Есть в этом и другая сторона. Джонатана смущает ответственность, которая теперь целиком падает на него. Это заставляет его нервничать и сомневаться в себе. Я стараюсь его приободрить. Прости, милая, что беспокою тебя своими горестями в те дни, когда ты так счастлива. Мне приходится быть мужественной и жизнерадостной при Джонатане, а это стоит немалого труда, и мне не с кем отвести душу. Послезавтра придется отправиться в Лондон, так как мистер Хокинс еще при жизни выразил желание быть похороненным рядом со своими родителями. Поскольку у него нет других родственников, Джонатан взял на себя все необходимые хлопоты. Я постараюсь заглянуть к вам, Люси, хоть на несколько минут.
Да благословит тебя Бог!
20 сентября
Я сменил ван Хельсинга.
Артур отказывался покидать Люси и только тогда согласился, когда я сказал ему, что он может понадобиться днем и нам необходимо отдыхать хотя бы по очереди. Он ушел вместе с профессором, бросив отчаянный взгляд на свою невесту. Бедная Люси попыталась было приподнять руку, чтобы проститься с ним, и тут же уронила ее. Впрочем, она была спокойна. В комнате висели цветы чеснока, отверстие в разбитом стекле заделано, и вокруг шеи нашей пациентки поверх шелкового шарфа – плотный венок из тех же остро благоухающих соцветий.
Она тяжело, прерывисто дышит и выглядит постаревшей, полуоткрытые губы обнажают десны. Зубы ее кажутся еще длиннее, чем утром. В неверном свете настольной лампы они выглядят как тонкие острые клыки. Я присел к ней на кровать, и Люси пошевелилась, словно почувствовав себя неловко. Тут раздался глухой звук, словно кто-то постучал в окно. Я на цыпочках подошел и выглянул, отогнув край шторы. Ярко светила луна; я увидел, что о стекло бьется крупная летучая мышь, очевидно привлеченная светом. Когда я вернулся к Люси, она снова зашевелилась и вдруг лихорадочным движением сорвала со своей шеи венок из чеснока. Я вернул его на место; больная успокоилась и задремала. Когда она очнулась, я дал ей поесть и питье, как предписал ван Хельсинг. Люси ела мало и через силу. Я уже не замечал в ней той бессознательной борьбы за жизнь, которая до сих пор служила доказательством крепости ее организма. Меня поразило то обстоятельство, что стоило Люси впасть в ее странный, как бы летаргический сон с неровным дыханием, как она сбрасывала с себя цветы, а проснувшись, вновь прижимала их к себе…
В шесть утра профессор поднялся к нам. Увидев Люси, он вздрогнул и прошептал:
– Открой шторы, нужен свет!
Почти не касаясь девушки, он осмотрел ее, затем сдвинул цветы и шарф; мы наклонились и оба вздрогнули – раны на горле Люси совершенно затянулись. Ван Хельсинг выпрямился и мрачно произнес:
– Это конец. Осталось недолго. Ты, Джон, должен знать: будет иметь огромное значение, умрет ли она в сознании или во сне. Разбуди несчастного мистера Холмвуда, пусть он простится с ней.
Я выполнил его поручение.
В первую минуту Артур был словно в тумане. Я сказал ему, что Люси все время спит, однако осторожно намекнул, что мы с профессором опасаемся, как бы это не было ее последним сном. Арчи закрыл лицо руками и застонал. Когда мы поднялись в спальню, я обнаружил, что за это время ван Хельсинг умыл Люси и причесал ее. Она была в сознании и, увидев Артура, словно прошелестела:
– Любовь моя, я рада, что ты здесь…
Арчи нагнулся было поцеловать ее, но профессор деликатно его оттеснил.
– Нет, – прошептал он ему в спину, – не теперь! Возьмите ее за руку, это лучше успокоит ее.
Артур опустился на колени, взял пальцы Люси, а она ласково взглянула на него своими чудесными глазами, затем медленно опустила веки. Она дышала, как утомленный ребенок. Мы с болью смотрели на девушку… Внезапно с умирающей произошла та же перемена, какую я не раз наблюдал ночью. Дыхание стало тяжелым и прерывистым, верхняя губа вздернулась, открыв бледные десны и острые зубы. Люси незряче распахнула глаза, внезапно ставшие мутными и мрачными, и произнесла странным сладострастным голосом:
– Артур, ты здесь? Поцелуй же меня!
Профессор бросился к Арчи, схватил за плечи и со словами: «Не прикасайтесь к ней, сэр!..» – силой оттащил прочь от девушки, мертвенное лицо которой вмиг исказила тень яростной досады. Арчи этого не заметил и, сердясь, хотел было объясниться с ван Хельсингом, однако, сообразив, где находится, промолчал…
Через некоторое время Люси снова открыла глаза, с трудом взяла худыми пальцами крепкую руку профессора, притянула к себе и коснулась ее губами.
– Доктор, – еле слышно проговорила она, – берегите… Артура и дайте мне надежду на покой.
– Клянусь, леди. Вам больше не нужно ничего бояться…
Хриплое дыхание Люси стало тревожнее и прерывистее и вскоре прекратилось.
– Кончено, – сказал вaн Хельсинг.
Я увел Арчи в гостиную – на него больно было смотреть. В спальне Люси профессор не сводил хмурого задумчивого взгляда с ее лица. Оно неузнаваемо переменилось – смерть вернула былую красоту, черты смягчились, даже губы порозовели. Будто кровь, в которой больше не нуждалось ее сердце, вновь прилила к ее бледным щекам.
Я подошел, встал рядом с ван Хельсингом и произнес:
– Все ее муки позади…
Он резко повернулся ко мне:
– И не надейся, Джон! Это только начало.
Его слова смутили и обескуражили меня.
Глава 13
Продолжение
Миссис Вестенра и Люси было решено похоронить в один день.
Ван Хельсинг не покинул нас, возможно, из-за воцарившегося в доме хаоса. Родственников в семье не осталось, и мы с профессором взялись сами пересмотреть все бумаги, тем более что Артура срочно вызвали к отцу, состояние которого снова резко ухудшилось.
Профессора в первую очередь интересовал архив Люси. Он был иностранцем, и я опасался, что его могут обвинить в противозаконных действиях, однако он только отмахнулся.
– Джон, я и юрист… В данном случае нельзя считаться только с тем, чего требует закон. Тут, вероятно, найдется то, во что никто не должен быть посвящен… – Ван Хельсинг вынул из своего бумажника склеенные листки с записями, которые девушка разорвала. – Ты пока просмотри эти бумаги, опечатай их и вызови ее адвоката. Я останусь на всю ночь в комнате девушки, потому что… Потому что будет нехорошо, если кто-нибудь посторонний узнает ее… тайну.
Все бумаги оказались в полном порядке, там даже было точно указано место захоронения. Едва я запечатал письмо к адвокату, как вошел ван Хельсинг:
– Не могу ли я тебе помочь, Джон? Я свободен.
– И как, вы нашли то, что искали?
– Именно то, на что рассчитывал: несколько писем, заметок и недавно начатый дневник. Вот они. Но о них не должна знать ни одна живая душа…
Прежде чем отправиться спать, я в сопровождении профессора еще раз поднялся взглянуть на Люси. Агент похоронной конторы превратил комнату в маленькую оранжерею. Все утопало в роскошных белоснежных цветах, лицо девушки было покрыто тонким кружевом покрывала. Ван Хельсинг приподнял его; я поразился ангельской красоте, которая предстала передо мной. При свете восковых свечей вся прежняя прелесть вернулась к Люси – смерть, вместо того чтобы разрушить, восстановила всю полноту жизни до такой степени, что стало казаться – она не умерла, а просто спит. Мой учитель смотрел на покойную с холодным любопытством исследователя, ведь он не любил ее так, как я.
– Оставайся здесь до моего возвращения, – сказал ван Хельсинг и вскоре вернулся с большой охапкой цветов и стеблей чеснока и разбросал их среди других цветов по комнате.
Затем он снял со своей шеи небольшой золотой крест, положил его на губы Люси, снова прикрыл ее лицо покрывалом, и мы покинули это скорбное место…
Я уже готовился лечь, когда ван Хельсинг постучал в дверь:
– Прошу тебя, Джон, ассистировать мне при вскрытии.
– Разве это необходимо?
– Я хочу провести операцию, но не такую, как ты думаешь. Мы доверяем друг другу, и я надеюсь на твое молчание Я хочу отделить ее голову и вынуть сердце. Что ты так ошеломленно уставился? – рассерженно воскликнул он. – Ты врач; я знаю, ты без колебаний решался на такие хирургические вмешательства, от которых отказывались другие… Хотелось бы сделать это сегодня, однако ради мистера Холмвуда придется подождать; ему, наверное, захочется еще раз взглянуть на молодую леди! После того как ее положат в гроб…
– Профессор, девушка умерла. Зачем понапрасну терзать ее измученное тело? Какая польза науке от ваших фантазий? И без того все ужасно!
Он положил мне руки на плечи и мягко произнес:
– Если бы я мог, то взял бы на свою душу тяжесть, которую ты сейчас испытываешь. Но есть вещи, которых ты пока не знаешь… они весьма неприятны. Джон, ты мне друг уже много лет; подумай и скажи: делал ли я что-нибудь, не имея на то веских оснований? Ты сам прислал за мной. И мисс Люси мне доверяла, а я поклялся ей… Впрочем, не будем пока об этом. У меня достаточно причин, чтобы принять такое решение. Если ты все еще колеблешься, мне придется раскрыть все карты, а это может плохо кончиться для тебя… Сейчас мне очень нужна твоя поддержка!
Мне ничего не оставалось, как пообещать ему свою помощь.
Я, должно быть, долго и крепко спал; стояла глубокая ночь, когда ван Хельсинг разбудил меня.
– Можешь не беспокоиться, мы не будем делать вскрытия…
– Почему?
– Потому, – ответил профессор, показывая мне свой золотой крестик, – что он был украден!
– Как украден, – удивленно спросил я, – если крест сейчас у вас?
– Я отобрал его у бессовестной служанки… Она, конечно, будет примерно наказана, но не мной, так как не ведала, что творила… Теперь придется подождать…
Он покинул меня, перепутав все мои мысли.
Следующий день тянулся тоскливо; прибыл адвокат, мистер Маркан. Он оказался толковым и деловитым джентльменом и взял на себя все наши мелкие хлопоты.