– Помните, никому об этом ни слова. Даже если Артур неожиданно придет сюда, как тогда, ни слова и ему. Это может его напугать и вместе с тем возбудить в нем ревность. Ни того ни другого быть не должно. Пока – все.
Когда я вернулся, он взглянул на меня внимательно и сказал:
– Вы не в самом плохом состоянии. Идите в комнату, ложитесь на софу и отдохните немного; потом позавтракайте и приходите сюда ко мне.
Я подчинился его приказам, потому что знал, насколько они правильны и мудры. Я сыграл свою роль, и теперь моим долгом было восстановить силы. Я чувствовал, что очень ослабел, и даже не испытывал удовлетворения от сделанного. Продолжая недоумевать, как Люси смогла так быстро поправиться и как ей удалось потерять столько крови без каких-либо следов, я заснул на софе. Должно быть, я продолжал недоумевать во сне, так как, засыпая и просыпаясь, мысленно все возвращался к небольшим точкам у нее на шее и к их рваным бескровным краям.
Днем Люси великолепно спала, а когда проснулась, выглядела хорошо, она казалась окрепшей, хотя все-таки не такой бодрой, как накануне. Но вид ее удовлетворил Ван Хелсинга, и он пошел прогуляться, строго наказав мне не спускать с нее глаз. Я слышал, что он в передней спрашивал, как ближе всего пройти к телеграфу.
Люси мило болтала со мной и, казалось, понятия не имела о том, что с ней произошло. Я старался ее занимать и забавлять. Когда миссис Вестенра пришла ее навестить, то, по-видимому, не заметила в дочери никакой перемены и сказала мне с благодарностью:
– Мы так страшно обязаны вам, д-р Сьюард, за все, что вы для нас сделали, но очень прошу вас не переутомляться. Вы сами осунулись и бледны. Вам нужна жена, которая бы поухаживала за вами; это вам необходимо.
При этих словах Люси покраснела, хотя всего только на одну секунду, так как ее бедные истощенные вены не могли долго выдержать столь неожиданного и непривычного прилива крови к голове. Реакция наступила мгновенно: Люси невероятно побледнела, обратив ко мне умоляющий взгляд. Я улыбнулся и кивнул, приложив палец к губам; со вздохом она снова утонула в своих подушках. Ван Хелсинг вернулся часа через два и сказал мне:
– Теперь – скорей домой, поешьте, выпейте вина и подкрепите силы сном. Я тут останусь на ночь и сам посижу с маленькой мисс. Мы с вами должны следить за болезнью – другим не к чему об этом знать. У меня на это есть свои причины. Не спрашивайте о них; думайте что хотите. Можете даже вообразить самое невозможное. Спокойной ночи!
В передней две служанки подошли ко мне и спросили, не нужно ли кому-нибудь из них посидеть около мисс Люси. Они умоляли меня позволить им это. Когда же я им сказал, что д-р Ван Хелсинг желает, чтобы только он и я сидели у кровати больной, они начали просить меня поговорить с иностранцем. Я был тронут их любезностью. Моя ли слабость, забота ли о Люси вызвали в них такую преданность, – не знаю, но время от времени мне приходилось выслушивать их просьбы. Я вернулся в лечебницу к позднему обеду; совершил обход – все благополучно; перед сном все это записал. Безумно хочется спать.
11 сентября.
Сегодня вечером я снова был в Гилингаме. Ван Хелсинга я застал в хорошем расположении духа. Люси гораздо лучше. Вскоре после моего приезда принесли какую-то большую посылку из-за границы, адресованную профессору. Он раскрыл ее с нетерпением – напускным, разумеется, – и показал нам огромную связку белых цветов.
– Это вам, мисс Люси, – сказал он.
– Ах, доктор, как вы любезны!
– Да, моя дорогая, вам, но не для забавы. Это лекарство.
У Люси на лице отразилось неудовольствие.
– Нет, не беспокойтесь. Вам не придется пить отвар из них или что-нибудь в том же роде, и потому вам незачем морщить свой очаровательный носик; а не то я расскажу своему другу Артуру, насколько он будет огорчен, когда ему придется увидеть ту красоту, которую он так любит, искаженной. Ага, моя дорогая мисс! Вы больше не морщите носик. Итак, цветы – целебное средство, но вы не понимаете какое. Я положу их на ваше окно, я сделаю прелестный венок и надену его вам на шею, чтобы вы хорошо спали. О да, они, как лотос[94], заставят вас позабыть все ваши горести. Они пахнут, как воды Леты[95] и фонтаны юности; конкистадоры[96] искали их во Флориде и нашли, но, к сожалению, слишком поздно.
Пока он говорил, Люси разглядывала цветы и вдыхала их аромат. Затем, отбросив их, наполовину улыбаясь, наполовину досадуя, сказала:
– Профессор, надеюсь, это милая шутка с вашей стороны. Ведь это обыкновенный чеснок!
К моему удивлению, Ван Хелсинг встал и сказал ей совершенно серьезно, сжав свои железные челюсти и насупив густые брови:
– Прошу со мной не шутить. Я никогда ни над кем не насмехаюсь. Я ничего не делаю без причины и прошу вас не возражать. Будьте осторожны, если не ради себя лично, то ради других.
Затем, увидев, что Люси испугалась, что было вполне понятно, он продолжал уже более ласково:
– О моя дорогая маленькая мисс, не бойтесь. Я ведь желаю вам только добра; в этих простых цветах почти все ваше спасение. Вот взгляните – я сам разложу их в вашей комнате. Я сам сделаю вам венок, чтобы вы его носили. Но только никому ни слова, дабы не возбуждать ненужного любопытства. Итак, дитя мое, вы должны беспрекословно подчиняться, молчание – часть этого повиновения, а оно должно вернуть вас сильной и здоровой в объятия того, кто вас любит и ждет. Теперь посидите немного смирно. Идемте со мной, дружок Джон, и помогите мне посыпать комнату чесноком, присланным из Гарлема[97]. Мой друг Вандерпул разводит там в парниках эти цветы круглый год. Мне пришлось вчера телеграфировать ему – здесь нечего было и мечтать достать их.
Мы пошли в комнату и взяли с собой цветы. Поступки профессора были, конечно, чрезвычайно странными; я этого не нашел бы ни в какой медицинской книге. Сначала он закрыл все окна и запер; затем, взяв полную горсть цветов, он натер ими все щели, чтобы малейшее дуновение ветра было пропитано их запахом. После этого взял целую связку этих цветов и натер ею косяк двери и притолоку. То же самое сделал он и с камином. Мне все это казалось неестественным, и я обратился к нему:
– Я привык верить, профессор, что вы ничего не делаете без причины, и все же хорошо, что здесь нет скептика, а то он сказал бы, что вы колдуете против нечистой силы.
– Очень может быть, что так оно и есть, – спокойно ответил он и принялся за венок, который Люси должна носить на шее.
Мы подождали, пока Люси приготовится ко сну; когда же она была готова, профессор надел ей на шею венок. Последние слова, сказанные им, были:
– Смотрите не разорвите его и не открывайте ни окна, ни двери, даже если в комнате будет душно.
– Обещаю вам это, – сказала Люси, – и бесконечно благодарю вас обоих за вашу ласку. Чем я заслужила дружбу таких людей?
Затем мы уехали в моей карете, которая меня ожидала. Ван Хелсинг сказал:
– Сегодня я могу спать спокойно, я в этом очень нуждаюсь: две ночи в дороге, в промежутке днем – много книг, а на следующий – много тревог. Ночью снова пришлось дежурить, не смыкая глаз. Завтра рано утром зайдите за мной, и мы вместе отправимся к нашей милой мисс, которая, надеюсь, окрепнет благодаря тому «колдовству», которое я использовал. О-хо-хо!
Он так безгранично верил, что мною овладел непреодолимый страх, ибо я вспомнил, как я сам был исполнен веры в благоприятный исход и сколь печальными оказались результаты. Моя слабость не позволила мне сознаться в этом моему другу, но из-за этого я в глубине души еще сильнее страдал, как страдаешь, не позволяя себе выплакаться.
Глава XI
Дневник Люси Вестенра
12 сентября.
Как добры они ко мне! Я почти влюблена в д-ра Ван Хелсинга. Удивляюсь, почему он так беспокоился из-за этих цветов. Он определенно напугал меня – так горячился. Впрочем, он, должно быть, прав: от цветов мне стало как-то лучше. Как бы там ни было, меня теперь уже не страшит одиночество, и я могу без страха пойти спать. Я не стану обращать внимания на хлопанье крыльев за окном. А какой ужасной борьбы мне стоил сон в последнее время! Как счастливы те, жизнь которых проходит без страха, без ужасов, для которых сон является благословением ночи и ничего не доставляет им, кроме сладких сновидений! Вот я лежу в ожидании сна, лежу, как Офелия в пьесе, с венком на голове и вся в цветах[98]. Раньше я не любила запах чеснока, но сегодня этот запах мне приятен! Что-то мирное в его запахе; я чувствую, что меня уже клонит ко сну. Спокойной ночи всем!
Дневник д-ра Сьюарда
13 сентября.
Посетил Беркли и застал Ван Хелсинга, который уже поднялся – как всегда, вовремя. Экипаж, заказанный в гостинице, тоже ожидал у дверей. Профессор забрал с собой свой чемодан, с которым теперь не расстается.
Пусть все будет точно зафиксировано. Мы приехали в Гилингам в восемь часов. Было чудесное утро; яркое солнце и вся свежесть осени, казалось, венчали годовой труд Природы. Листья окрасились в разнообразные цвета, но еще не начали опадать. Войдя, мы встретили на пороге комнаты миссис Вестенра, она всегда поднималась рано. Она сердечно приветствовала нас и сказала:
– Вы будете очень рады, так как Люси лучше. Милое дитя все еще спит! Я заглянула к ней в комнату и видела ее, но не вошла, боясь ее потревожить.
Профессор улыбнулся и взглянул с торжеством. Он потер руки и сказал:
– Ага! Мне кажется, что я поставил верный диагноз. Мое лекарство действует, – на что она ответила:
– Вы не должны все приписывать себе, доктор. Своим утренним покоем Люси отчасти обязана и мне.
– Что вы этим хотите сказать, сударыня? – спросил профессор.