Нахлынувшие ощущения не получилось бы выразить словами. Он словно увидел приближенного в первый раз, и глаза его были — синий выстрел. Глаза, полные простора и одновременно несвободы, в которых не оказалось ни капли жестокости или упрека. Осколок синевы позднего, спелого августа, осколок чистого неба, какого давно уж не видели в Ледуме. В глазах мерцали влажные блики, утонченное лицо заметно побледнело.
— Не может быть, — бесцветным голосом проговорил лорд Эдвард, не в силах оторваться от этого лица.
Внезапно похолодевший голос надломился и замерз, кажется, прямо в его горле. Высоко очерченные скулы как будто заострились еще больше и резко обозначились на лице боевого мага.
— Нет… невозможно.
В этот час увидел он то, что должен был разглядеть уже давно, увидел, но — слишком поздно. В этот час вершился злой рок, предсказанный Альвархом и провозглашенный Карлом, неотвратимо приближалась судьба.
О, поступь её была тяжела.
В темных глазах мелькнуло и погасло чувство, которое сложно было понять. Чувство сильно изломало линию светлых бровей, однако уже в следующую секунду они вновь стали бесстрастны.
Кристофер молчал. Никогда не видел он подобного выражения на лице лорда и не мог сказать наверняка, что оно означает. Взгляд молодого аристократа также сделался странным.
Поздно. Поздно отступать. Они оба знали это.
— Кристофер…
Только бесконечная усталость прозвучала в этом голосе. Усталость — и сожаление.
Премьер Ледума дернулся, как от пощечины.
— Мой лорд.
Глава 28, в которой каждый получает свои смертельные раны
Неизвестно, сказал бы правитель Ледума ещё что-то. Будучи не в состоянии вынести этого, Кристофер закрыл ему рот ладонью.
— Простите… меня… — сам ужасаясь содеянному, едва различимо прошептал он. Слова замерли на языке, ставшем вдруг совершенно непослушным.
Что же делать теперь? Застыв как гипсовая статуя, Кристофер будто потерял дар речи, не в состоянии выдавить ни звука, но спустя некоторое время ему всё же удалось взять себя в руки и преодолеть этот приступ немоты.
— Простите меня, — позабыв о дыхании, отрывисто, но твердо повторил аристократ, — простите за зло, которое я вынужден совершить. Даже самая малая частица моего сердца не желает этого. Сердце велит поступить иначе, но премьеру Ледума не должно слушать сердце, когда на другой чаше весов — благополучие нашего города. Выбора нет — о, если бы вы оставили мне этот выбор!.. Если бы хотя бы допустили иные варианты…
Неизвестно почему Кристоферу вдруг почудилось, будто оба они не более чем жертвы, жертвы чьей-то жестокой игры. Будто разбитые судьбы их — только лишь краски на полотне, нарисованном равнодушной рукою творца. Серебро и лазурь, антрацит и кармин — послушно переплетались их души, рождая нужный кому-то рисунок, и оказывались в конечном счете израсходованы, исчерпаны подчистую.
Лорд-протектор Ледума тяжело смежил веки, не собираясь более смотреть на своего премьера. Для него разговор был окончен. И, хотя беловолосый всё еще оставался жив, сердце его окончательно умерло в этот миг.
Иногда, чтобы убить, достаточно каких-то нескольких слов: так точно бьют они, что нет нужды говорить дольше. Но Кристофер отчего-то не мог остановиться, словно желая объясниться до конца и найти если не прощения, то понимания.
— Я не желал быть причастным к смерти Эдгара, — почти неслышно бормотал аристократ, — не думал, что защитные камни и вправду смогут кого-то убить. Я не смею отрицать вины — я ошибся сам, и я виновен. Мне жаль…
Кристофер и в самом деле был до глубины души предан своему господину, и больше всего на свете не хотел бы, чтобы всё так сложилось. Ужасная тайна, которую он вынужден был хранить, снедала его, пожирала изнутри все эти дни, доведя практически до нервного срыва. Он мучительно много размышлял, и так и этак пытаясь разрешить ситуацию, найти выход, который устроил бы всех.
Но так и не смог.
— Я не желал иметь отношения и к вашей смерти. Но со временем… к сожалению… это стало необходимостью. Я не представляю Ледум без такого лорда, как вы… но с вами город ждут только новые битвы, которым несть числа.
С этими словами он приблизил свое лицо к лицу правителя и, не допуская возможности отстраниться, силой удержал на ложе. Уже почти коснувшись, губы аристократа на миг замерли в нерешительности, прежде чем достигнуть дерзкой цели. Никогда не смел он дотронуться до правителя первым, это было недопустимо… прежде. Кристофер мысленно одернул себя: нечего больше бояться. Он сможет сделать всё, что нужно — могущественный лорд-защитник Ледума не в состоянии его остановить.
И действительно — прекрасно обрисованные губы, словно выточенные из мрамора единственно чтобы повелевать, не нашли в себе сил противиться. Как разительно отличалась их властная форма от чувственного росчерка рта Кристофера, но все же они соединились так гармонично, так ладно, как две части одного расколотого целого.
Это был самый сладостный, самый нежный поцелуй — поцелуй предательства. И он был принят с достоинством, как принимают не подлежащий обжалованию смертный приговор. С поразительным спокойствием беззащитное горло было подставлено под бритву этого поцелуя, когда легчайшее касание наносит рану, которую не исцелить.
Сияющий черный оникс и бледное серебро волос слились, цветные шелковые нити сплелись в нетканом полотне судьбы.
Чувствуя, как губы правителя откликаются на поцелуй предательства, Кристофер замер от ужаса и стыда. Понимание этого обожгло разум и в мгновение ока снесло последние остатки самообладания — сердце сорвалось в бешеный ритм.
Глаза аристократа распахнулись: он ожидал холодности, резкого неприятия, сопротивления, но ничего такого не последовало. Он приготовился даже к тому, что, возможно, придется разжать беловолосому зубы и силой накормить отравой поцелуя, но лорд Эдвард не стал играть с ним в эту игру и даже теперь сохранил инициативу за собой. Какое-то непостижимое чувство покрыло их обоих и связало навеки, как становятся связаны роковыми связями убийца и жертва.
Правитель позволил ему пасть так низко, как только он сам был готов. Почему… лорд Эдвард поступил так? Определенно, всепрощение и смирение никогда не были свойственны правителю Ледума. Этот краткий поцелуй был подарен ему… из жалости?
Поцелуй был отдан великодушно, как милостыня, которую он собирался украсть.
Лорд Эдвард едва успел различить легкий аромат и горьковатый привкус миндаля, как в то же мгновение в горле запершило, и горькое стало сладким. В трепетных объятиях приближенного голова мага неестественно завалилась набок. Дыхание было парализовано, темные глаза закатились, а изо рта лениво, невозможно лениво выползла тонкая, похожая на пунцовую ртуть, струйка крови.
С лицом белым, как мел, не отдавая отчета в том, что делает, мужчина прижался к тому, кого ему пришлось лишить жизни, и обнял в первый и последний раз, с чувством, бережно лелея каждое утекающее мгновение. На устах его еще оставалось немного постыдной, украденной сладости, остывали последние крохи чужого тепла — тепла дыхания человека, которого уже не вернуть.
Губы Кристофера слегка шевельнулись, будто в тщетной попытке удержать ускользающее, рассыпающееся драгоценным жемчугом ощущение, но то растаяло, как сон. Руки аристократа механически разжались и разомкнули объятия.
Вот и всё.
Отстранившись, аристократ присмотрелся. Нечасто доводилось ему видеть кровь, но за последние несколько дней премьер всё же успел хорошенько уяснить кое-что. Кровь бывала либо темной, вытекающей вяло — венозная, либо яркой, лаково блестящей, бьющей страшным неостановимым ключом — артериальная. Эта же… странный цвет, и выглядит, словно жидкий металл. Где-то на самой границе сознания мелькнула дикая, совсем неуместная сейчас мысль, что кровь нелюдей, вроде бы, отличается по виду от человеческой.
Вот зачем ему эта информация? Порой разум играет с людьми нелепые шутки. Впрочем, неважно…
Кожа лорда на глазах принимала пугающий оттенок: яд уже проник в самое сердце. По лицу волнами разливалась мертвенная бледность; бескровные губы, щеки — всё говорило о смерти. Волосы, подобные журавлиным перьям… наконец-то он мог коснуться их.
Кристофер встал и с трудом распрямил плечи, словно сбрасывая груз многих лет. Синяя стынь взгляда померкла. В странном оцепенении аристократ наблюдал за судорогами, сковавшими тело его августейшего повелителя.
Воистину, в секретных лабораториях Магистериума не зря ели свой хлеб. Это был совершенно новый, экспериментальный препарат, полученный из синильной кислоты. По долгу службы Кристофер частенько захаживал к химикам, снабжающих фамильных ювелиров правителя передовыми методиками и нужными в их работе веществами. Вот и сейчас, полным ходом велись испытания очередного препарата, который должен был существенно упростить некоторые технологии изготовления изделий из драгоценных металлов. В скором будущем он наверняка будет успешно применяться в ювелирном деле, а пока, воспользовавшись положением, премьер взял немного из опытного образца, тщательно предупрежденный учеными о чрезвычайной токсичности.
Таким образом, одновременно с крайне полезным в ювелирике, по удачному стечению обстоятельств было выделено сильнодействующее ядовитое вещество, которым впоследствии наверняка заинтересуется и приберет к рукам особая служба во главе с канцлером.
Противоядия пока не существовало, да и вряд ли в нем будет потребность — вещество должно было подействовать практически мгновенно. Самого Кристофера спасал сапфировый пояс, тайно надетый под одежду и настроенный таким образом, чтобы не давать яду проникнуть в кровь. Конечно, рациональнее всего использовать для этой цели аметисты, но глава службы ювелиров избегал слишком уж очевидных решений, опасаясь ненароком привлечь внимание и быть разоблаченным. Правитель легко мог заподозрить неладное, почуяв характерную активность аметистов.