– Я привык верить, профессор, что ваши поступки рациональны, однако любой скептик сейчас сделал бы вывод, что вы ворожите против нечистой силы.
– Возможно, так оно и есть, – спокойно ответил он и принялся плести ожерелье…
Перед тем как Люси приготовилась лечь в постель, профессор надел ей на шею ожерелье из чеснока и сказал:
– Не порвите его, не открывайте ни окон, ни дверей, даже если в комнате станет душно.
– Обещаю, – сонно пробормотала Люси…
Мы уехали в кебе, ожидавшем меня на улице. Ван Хельсинг откинулся на сиденье и вздохнул:
– Сегодня я могу спать спокойно, мне это крайне необходимо: дорога, книги, бесконечные вопросы. Ночью снова пришлось поработать, не смыкая глаз… Завтра рано утром приходи ко мне, и мы вместе отправимся к нашей красавице, которая, надеюсь, наконец перестанет нас тревожить.
Глава 11
12 сентября
Как все добры ко мне! Доктор ван Хельсинг очень мил. Почему он сердился из-за этих цветов? Впрочем, мне с ними стало как-то лучше. Меня уже не страшит одиночество, и я могу спокойно встретить ночь. Не стану обращать внимание на хлопанье крыльев за окном… В последние сутки мне стоило такого труда уснуть! Ведь есть же в мире люди, чья жизнь проходит без кошмаров… Раньше я не любила запаха чеснока, но сегодня он мне даже приятен! Я чувствую, что мне хорошо.
13 сентября
Ван Хельсинга я застал уже на ногах. Кеб, заказанный в гостинице, ожидал у дверей. Профессор прихватил с собою свой саквояж, с которым никогда не расстается.
Мы приехали в Хиллингтон в восемь утра. Сразу же встретились с миссис Вестенра, выходившей из своей комнаты. Она сердечно приветствовала нас и сказала:
– Обрадую вас обоих – Люси лучше. Девочка еще спит. Я заглянула к ней в комнату и видела ее, но не входила, боясь потревожить.
Профессор потер руки:
– Aгa! Кажется, я поставил верный диагноз. Мое лекарство действует…
– Не приписывайте себе всех заслуг, доктор, – с улыбкой перебила его хозяйка дома. – Своим утренним покоем Люси отчасти обязана и мне.
– Вот как, леди? – нахмурился профессор.
– Я перед сном заглянула к ней, Люси так крепко спала, что мой приход ее не разбудил. Однако в комнате было невыносимо душно, и я решила проветрить спальню. Там повсюду лежало множество дурно пахнувших цветов, даже вокруг шеи Люси был обмотан целый пучок. Мне пришлось всю эту гадость убрать, ведь ей, ослабевшей, нечем было дышать… Я оставила окна и дверь приоткрытыми…
Лицо ван Хельсинга стало пепельно-серого цвета.
Он постарался справиться с собой, памятуя о тяжелом заболевании миссис Вестенра, но как только она ушла, резко втолкнул меня в буфетную и повернул ключ в замке.
Я впервые видел профессора в таком отчаянии.
– Господь всемогущий, – закричал он, – чем провинилась эта бедная девушка? Ее мать, того не желая, губит ее… Сам дьявол против нас! Что же нам делать? – Ван Хельсинг заметался по комнате, словно не решаясь что-либо предпринять, а затем потащил меня за руку к двери. – Идем, Джон!..
В спальне Люси легкий ветерок колыхал шторы. На этот раз оба мы были готовы к тому, что нас ожидало. Взглянув на несчастное восковое лицо нашей пациентки, профессор пробормотал:
– Так я и предполагал…
Затем, больше не произнося ни слова, он начал готовить инструменты. Я привычно закатал рукав рубашки, но он меня остановил.
– Нет, Джон, теперь моя очередь. Ты все сделаешь сам…
Снова переливание, снова возвращение красок на бледное лицо больной и восстановление ритма дыхания. Живительный сон. На этот раз я наблюдал за состоянием Люси, пока профессор подкреплялся в столовой, отдыхал и сурово беседовал с ее матерью. Затем он вернулся ко мне и, заявив, что эту и следующую ночи проведет у постели пациентки, отослал меня прочь, пообещав в случае необходимости послать за мной.
…Люси очнулась бодрой и жизнерадостной – как ни в чем не бывало – и ничего не помнила…
Что все это значит? Я уже начинаю бояться, не влияет ли на мой рассудок долгое пребывание среди умалишенных.
17 сентября
Четыре спокойных дня и ночи. Я становлюсь такой сильной, что едва себя узнаю. Мне кажется, я очнулась после долгого кошмара.
Я только что открыла глаза: солнце, свежий утренний воздух. С тех пор как доктор ван Хельсинг со мной, прошел весь этот ужас, сводивший меня с ума, резкое хлопанье крыльев за окном, смутный голос, куда-то зовущий, настойчивый, требовательный… Все это теперь прекратилось. Я больше не боюсь засыпать. Даже стала любить чеснок. Мне его целыми корзинами присылают из Гарлема.
Сегодня профессор уезжает на несколько дней в Амстердам. Но ведь за мной не надо присматривать; я достаточно хорошо себя чувствую, чтобы остаться одной. Благодарю Бога за мою мать, за дорогого Артура и за всех наших друзей, которые так добры ко мне…
Томас Билдер живет в одном из домиков за вольером со слонами. Он собирался пить чай, когда я постучал в дверь. Он и его жена – милые пожилые люди, однако сторож, большой оригинал, – отказался беседовать со мной, пока не угостит меня домашним кексом, против чего я не протестовал.
Затем он закурил трубку и сказал:
– Теперь, сэр, вы можете спрашивать меня о чем угодно… Не терплю праздного любопытства. Звери, они, сэр, по натуре схожи с нами, вернее мы с ними… Уберите вы свои полфунта, не то я пошлю вас к черту! Ладно, давайте сюда… Я знаю, зачем вы пришли – из-за сбежавшего волка?
– Совершенно верно! Я хочу узнать, как это случилось, почему и чем может кончиться, по вашему мнению.
– Волк этот, его зовут Берсерк, один из трех полярных волков, привезенных из Норвегии года четыре назад. Он был славный, послушный волк, не причинявший никаких хлопот. Я удивляюсь, что именно он убежал, а не другой зверь… Это случилось вчера, сэр, часа через два после кормления. Я менял подстилку в клетке обезьян, как вдруг услышал вой, тотчас же выскочил и увидел Берсерка, бешено бросавшегося на решетку. В этот день было мало народу, и около клетки находился всего один посетитель. Высокого роста, с крючковатым носом и острой бородкой с проседью. Его пристальный холодный взгляд мне сразу не понравился – это раздражает зверей. «Эй, сторож, – он ткнул в мою сторону рукой, – волки чем-то сильно обеспокоены…» – «Может, и так, – буркнул я, – не подходите близко…» – «Я не боюсь, – он повернулся ко мне с кривой усмешкой. – Волки меня любят…» И вот странно: как только звери заметили, что мы разговариваем, сразу угомонились, а Берсерк перестал выть и позволил мне, как всегда, погладить себя по голове. Этот мистер тоже, представьте, просунул руку сквозь решетку и потрепал его уши. «Осторожнее, – сказал я ему, – Берсерк ловкий малый!» – «Ничего, я привык к волкам…» – «Вы укротитель?» – спросил я, меняя о нем мнение, ибо уважаю эту профессию. «Не совсем так…» – Господин вежливо приподнял шляпу и удалился. Берсерк глядел ему вслед, пока тот не скрылся, а затем улегся в углу и не вставал до конца дня… А к ночи, с восходом луны, волки словно взбесились. Я несколько раз проверял, все ли в порядке, и не находил ничего особенного; затем вой прекратился. Около двенадцати я снова вышел осмотреть сад. Но когда я подошел к клетке Берсерка, то нашел решетку искореженной, а клетку пустой. Вот все, что я знаю.
– Скажите, мистер Билдер, можете ли вы чем-нибудь объяснить бегство волка? – спросил я, вручая сторожу еще монету.
– Ума не приложу… Волк в неволе – смирное животное. Собака, к примеру, вдвое умнее и смелее и вчетверо воинственнее его. А наш, думается мне, вовсе не способен ни к борьбе, ни к самозащите: скрывается теперь где-то поблизости, дрожит от страха и мечтает о кормежке… или забился в какой-нибудь подвал. Хотя, может, так оголодал, что решится стащить кость у мясника в лавке. Младенцев он, сэр, есть не станет…
Наше интервью прервал шум за окном и громкие голоса.
– Никак дружище Берсерк заявился домой? – воскликнул сторож, бросаясь к двери.
Мистер Билдер оказался прав.
Встреча его с беглецом была смесью комедии и драмы. Тот самый волчище, который на целых полдня парализовал весь Лондон, стоял перед собственной клеткой, точно кающийся грешник, и смиренно принимал ласку. Сторож внимательно осмотрел Берсерка и сокрушенно воскликнул:
– Так я знал, что наш дурак во что-нибудь вляпается, ишь – башка в крови, изрезана стеклом и полна осколков… Сэр, идите-ка вы лучше по своим делам, а мне надо привести животное в порядок, хорошенько накормить и напоить… Ну, просто форменное безобразие!
Вот и все сведения, которые мне удалось получить о странном бегстве волка из Зоологического сада».
17 сентября
После обеда я занимался уборкой книг, которые из-за моей занятости пришли в ужасный беспорядок. Вдруг дверь распахнулась и в комнату ворвался мой пациент с лицом, искаженным от гнева и возбуждения. В руке у него был столовый нож. Я шагнул за кресло, и тут Рэнфилд бросился на меня. Он оказался более ловким и сильным, чем я ожидал, и глубоко поранил ножом кисть моей левой руки. Но раньше, чем он успел ударить меня снова, я пришел в себя – и в следующую секунду больной уже корчился на полу. Кровь обильно лилась на ковер, и пока я возился с раной, вбежали санитары. Я взглянул на пациента – и тотчас всем нам стало дурно: Рэнфилд, стоя на коленях, вылизывал алую лужицу, как пес миску… Сумасшедшего легко усмирили; он покорно вышел, выкрикивая то и дело:
– Кровь – это жизнь!..
Чего-чего, а крови я потерял немало за последнее время.
Затяжной характер загадочной болезни Люси сказывается и на мне. Я слишком взволнован и устал, мне нужен покой.