Ночуй в Хиллингтоне, у меня срочное дело. Если не можешь все время дежурить, часто навещай, следи, чтобы чеснок был на месте. Вернусь, как только все закончу в Амстердаме.
18 сентября
Выехал. Полученная от ван Хельсинга телеграмма вручена почему-то на сутки позже положенного. Я в отчаянии – потеряна целая ночь, наша пациентка оставалась без присмотра. Возможно, все обошлось, однако… Нет, это какой-то злой рок! Беру с собой записи, чтобы закончить их на фонографе Люси.
17 сентября, ближе к рассвету
Вот точная запись того, что случилось в эту ночь. Я чувствую, что умираю, у меня едва хватает сил, чтобы дышать, но необходимо записать все, что случилось.
Я была одна и укладывалась в постель, позаботившись о том, чтобы цветы были там, куда велел их положить профессор ван Хельсинг. Вскоре я уснула.
Меня разбудило то хлопанье крыльев за окном, которое началось после Уайтби. Я не испугалась, но мне так захотелось, чтобы доктор Сьюард был в соседней комнате и я бы позвала его. Не могла уснуть и решила бодрствовать, потому что нахлынул прежний страх. Испугавшись одиночества, я открыла дверь в смежную комнату и жалобно крикнула:
– Джон… вы тут?
Ответа не было. Я не хотела будить мать, поэтому улеглась. Затем в саду раздался вой, похожий на собачий, только более низкий и глухой. Я снова встала, подошла к окну и взглянула, но ничего не увидела, кроме крупной летучей мыши, которая, должно быть, билась крыльями о стекло. Я снова, дрожа, как в ознобе, легла… Вскоре дверь моей спальни открылась, заглянула мама. Увидев, что я не сплю, она вошла, подсела ко мне и прошептала:
– Дорогая, как ты себя чувствуешь?
Я попросила, чтобы она прилегла со мной, и мама согласилась, но не сняла халата, потому что решила пробыть у меня недолго и возвратиться к себе.
Мы лежали обнявшись, снова раздался стук по стеклу и хлопанье крыльев. Она вздрогнула:
– Что это?
Я постаралась ее успокоить, наконец мне это удалось. Она лежала тихо, но я слышала прерывистое биение ее сердца… Снова послышался глухой вой в кустах, и вскоре вслед за этим раздался треск, разбитые стекла посыпались на пол. Ворвавшийся ветер распахнул штору, и в дыре показалась голова огромного тощего волка.
Мама вскрикнула, приподнялась на кровати, замахала руками, схватилась за ожерелье из цветов, который доктор ван Хельсинг велел мне носить на шее, и сорвала его. В течение нескольких секунд она сидела, белая как полотно, хватая ртом воздух, и с ужасом глядела на волка; затем упала навзничь, ударив меня по голове. На мгновение в глазах у меня все померкло. Когда я очнулась, волк исчез, и мне показалось, что мириады светящихся мошек вместе с ветром ворвались в комнату сквозь разбитое стекло, кружась, словно столб песка в пустыне. Я попробовала пошевелиться, но словно оцепенела; кроме того, холодеющее тело давило меня своей тяжестью. Я потеряла сознание…
Когда я снова пришла в себя, на проезжей дороге раздался звон колокольчика, лаяли собаки, в саду пела птица… Я была совершенно ошеломлена и сломлена отчаянием и слабостью. Послышалось шлепанье босых ног прислуги у моих дверей. Я позвала девушек, они вошли, и, увидев, что случилось, с криками бросились ко мне. Ветер вновь ворвался в разбитое окно, захлопнув за ними дверь. Горничные сняли с меня тело моей матери и, как только я встала, уложили его на мою постель, накрыв простыней, затем ненадолго вышли. Скрипнула дверь, мне почудилось: кто-то заглянул… Я положила все цветы, которые находились в комнате, на грудь моей дорогой матери. Позвала девушек, но не получила ответа, поэтому сама отправилась в столовую.
Мое сердце упало: горничные, тяжело дыша, беспомощно лежали на полу. На столе стоял графин с хересом; я понюхала – вино пахло опием; пузырек от лекарства матери, которое хранилось в буфете, был пуст… Что же делать? Я не могу оставить мать, я совершенно беспомощна, потому что прислуга, одурманенная, спит…
Я боюсь войти в свою комнату, так как через разбитое окно доносится глухой вой волка… Все-таки я вернулась в спальню, достала из бюро дневник и начала записывать…
Воздух полон светящихся мошек… Господи, когда же все это кончится? Я вырву листки из тетради и спрячу у себя на груди, там их и найдут.
Мамы уже нет! Пора и мне! Прощай, любовь моя, милый мой Артур…
Глава 12
18 сентября
Оставив свой кеб у ворот, я пошел по дорожке. Осторожно постучал в дверь, так как боялся потревожить Люси или ее мать. Никто не вышел, и я решил позвонить – снова нет ответа. Я подосадовал: уже десятый час, где же прислуга? Окончательно обленилась…
Стояла странная тишина, и я забеспокоился. Даже секунда опоздания может стоить долгих часов мучений для Люси, если повторится один из ее ужасных припадков. Я обошел вокруг дома, надеясь обнаружить запасной вход, однако ничего не обнаружил. Все окна и двери были закрыты. Расстроенный, я побрел в сад. У ворот я, к своему великому облегчению, увидел только что остановившийся экипаж. Из него выпрыгнул ван Хельсинг и поспешил ко мне.
– Ты только что приехал? – отдышавшись, засыпал меня вопросами профессор. – Как она? Мы опоздали? Ты получил мою телеграмму?
Я ответил, что телеграмма пришла лишь сегодня рано утром, и я, не теряя ни минуты, помчался сюда, однако мне не удается войти в дом. Он был в недоумении:
– В чем дело? Ведь я заранее послал депешу… Значит, ты не был здесь… Тогда, боюсь, мы опоздали. Сейчас не до приличий. Придется вломиться в дом. Время не терпит…
Мы направились к заднему фасаду здания, куда выходило кухонное окно. Ван Хельсинг вынул хирургическую пилу и указал мне на решетку окна. Я принялся за дело, и вскоре тонкие прутья были распилены. Мы вынули решетку и открыли ставни. Я помог профессору забраться внутрь и сам последовал за ним.
Кухня оказалась пустой. Мы осмотрели все помещения и когда наконец добрались до столовой, то нашли четырех женщин, лежащих на полу. Было ясно, что они живы, так как их тяжелое дыхание и едкий запах опия объясняли все. Ван Хельсинг проговорил, покидая помещение:
– Вернемся сюда позже.
На секунду мы застыли перед дверью спальни Люси, прислушиваясь, но оттуда не доносилось ни звука. Мы вошли.
Как описать то, что мы увидели! На постели лежали две женщины: Люси и ее мать. Мертвое желтое лицо миссис Вестенра, покрытой простыней, было искажено судорогой ужаса. Цветы чеснока беспорядочно разбросаны по кровати. Окно разбито. Около матери свернулась в комок смертельно бледная Люси… Мы перевернули девушку – ее шея была обнажена, рядом с зажившими прежними ранками появились две свежие, а края их были неровными и синеватыми. Профессор приложил ухо к груди нашей пациентки. Затем он воскликнул:
– Жива! Скорее водки!
Я бросился вниз и вернулся с графином, предварительно попробовав и понюхав содержимое, опасаясь, как бы и водка не оказалась отравленной, как херес в столовой. Служанки продолжали спать, но дыхание их было не столь ровным – по-видимому, снотворное заканчивало свое действие.
Я вернулся к ван Хельсингу, и он сделал все, что полагается в таких случаях, после чего сказал:
– Будем ждать! Ступай и приведи в чувство прислугу. Пусть разведут огонь и приготовят горячую ванну. Наша мученица почти так же холодна, как ее мать. Нужно поднять температуру ее тела, прежде чем предпринимать что-то другое…
Разбудить трех служанок оказалось совсем несложно. На четвертую, совсем юную девушку, опий подействовал сильнее, чем на остальных, и я уложил ее на кушетку, дав ей возможность выспаться. Остальные поначалу вели себя как сомнамбулы; когда же сознание вернулось к ним полностью, служанки принялись истерически рыдать. Однако я прикрикнул на них, сказав, что если они не прекратят вопить и метаться, то погубят и молодую хозяйку. Глотая слезы, женщины взялись за работу, я помог им приготовить ванну с необходимой температурой воды. Затем мы усадили туда Люси, которая все еще не приходила в себя.
Пока мы с профессором энергично массировали ее конечности, чтобы восстановить кровообращение, раздался звонок у входной двери. Одна из служанок выбежала открыть, а вернувшись, шепотом сообщила, что прибыл какой-то господин с поручением от мистера Холмвуда. Я велел передать ему, чтобы он подождал. Служанка ушла, и, занятый пациенткой, я совершенно позабыл о нем. Наконец мы заметили, что тепло начинает оказывать на Люси некоторое действие. Удары сердца были слышны все яснее, а дыхание постепенно налаживалось.
Мы вынули ее из ванны и отнесли в комнату, уложили на кровать и влили в рот несколько капель водки. Я заметил, что профессор повязал вокруг шеи Люси мягкий шелковый шарф. Она все еще была без сознания, состояние ее оставалось критическим…
Ван Хельсинг позвал одну из служанок, велел ей оставаться около Люси и не сводить с нее глаз, пока мы не вернемся, а затем вышел со мной из комнаты.
– Нам нужно обсудить, что делать дальше, – сказал он, когда мы спускались по лестнице.
Из передней мы прошли в холл. Профессора, очевидно, что-то сильно тревожило; после небольшой паузы он сказал:
– Необходима кровь… Что делать, Джон? Жизнь мисс Люси висит на волоске, она не выдержит больше часа. Я не могу обратиться к женщинам. Даже если бы им и хватило мужества…
– А я не могу быть вам полезен? – раздался позади нас знакомый голос, при звуке которого сердце мое радостно вздрогнуло, – это был Квинси Моррис.
– Как это вас сюда занесло?
– Причина моего появления в этом доме – наш Арчи! – Моррис вручил мне телеграмму.
«Вот уже три дня, как от Сьюарда ничего нет, страшно беспокоюсь. Не могу уехать. Отец в скверном состоянии. Напишите, здорова ли Люси? Не медлите. Холмвуд», – вслух прочел я и кивнул: – Теперь все понятно…