– Я здесь, господин мой… приказывайте… ваш раб давно ждет… не лишайте меня своих милостей!..
Когда мы схватили пациента, он отбивался, как дикий зверь. Невероятно силен; в моей практике подобного буйства еще не встречалось. Счастье, что он не убежал, а не то натворил бы много бед.
В палате после инъекции Рэнфилд произнес первые связные слова:
– Я вытерплю все. Время наступило!
Глава 9
24 августа
Милая моя Люси!
Вот что произошло со мной с тех пор, как мы расстались на вокзале в Уайтби. Дороги я совсем не заметила, так как страшно волновалась перед встречей с Джонатаном…
Застала я его в ужасном состоянии – совершенно исхудавшим, бледным и слабым, как дитя. Глаза его утратили свойственное ему выражение решительности, и совсем исчезло его поразительное спокойствие. Он не помнит, что с ним случилось за последние месяцы, или хочет, чтобы я так думала. Сразу видно, какое он пережил нравственное потрясение, и я опасаюсь, что воспоминания лишь ухудшат его здоровье.
Сестра Агата, добрейшее существо и прирожденная сиделка, тайком поведала мне, что в бреду Джонатан бормотал неслыханные вещи. Я попросила ее уточнить, но монахиня лишь молча крестилась. Он сейчас много спит… Я сидела у его постели и смотрела на него. Неожиданно Джонатан открыл глаза и попросил, чтобы ему подали костюм; сестра Агата принесла вещи, среди них и его дневник. Мне очень хотелось его прочесть, я догадалась, что именно там разгадка всех его тревог. Вероятно, он угадал мое желание, однако, взяв тетрадь, очень серьезно произнес:
– Вильгельмина, дорогая, между нами не должно быть никаких тайн и недоразумений. Я пережил сильное потрясение. Когда я думаю о том, что произошло, то чувствую, что голова моя идет кругом, и я положительно не знаю, случилось ли все это в действительности или же это бред. Тебе известно, что я перенес воспаление мозга и был близок к безумию. Моя тайна здесь, в дневнике… Мы поженимся, как только все формальности будут исполнены. Ты разделишь со мной мою судьбу?
Я взволнованно кивнула.
– Тогда вот моя тетрадь. Сохрани ее у себя, прочитай, если хочешь, но никогда не говори со мной об этом…
Джонатан без сил упал на подушку, я поцеловала его и положила дневник в свою сумку. Попросила сестру Агату сходить к главному врачу за разрешением назначить нашу свадьбу на сегодняшний вечер. И вот я сижу, жду ответа… Монахиня только что вернулась и сообщила, что послали за священником Британской миссии. Мы венчаемся через час…
Дорогая Люси, вот и свершилось! Я чувствую себя на седьмом небе. Было так: Джонатана усадили на постель и обложили подушками. Он, побледнев, твердо произнес свое «Да, я согласен»; я же едва могла говорить. Мое сердце было готово выскочить из груди… Я решила сделать Джонатану свадебный подарок. Когда священник и сестра оставили нас наедине – я достала тетрадь, запечатала ее в конверт и сказала мужу, что этот дневник послужит залогом нашей веры друг в друга. Я никогда не распечатаю его, если на то не будет Божьей воли. Он обнял меня и нежно коснулся губами моего заплаканного лица…
Почему я рассказываю тебе обо всем этом? А кому же еще? Ты мне очень близка и дорога, я мечтаю вскоре тебя увидеть. Хочу, чтобы ты была так же счастлива, как и я. Молюсь за тебя.
8 августа
Болезнь Рэнфилда будит у меня профессиональный интерес. Сегодня пациент притих. Первая неделя после того ужасного припадка оказалась тяжелой. В конце ее, ближе к ночи, как раз в полнолуние, больной внезапно успокоился. Санитар пришел сказать мне об этом, и я немедленно отправился к Рэнфилду. Он все еще был в смирительной рубашке и находился в обитой войлоком и пробкой комнате.
Я осмотрел пациента, остался вполне доволен его состоянием и тотчас распорядился, чтобы его освободили. Разговаривал он со мной нехотя, даже предложение принести ему котенка не смогло его расшевелить. Рэнфилд презрительно скривился:
– Я не беру взяток животными; у меня полно других забот…
Мы холодно распрощались.
Дежурный санитар доложил, что больной переведен в свою палату. Он был спокоен до рассвета, потом неожиданно заволновался и наконец впал в буйство, которое, достигнув пика, внезапно перешло в летаргический сон.
Три ночи повторяется одно и то же: буйное состояние в течение дня, затем спокойствие с восхода луны до рассвета. Складывается впечатление, будто что-то извне влияет на моего пациента… Проведу эксперимент. Сегодня ночью мы устроим ловушку – предоставим Рэнфилду возможность бежать, однако не будем спускать с него глаз.
23 августа
Птичка, обнаружив свою клетку открытой, не пожелала улететь, так что все наши мудреные планы развеялись в прах. Во всяком случае, я убедился, что периоды беспокойства у нашего больного довольно продолжительные. Я отдал служителю распоряжение за час до восхода солнца переместить Рэнфилда в обитое войлоком помещение: пусть хоть тело этой бедной больной души останется в целости…
Снова неожиданность. Больной сбежал!
Позже
Рэнфилд дождался момента, когда санитар, ведя его по коридору, зазевается, и незаметно улизнул через открытое окно кухни. Я велел служителям отправляться на поиски; мы застали его на старом месте, у часовни. Увидев меня, пациент впал в неистовство. Тут случилось вот что: он сначала вырывался из рук санитаров и вдруг совершенно затих, подняв лицо к небу. Я проследил за его взором: оказалось, он пристально глядел на большую летучую мышь, порхавшую над нами. Затем горько вздохнул и произнес, обращаясь ко мне:
– Незачем связывать меня, я не стану сопротивляться…
Мы дошли до клиники мирно, однако я чувствую: в этом спокойствии таится нечто зловещее.
24 августа
Последую примеру Мины и постараюсь записывать все, позже мы сможем обменяться дневниками. Хотелось бы, чтобы она снова была рядом, ведь я так несчастна! Прошлой ночью мне снилось то же, что и тогда в Уайтби.
Быть может, это следствие перемены климата, или же возвращение домой так на меня подействовало, – мысли путаются, я ничего не могу припомнить, но чувствую необъяснимый страх и странную слабость. Артур пришел к завтраку и, увидев меня, смутился. Мне не хватило силы воли притвориться беспечной. Хочу перебраться спать в комнату мамы; я извинюсь и попробую ее уговорить побыть со мной.
25 августа
Снова жуткая ночь. Мама не согласилась. Ей самой нездоровится, и она, без сомнения, боялась, что обеспокоит меня. Я крепилась, и некоторое время сон не шел; но вместе с боем часов в полночь я задремала. За окном опять шум – точно шелест кожистых крыльев. Я старалась не обращать на него внимания; немного погодя, кажется, уснула. Все время кошмары. Хоть бы вспомнить… С утра я очень слаба. Лицо у меня, как у призрака. Кроме того, болит шея. По-видимому, что-то неладное с моими легкими, так как мне все время не хватает воздуха. Надо как-нибудь скрыть свое состояние от Артура, а то мой вид его удручает…
31 августа
Дорогой Джон!
Прошу тебя оказать мне услугу. Люси, кажется, больна. Ничего определенного, но выглядит она скверно и с каждым днем все хуже. Я чувствую, что с ней не все в порядке, – не могу без боли смотреть на нее. Пришлось сказать, что попрошу тебя осмотреть ее. Сначала она ни за что не соглашалась – я догадываюсь почему, но в конце концов согласилась, впрочем, неохотно. Я понимаю, Джон, как сложно тебе будет, но, пожалуйста, возьми лечение Люси под свой контроль. Чтобы не возбудить подозрений миссис Вестенра, после завтрака Люси найдет какой-нибудь предлог остаться с тобой наедине. Я приду к чаю, а затем мы сможем вместе удалиться. Я очень взволнован и хочу знать всю правду после осмотра. Не откладывай визит.
1 сентября
Отцу стало хуже. Меня вызывают к нему. Напиши мне подробно о результатах. Если необходимо, приеду немедленно.
2 сентября
Дорогой друг! Что касается здоровья мисс Вестенра, спешу сообщить, что я не нашел ничего угрожающего, даже намека на какую-либо болезнь. Однако я несколько обеспокоен переменой в Люси со времени нашей последней встречи. Мне не удалось осмотреть ее так, как следовало бы, этому мешают наши дружеские и светские отношения. Итак, вот мой отчет и то, что я предлагаю сделать, а ты, Артур, принимай решение.
Я застал мисс Люси притворно оживленной и сразу понял, что она всячески старается обмануть свою мать, чтобы уберечь ее от волнения. После завтрака миссис Вестенра удалилась в свою комнату, и мы остались с Люси наедине. Едва дверь захлопнулась, она сбросила маску веселья, упала в изнеможении в кресло и закрыла лицо руками.
Я осмотрел ее. Мне нетрудно было убедиться в том, что она страдает малокровием, хотя это и удивило меня, потому что видимых признаков болезни не было; кроме того, мне удалось уговорить ее дать несколько капель крови на анализ, состав которой оказался нормальным; я бы сказал, что, судя по результату, мисс Люси здорова. Физическим состоянием ее я остался доволен, так что с этой стороны опасаться нечего. Наблюдая за ней, я пришел к убеждению, что тут все дело в нравственном самочувствии. Люси пожаловалась на сбои дыхания, которые, к счастью, мучают ее лишь временами; на тяжелый, как бы летаргический сон с кошмарными сновидениями. Они ее пугают и тем, что она ничего не помнит. Люси призналась, что в детстве страдала лунатизмом и что в Уайтби эта аномалия к ней снова вернулась. Она даже взобралась на Восточный утес, где мисс Мюррей ее и обнаружила. Однако Люси сказала, что это с ней больше не повторялось.