Дневник доктора Сьюворда
11 октября, вечер. Джонатан Гаркер попросил меня вести записи, сам он, по его словам, просто не в силах, а ему нужна точность.
Никто из нас не удивился приглашению к миссис Гаркер незадолго до захода солнца. Последние дни мы заметили, что во время восхода и захода солнца она чувствует себя более свободно; именно тогда проявляется ее прежний характер — когда не давит сила, подавляющая или побуждающая ее к несвойственным ей поступкам. Это настроение или состояние начинается приблизительно за полчаса до восхода или захода солнца и продолжается, пока солнце не поднимется высоко или же пока облака пылают в лучах уходящего за горизонт солнца. Сначала она находится в каком-то зыбком, переменчивом настроении, словно ослабевают некие сковывающие ее узы, потом внезапно наступает состояние абсолютной свободы; так же внезапно оно и проходит, чему предшествует фаза молчания.
Когда мы сегодня пришли к миссис Гаркер, она была еще несколько скована, наблюдались явные признаки внутренней борьбы, но через несколько минут она уже совершенно владела собою. Несчастная женщина полулежала на диване, ее муж сел подле нее, а мы разместились на стульях вокруг. Взяв мужа за руку, она начала говорить:
— Мы собрались здесь все вместе, возможно, в последний раз! Знаю, дорогой, знаю, ты будешь со мной до конца, — сказала она мужу, который, как мы заметили, крепко сжал ей руку. — Утром мы тронемся в путь, и только Богу известно, что ждет нас. Вы так добры, что согласились взять меня с собою. Не сомневаюсь, вы сделаете все возможное, все, что отважные, стойкие люди смогут сделать для бедной слабой женщины, душа которой, может быть, погибла — нет, не волнуйтесь, еще нет, но, во всяком случае, находится в опасности. Однако вы должны помнить, я уже не такая, как вы. В моей крови и душе — яд, способный погубить меня, если мне не помочь. О мои друзья, вы, как и я, хорошо знаете, какая опасность угрожает моей душе, и, хотя для меня существует лишь один выход, ни вы, ни я не должны избрать его!
Она обвела всех по очереди умоляющим взглядом.
— Какой выход? — хрипло спросил Ван Хелсинг. — Какой же это выход, который нам не следует избирать?
— Этот выход — моя немедленная смерть от моей собственной или любой другой руки, пока не произошло нечто еще более ужасное. Как и вы, я знаю: в случае моей смерти вы смогли бы спасти мою бессмертную душу, как тогда душу моей бедной Люси. Будь смерть или страх смерти единственным препятствием на моем пути, я, не задумываясь, умерла бы здесь и сейчас, среди любящих друзей. Но смерть — это еще не все, это не выход. Теперь, когда мы должны исполнить свой горький долг и перед нами мелькает огонек надежды, не думаю, что Бог одобрил бы такой выход. Поэтому я добровольно отказываюсь от вечного покоя и вступаю в неизвестность, таящую в себе, возможно, самые ужасные кошмары этого мира и ада!
Мы молчали, интуиция подсказала, что это лишь прелюдия. Лица у всех были напряжены, у Гаркера — пепельно-серого цвета; возможно, он быстрее нас догадался, к чему клонит его жена.
— Таков мой вклад, — продолжала миссис Гаркер, — в нашу общую движимость-недвижимость. — Я невольно обратил внимание на необычность юридического выражения в таком контексте. — А что внесет каждый из вас? Конечно, — сказала она быстро, — вы ставите на карту свои жизни, но для отважных людей это не так уж много. Ваши жизни принадлежат Богу и вернутся к Нему; а вот чем вы готовы пожертвовать для меня?
Она посмотрела на нас испытующе, избегая на этот раз взгляда своего мужа. Квинси как будто бы понял и кивнул головой, лицо ее просияло.
— Пожалуй, скажу прямо, что мне нужно; между нами не должно быть никаких сомнений и недомолвок. Обещайте мне все, и даже ты, мой любимый муж, что в случае необходимости вы убьете меня.
— В случае какой необходимости? — спросил неестественно тихим голосом Квинси.
— Если вы поймете, что перемены, происшедшие во мне, необратимы и мне лучше умереть, чем жить. А когда умрет мое тело, то, не медля ни минуты, пронзите меня колом и отрежьте голову, в общем, сделайте все, что нужно для моего покоя!
После некоторой паузы первым отреагировал Квинси. Он опустился перед ней на колени и, взяв ее за руку, торжественно произнес:
— Я всего лишь простой человек, возможно своей жизнью и не заслуживший такого доверия, но клянусь всем, что для меня свято, в случае необходимости я не дрогну и выполню то, о чем вы просите.
— Вы настоящий друг! — едва смогла вымолвить бедная женщина, горько заплакав, и, быстро наклонившись, поцеловала ему руку.
— Клянусь поступить так же, моя дорогая мадам Мина! — глухо проговорил Ван Хелсинг.
— И я! — сказал лорд Годалминг.
И они по очереди опустились перед ней на колени, давая клятву. Последовал их примеру и я. Потом ее муж взглянул на нее потухшими глазами, зеленоватая бледность его лица оттенялась белизной волос, и спросил:
— Жена моя, я тоже должен дать такое обещание?
— Ты тоже, бесценный мой, — сказала миссис Гаркер с бесконечным сочувствием. — Ты не должен отказываться. Ты — мой самый близкий, самый дорогой, ты — все для меня, наши души срослись воедино на эту жизнь и на века. Вспомни, мой дорогой, о тех временах, когда храбрые мужья убивали своих жен, чтобы они не достались врагу. Они делали это недрогнувшей рукой, тем более что те, кого они любили, умоляли их об этом. Таков во времена тяжких испытаний долг мужчин перед теми, кого они любят! И если уж, дорогой мой, мне суждено умереть от чьей-то руки, пусть это будет рука того, кто любит меня сильнее всех. Профессор Ван Хелсинг, я не забыла ваше милосердие в истории бедной Люси по отношению к тому, кто любил… — Она запнулась, покраснев, и сказала по-другому: — К тому, кто обладал наибольшим правом дать ей покой. И если возникнет необходимость, обращаюсь к вам: пусть на долю моего мужа выпадет счастливое воспоминание о том, что именно он своей любящей рукой освободил меня от чудовищного рабства.
— Клянусь! — раздался звучный голос профессора.
Миссис Гаркер улыбнулась, действительно улыбнулась, со вздохом облегчения откинулась на спинку дивана и сказала:
— И еще одно предостережение, никогда не забывайте о нем: необходимость может возникнуть быстро и неожиданно, в таком случае не теряйте ни минуты. В этой ситуации я могу быть — более того, непременно буду — в союзе с нашим врагом против вас. И последняя просьба, — сказала она очень серьезно, — конечно, не такая важная, как первая, но прошу вас, если можно, оказать мне одну услугу…
Мы молча кивнули.
— Я хочу, чтобы вы сейчас отслужили по мне панихиду.
Ее прервал громкий стон мужа; она прижала его руку к сердцу и продолжала:
— Все равно когда-нибудь вы должны будете отслужить ее. Но чем бы ни кончилась эта ужасная история, молитва послужит утешением для всех или хотя бы для некоторых из нас. А ты, мой бесценный, я надеюсь, так прочтешь ее, что именно в твоем чтении она навеки запечатлится в моей памяти!
— Но, дорогая моя, — взмолился Гаркер, — смерть еще так далеко от тебя.
— Нет, — возразила его жена, — я сейчас ближе к смерти, чем если бы лежала под тяжелой могильной плитой!
— О, неужели мне пора начинать?
— Это послужит мне утешением, муж мой! — вот и все, что она сказала, и он начал читать, открыв приготовленный ею требник.
В силах ли я — или кто-либо иной — описать эту скорбную и одновременно такую трогательную сцену с ее торжественностью, сумрачностью, печалью и… и ужасом…
Даже циник, готовый посмеяться над всякой святыней, всяким движением души, был бы глубоко растроган, если бы увидел эту группу коленопреклоненных друзей вокруг обреченной, убитой горем женщины или услышал, с какой страстной нежностью, срывающимся от волнения голосом ее муж читал простые слова прекрасной англиканской заупокойной молитвы. Не могу продолжать…
Мадам Мина оказалась права. Интуиция и на сей раз ее не подвела. Какой бы странной ни казалась эта панихида даже нам, ощутившим на себе непосредственную силу ее воздействия, она очень успокоила нас. И молчание, свидетельствовавшее о скором переходе миссис Гаркер в иную ипостась, не вызвало у нас впоследствии такого крайнего отчаяния, как мы опасались.
Дневник Джонатана Гаркера
15 октября, Варна. 12-го утром мы покинули Лондон с вокзала на Черинг-Кросс, приехали в Париж ночью и сели на Восточный экспресс, места были забронированы заранее. Ехали ночью и днем, прибыли в Варну около пяти часов. Лорд Годалминг пошел в консульство, узнать, нет ли ему телеграмм, а мы все остались в гостинице. Во время переезда, вероятно, были какие-то маленькие события, достойные описания, но я ни на что не обращал внимания, поглощенный желанием поскорее добраться до места. До прихода «Царицы Екатерины» меня в этом мире ничего не интересует. Слава богу, Мина здорова и даже окрепла, возвращается румянец! Она много спит. В дороге спала почти все время. Оживлялась лишь перед восходом и закатом. У Ван Хелсинга уже вошло в привычку проводить с ней в это время сеанс гипноза. Сначала это давалось ему не без труда, приходилось делать много пассов, теперь же она поддается сразу, будто по привычке. Профессор неизменно спрашивает ее, что она видит и слышит, и получает в ответ всегда одно и то же:
— Ничего, все темно. Слышу, как волны разбиваются о борт, и скрипят мачты и реи. Ветер такой сильный, что гудят паруса и снасти, а нос корабля с шипением рассекает пенящиеся валы.
«Царица Екатерина» явно еще в море, на пути в Варну. Только что вернулся лорд Годалминг. Он получил четыре телеграммы, по одной каждый день с момента нашего отплытия, и все одинаковые: никаких сведений о «Царице Екатерине» в филиалы «Ллойд» не поступало. Артур договорился со своим агентом, что тот будет ежедневно отправлять ему телеграммы независимо от того, появится информация о судне или нет, чтобы мы были уверены: ситуация контролируется.
Мы поужинали и рано легли спать. Завтра надо повидать еще вице-консула и договориться с ним, чтобы он помог нам попасть на борт корабля сразу по его прибытии. По словам Ван Хелсинга, необходимо проникнуть на судно между восходом и заходом солнца. Граф, превратись он даже в летучую мышь, не сможет преодолеть — переплыть или перелететь — море, то есть пространство с мощным течением, и покинуть судно. Вряд ли монстр решится показаться в облике человека, это вызовет много подозрений, что ему совсем ни к чему, поэтому он, скорее всего, останется в ящике. Если нам удастся попасть на корабль после восхода, граф в нашей власти, мы сможем открыть ящик и, как в случае с Люси, покончить с ним, прежде чем он проснется. Пощады ему ждать от нас не приходится. Надеюсь, у нас не будет осложнений с чиновниками и моряками. Слава богу, в этой стране подкупом можно добиться чего угодно, а денег у нас достаточно. Нужно лишь похлопотать, чтобы, если судно войдет в порт между заходом и восходом солнца, нас непременно предупредили. Тогда все будет в порядке. Думаю, Господин Денежный Мешок решит и эту проблему!
16 октября. Мина сообщает все то же самое: плеск волн, шум моря, темнота, вой ветра. У нас еще есть время в запасе, и к приходу «Царицы Екатерины» мы будем готовы. Нам обязательно сообщат, когда судно пройдет через Дарданеллы.
17 октября. Кажется, все уже готово для встречи графа, возвращающегося из путешествия. Годалминг сказал судовладельцу, что подозревает, будто в ящике, погруженном на борт, находятся вещи, украденные у его друга, и уже почти договорился о вскрытии сомнительной тары под свою ответственность. Во всяком случае, владелец дал ему письмо для капитана, содержащее распоряжение предоставить подателю полную свободу действий на судне, и аналогичное письмо — агенту в Варне. Мы встретились с агентом, на которого произвело сильное впечатление любезное обращение с ним лорда Годалминга, и теперь мы спокойны: все, что от него зависит, он для нас сделает. Составлен и план действий после вскрытия ящика. Если граф окажется там, Ван Хелсинг и Сьюворд сразу же отсекут ему голову и проткнут колом сердце. Моррис, Годалминг и я будем стоять на страже, чтобы предупредить любое вмешательство, пустив в ход, если понадобится, даже оружие. Профессор говорит, если мы все это сделаем, тело графа быстро превратится в прах.
В таком случае, если возникнет подозрение в убийстве, против нас не будет никаких улик. Но если все обернется для нас неблагоприятным образом, возможно, эти записи в дальнейшем спасут нас от петли. Что касается меня, я готов ко всему. Мы полны решимости во что бы то ни стало выполнить задуманное. Уже есть договоренность с соответствующими чиновниками, что, как только на горизонте покажется «Царица Екатерина», нас тут же об этом уведомят.
24 октября. Целая неделя ожидания. Ежедневные телеграммы лорду Годалмингу с неизменным: «Известий нет». В утренних и вечерних сообщениях находящейся под гипнозом Мины тоже ничего нового: шум волн, скрипящие мачты…
Телеграмма Руфуса Смита, «Ллойд», Лондон, — вице-консулу Ее Величества Королевы Великобритании в Варне(для лорда Годалминга)
24 октября
Сегодня утром при прохождении Дарданелл замечена «Царица Екатерина».
Дневник доктора Сьюворда
25 октября. Как мне не хватает моего фонографа! Писать дневник ручкой — утомительное дело, но Ван Хелсинг настаивает. Вчера мы страшно разволновались, когда лорд Годалминг получил телеграмму от «Ллойд». Теперь я знаю, как чувствуют себя люди, когда слышат приказ начать атаку. Одна лишь миссис Гаркер сохраняла хладнокровие. Хотя это неудивительно, ведь она мало что знает, а мы в ее присутствии стараемся скрывать свое волнение. Раньше, несмотря на все наши старания, нам бы вряд ли удалось что-нибудь от нее скрыть, но за последние три недели она очень изменилась. Сонливость, апатия все более овладевают ею, хотя выглядит она хорошо, вполне здоровой и даже прежний румянец вернулся к ней.
Мы с Ван Хелсингом обеспокоены, часто говорим о ней, но своими опасениями с остальными не делимся. Если бы Гаркер узнал о наших подозрениях, это разбило бы ему сердце, не говоря уж о его нервах. Каждый раз во время гипнотического сеанса профессор внимательно осматривает ее зубы. Он считает, что, пока зубы не начали заостряться, миссис Гаркер ничего не угрожает. А вот если начнут, тогда необходимо решительно действовать!.. А уж как — нам это хорошо известно. «Эвтаназия» — замечательное, успокаивающее слово! Я благодарен тому, кто придумал его для обозначения легкой смерти в случае неизлечимой болезни.
Из Дарданелл до Варны 24 часа ходу при той скорости, с которой «Екатерина» идет из Лондона. Маловероятно, чтобы она появилась раньше, поэтому мы рано разошлись. Встанем в час ночи, будем наготове.
25 октября, полдень. Никаких известий о судне. Миссис Гаркер в состоянии гипноза рассказывала нам все то же самое, так что новое известие возможно в любой момент. Мы все в лихорадочном возбуждении, кроме Гаркера, сохраняющего полное спокойствие. Руки у него холодны, словно лед, час назад я видел, как он точил свой гуркхский кинжал{45}, с которым никогда не расстается. Да, плохо придется графу, если это страшное оружие, направленное неумолимой и твердой рукой, вонзится ему в горло!
Мы с Ван Хелсингом обеспокоены сегодняшним состоянием миссис Гаркер. Около полудня она впала в сон, который нам не понравился. Остальным мы ничего не сказали, но сами встревожились. Все утро наша подопечная не находила себе места, поэтому мы поначалу обрадовались, увидев, что она заснула. Однако, когда ее муж сказал, что она спит очень крепко и он не может ее разбудить, мы пошли взглянуть на нее. Она дышала спокойно и выглядела так хорошо, что мы невольно согласились — сон ей на пользу. Бедняжка! Ей надо столь многое забыть, что сон, приносящий забвение, для нее настоящая панацея.
Позднее. Наше предположение оправдалось. Проспав несколько часов, миссис Гаркер проснулась бодрее и веселее, чем прежде. На закате во время сеанса гипноза она сказала все то же самое. Ясно, что граф где-то в Черном море, спешит к месту назначения. И, надеюсь, к своей гибели!
26 октября. Вновь никаких известий о «Екатерине». Судно должно быть уже на подходе. На рассвете миссис Гаркер под гипнозом не сообщила ничего нового. Где же судно? Может быть, легло в дрейф из-за тумана: с пароходов, пришедших вчера вечером, поступили сообщения о густой пелене тумана к северу и югу от порта. Нужно быть наготове — «Екатерина» может появиться в любой момент.
27 октября, полдень. Очень странно: никаких известий о «Екатерине». Миссис Гаркер и сегодня утром по-прежнему говорит об одном и том же: плеск волн, шум моря, — правда, с прошлой ночи стала добавлять: «Волны очень слабые». А в телеграммах из Лондона неизменное: «Известий нет». Ван Хелсинг очень встревожен и, высказав свои опасения, как бы граф не ускользнул, тут же мрачно добавил:
— Ох, не нравится мне эта сонливость мадам Мины. Душа и память способны на странные штуки во время транса.
Я хотел расспросить его, но тут вошел Гаркер, и профессор сделал мне предостерегающий знак. Сегодня вечером во время сеанса нужно ее разговорить.
Телеграмма Руфуса Смита, «Ллойд», Лондон, — вице-консулу Ее Величества Королевы Великобритании в Варне(для лорда Годалминга)
28 октября
Сегодня в час пополудни «Царица Екатерина» вошла в Галац.
Дневник доктора Сьюворда
28 октября. Телеграмма о прибытии судна в Галац, мне кажется, не была для нас такой уж неожиданностью. Конечно, мы не знали, откуда и как грянет гром, но сюрприза ждали. Опоздание корабля в Варну подготовило нас к тому, что события сложатся не так, как мы планировали; вот только никто из нас не мог знать, когда и в чем будут нарушены наши планы. И все равно это был сюрприз. Видимо, так уж устроен человек — несмотря ни на что, он надеется на благополучный исход. Трансцендентное — это маяк для ангелов, а человека лишь вводит в заблуждение.
Телеграмму все восприняли по-разному. Ван Хелсинг вскинул руку над головой, как бы упрекая Всемогущего, но не сказал ни слова и уже через минуту был на ногах, полный решимости. Лорд Годалминг побледнел и тяжело задышал. Я был ошеломлен и в смятении переводил глаза с одного на другого. Квинси Моррис хорошо знакомым мне движением потуже затянул ремень, что в наших прежних приключениях означало: «Вперед!» Миссис Гаркер побелела так, что красная стигма на ее лбу, казалось, запылала, но милая женщина кротко сложила руки и явно молилась про себя. Гаркер улыбнулся, действительно улыбнулся, горькой улыбкой человека, утратившего надежду, но руки его инстинктивно сжали рукоятку большого гуркхского ножа.
— Когда ближайший поезд в Галац? — спросил Ван Хелсинг, обращаясь сразу ко всем.
— В шесть тридцать завтра утром!
Мы в изумлении переглянулись, ибо ответ исходил от миссис Гаркер.
— Откуда вы знаете? — спросил Артур.
— Вы забываете… или, возможно, не знаете, хотя Джонатану и профессору Ван Хелсингу это хорошо известно, я — дока по части железнодорожных расписаний. Дома, в Эксетере, я всегда составляла выписки из них для мужа. Считаю это столь полезным, что и теперь с интересом просматриваю их. Предчувствуя вероятность поездки в замок Дракулы и понимая, что ехать придется через Галац или в крайнем случае Бухарест, я внимательно изучила расписания поездов. К сожалению, запоминать пришлось немного, завтра будет лишь один поезд.
— Удивительная женщина, — прошептал профессор.
— А что, если заказать экстренный? — спросил лорд Годалминг.
Ван Хелсинг покачал головой:
— Боюсь, что это не реально. Эта страна отличается от вашей или моей. Даже если бы нам удалось заказать экстренный поезд, вероятнее всего, он прибыл бы на место позднее обычного. Кроме того, нам надо подготовиться, обдумать все, организовать. Вы, друг Артур, идите на вокзал и купите билеты, чтобы завтра утром мы смогли уехать. Вы, Джонатан, наведайтесь к судовому агенту и возьмите у него письма к агенту в Галаце с разрешением осмотреть судно, в общем, с теми же полномочиями, что и здесь. Вы, Моррис Квинси, повидайте вице-консула и заручитесь поддержкой его коллеги в Галаце. Джон останется со мной и мадам Миной, мы обсудим ситуацию. Если будете задерживаться, не волнуйтесь — когда зайдет солнце, я расспрошу мадам Мину.
— Я тоже, — подхватила миссис Гаркер с прежней живостью, — постараюсь быть вам полезной — буду, как прежде, обдумывать и записывать все для вас. Не знаю почему, но мне стало гораздо легче, свободнее, словно что-то отпустило меня!
Трое молодых людей просто просияли, услышав это, а мы с Ван Хелсингом тревожно переглянулись, но пока ничего не стали говорить.
Когда все разошлись исполнять свои поручения, Ван Хелсинг попросил миссис Гаркер найти в дневниках Джонатана описание его пребывания в замке Дракулы. Когда дверь за ней закрылась, он сказал мне:
— Итак, ты понял? Выкладывай!
— Налицо перемена. Но это зыбкая, обманчивая надежда.
— Вот именно. Ты понял, почему я попросил ее принести рукопись?
— Нет, разве что вы хотели поговорить со мной наедине.
— Отчасти ты прав, друг Джон, но лишь отчасти. Хочу кое-что сказать тебе. О, мой друг, я иду на огромный… страшный… риск, но, думаю, он оправдан. В ту минуту, когда мадам Мина произнесла слова, которые привлекли наше внимание, меня вдруг осенило. Три дня назад во время ее транса граф послал свой дух, чтобы прочесть ее мысли, или, вероятнее, он вызывал ее дух к себе на корабль на восходе и заходе солнца. Тогда-то он и узнал, что мы здесь, ведь она, живущая на воле, могла многое рассказать ему, запертому в его ящике-гробу. Теперь граф старается скрыться от нас, и мадам Мина ему не нужна. Уверенный, что в случае необходимости она явится на его зов, он отдаляется от нее гонит за пределы своей власти, чтобы она не мешала ему. Вот тут-то я и надеюсь, что наша мужская смекалка, наш зрелый ум людей, не утративших божьей благодати, окажется сильнее нравственно неразвитого, младенческого ума того, кто целые века провел в могиле и теперь преследует свои эгоистические, а значит, ничтожные цели… Идет мадам Мина, ни слова о ее трансе! Она ничего о нем не знает, а если узнает, придет в смятение и отчаяние, но именно теперь нам нужны все ее мужество, стойкость, вера и, главное, замечательный ум по-мужски ясный, по-женски милосердный и вместе с тем обладающий особыми качествами, которыми наделил ее граф и которые едва ли сразу исчезнут, хотя наш противник думает иначе. Тихо! Я буду говорить, а ты внимательно слушай. О Джон, друг мой, мы попали в ужасное положение. Мне страшно, как никогда. Единственная надежда милосердие Божье. Тихо! Вот и она.
Мне показалось, что сейчас у профессора начнется истерика, как тогда, после смерти Люси, но усилием воли он сдержал себя и был совершенно спокоен, когда миссис Гаркер быстро вошла в комнату, веселая, счастливая, казалось позабывшая о своих несчастьях. Она вручила Ван Хелсингу несколько машинописных страниц, он стал просматривать их, оживляясь по мере чтения. Потом, зажав страницы между указательным и большим пальцами, сказал:
— Друг Джон, вот урок и для тебя, обладающего уже значительным жизненным опытом, и для вас, дорогая мадам Мина, еще совсем молодой женщины: никогда не бойтесь давать волю своей интуиции. Несколько раз у меня в голове мелькало нечто смутное, но я опасался, что этот ложный огонек лишь уведет меня в сторону. Теперь, уже зная намного больше, я возвращаюсь к тем смутным проблескам и понимаю, что за ними скрывалась настоящая мысль, хотя еще слишком слабая, чтобы взлететь самостоятельно. Более того, как в «Гадком утенке» моего друга Ханса Андерсена, эта мысль — не гадкий утенок, а прекрасный лебедь, который гордо взлетит на широко распростертых крыльях, когда наступит час. Слушайте, я прочту, что пишет Джонатан:
«Не пример ли Дракулы, героя, вдохновил позднее одного из его потомков вновь и вновь переправляться через великую реку в Турцию? И, несмотря на цепь поражений, снова и снова возвращаться туда? И хотя с кровавого поля боя, где гибли его полки, он приходил домой один, но все равно был неизменно уверен, что в конце концов одержит победу!»
Какой можно сделать вывод? Никакой? Что ж, граф со своим незрелым умом тоже не видит здесь ничего особенного, поэтому и рассказывает так свободно. Впрочем, и ваш зрелый мужской ум, друг Джон, ничего не усматривает в этих словах, да и мой тоже, но только до последнего момента. Так! Ну а что скажет та, которая видит все со стороны, непредвзято и непосредственно?.. Тоже не знает? А ведь наше мышление похоже вот на что: некие элементы вроде бы неподвижны, но в круговороте природы они вершат свой путь, взаимодействуют, затем вспышка света озаряет небо, способная ослепить, убить, разрушить, а внизу на многие и многие лье освещаются земные пространства. Разве не так? Не ясно? Хорошо, сейчас поясню. Сначала ответьте: изучали ли вы философию преступления? Да или нет? Ты, Джон, конечно, да, ибо это и есть исследование философии безумия. Вы, мадам Мина, нет, ибо преступление — далекая от вас сфера, лишь однажды вы соприкоснулись с ней. У преступников всех времен и народов одна особенность. Даже полиция, не слишком сведущая в высоких материях, приходит к пониманию этого эмпирическим путем. Преступник всегда тяготеет к одному виду преступления. Его ум нельзя назвать зрелым мужским умом. Преступник может быть и хитрым и находчивым, но его ум во многом неразвитый, детский… (Именно ребенок поступил бы так, как поступает он.) Детеныш птиц и зверей не изучает теории, а постигает мир практически, на своем опыте, опираясь на опыт вчерашний. «Дайте мне точку опоры, — говорил Архимед, — и я переверну мир!» Сделав что-то однажды, детеныш обретает точку опоры, и постепенно его детское сознание взрослеет; пока у него сохраняется цель, он будет вновь и вновь повторять уже содеянное! О моя дорогая, вижу, что ваши глаза широко открылись и вспышка света позволила вам заглянуть в глубину! — воскликнул профессор, увидев, что миссис Гаркер захлопала в ладоши, а глаза у нее оживились. — А теперь скажите двум сухим ученым мужам, что вы видите своими прозревшими глазами?
Он взял ее руку и держал, пока она говорила:
— Граф — преступник и преступный тип. Нордау и Ломброзо{46} так бы его и определили. Как у всякого преступника, его интеллект недостаточно развит. В трудных ситуациях он бессознательно прибегает к шаблонным действиям. Разгадка в его прошлом; граф сам рассказывал моему мужу, что когда-то он вернулся на родину из страны, которую безуспешно пытался завоевать, только для того, чтобы лучше подготовиться к новой попытке. И опять отправился в ту же страну, подготовленный на этот раз лучше, и победил. Точно так же он прибыл в Лондон, чтобы завоевать его, но потерпел поражение; и вот теперь, когда само его существование оказалось в опасности, он, потеряв все надежды на успех, бежал за море, поближе к дому, как когда-то бежал через Дунай из Турции.
— Хорошо, молодец! О, вы такая умная! — воскликнул в восторге Ван Хелсинг и, наклонившись, поцеловал ей руку. И тут же, как коллега коллеге, будто мы консультировали больного, бросил мне: — Пульс только семьдесят два, и это при таком волнении! Похоже, надежда есть… — И, вновь повернувшись к ней, нетерпеливо подбодрил: — Но продолжайте. Продолжайте! Вы можете сказать больше. Не бойтесь, Джон и я знаем. По крайней мере я. И если вы правы, я скажу вам об этом. Говорите смелее!
— Попытаюсь, но вы простите меня, если я покажусь вам слишком эгоцентричной.
— Ну конечно! Не бойтесь, вы и должны быть эгоцентричной, ведь о вас-то мы прежде всего и думаем.
— Как и всякий преступник, граф себялюбив, и поскольку ум его ограничен, а поступки эгоистичны, он сосредоточен на одной цели. И на пути к ней не знает ни жалости, ни пощады. Когда-то он бежал, бросив войска на растерзание врагу, так же и теперь: главное для него — спастись любой ценой. Его патологический эгоизм освобождает мою душу от ужасной власти, которую он приобрел надо мной в ту кошмарную ночь. Я чувствовала ее! О, как я ее чувствовала! Благодарю Господа за Его великое милосердие! Впервые после той ужасной ночи душа моя свободна; меня мучает лишь страх, что во сне или в трансе он может выведать у меня ваши планы.
Тут профессор встал и сказал:
— Граф уже их у вас выведал, в результате мы сидим в Варне, а он провел корабль через туман в Галац, где, несомненно, рассчитывает ускользнуть от нас. Но его детского ума хватило лишь на это, дальше он не пошел; и вполне возможно, по Божьему провидению, то, на что злодей возлагал свои надежды, как раз и подведет его. Не рой другому яму, как говорится. Именно теперь, когда он уверен, что обвел нас вокруг пальца, сбил с толку и опередил, его умишко будет спокоен. Отказавшись от вас как от источника информации, граф думает, что перекрыл канал сведений и нам. Вот тут-то он и ошибается! Чудовищное крещенье его кровью дает вам возможность мысленно являться к нему, что вы и делали в краткие периоды своей свободы на восходе и заходе солнца. Вот только являлись вы к нему по моей, а не по его воле, эту свою способность вы получили от него ценой ваших страданий. Теперь эта способность особенно ценна, так как графу о ней ничего не известно. В отличие от него мы не самолюбивы и верим, что Господь не оставил нас в эти страшные часы. Мы будем преследовать графа и не дрогнем, какая бы опасность нам ни угрожала. Друг Джон, вы должны все записать, и когда остальные вернутся, дайте им прочитать.
В ожидании их возвращения я все записал, а миссис Гаркер перепечатала на машинке.