Зломудрый князь ведет себя как существо, наделенное сверхчеловеческой властью карать и миловать. Такое подобает лишь Богу… Но, возможно, права Бога узурпировал некто другой? Бог с маленькой буквы, один из сонма языческих божеств, о которых, собственно, и рассказывают мифы?
III
Мифы не умирают — так же, как их герои. Миф — зеркало, отражавшее облик древнего бога, — может раздробиться, разбиться на множество осколков-легенд, но является новый мифотворец и снова собирает их воедино, чтобы мы увидели… кого? Образ, встающий со страниц романа Стокера, напоминает некое индоевропейское, арийское, праевропейское божество, одинаково родственное и Румынии, и Ирландии. Возможно, оно намного древнее, чем фракийский Кандаон и малоазийский Аполлон в его догомеровском, хтоническом варианте, чьи черты, однако, угадываются в нем… Впрочем, разберем эти черты по порядку.
1. Кровавая инициация
Какова основная функция Дракулы? Ответ на этот вопрос не столь очевиден, как могло бы показаться. Если мы скажем «пить кровь», то тем самым неправомерно расширим диапазон, приобщив Дракулу к несметному сонму персонажей, для которых кровь является пищей или излюбленным лакомством; здесь окажутся и тени Тартара, которым кровь возвращает память, и все языческие божества, которым приносились кровавые жертвы, и… кого здесь только не окажется! Очевидно, необходимо учитывать, какие обстоятельства в данном случае сопутствуют кровососанию, а они достаточно определенны: вампир не просто убивает свои жертвы, высасывая кровь, он делает их вампирами, в результате чего они обретают жизнь после смерти и особые свойства.
«Он очень силен — вспомним свидетельство Джонатана, как он отогнал волков от дверей или помог Джонатану сойти с дилижанса. Как видно из рассказов о прибытии загадочной шхуны в Уитби, вампир может и сам превращаться в волка: это он разорвал собаку. Он может принять облик летучей мыши… Он способен напускать вокруг туман… Он может бесконечно уменьшаться… Может, единожды проложив себе путь, проникать куда угодно и свободно выходить откуда угодно, даже если это запертые на замок помещения или герметически запаянные емкости. Он видит в темноте — немалое подспорье в нашем мире, наполовину погруженном во мрак» (гл. XVIII).
Перечисленные способности есть, в общем, не что иное, как присущие идеальному традиционному воину качества: сила, превосходящая силу обычного человека, оборотничество, магические знания,[150] необыкновенная быстрота передвижения (один из спутников Джонатана Гаркера вспоминает при виде графа строку из «Леноры» Бюргера «Мертвые скачут быстро»), чрезвычайно острое зрение. Наделение ими происходит путем «ритуальной смерти», воинской инициации. Проходя через смерть, воин получает жизнь. Только «дважды рожденный» по-настоящему рожден, прочие недорождены, мертворождены, вообще не обладают жизнью. Об этом свидетельствует само название вампиров, которое впервые употребляет Брэм Стокер: «undead» — «не-умершие», что отличает их и от живых (существа, по их мнению, годные только как материал для инициации — ну и, разумеется, источник питания…), и от настоящих мертвецов, которые в романе принадлежат иной парадигме: не инициатически-языческой, а христианской.
Фракийский Кандаон и греческий Аполлон сближаются с Дракулой и между собой согласно тому же критерию: их основная функция — посвящение в воины. Кандаон — бог-покровитель юношей, готовящихся к инициации; они образовывали воинские группы, жившие отдельно, и впоследствии составили общность, давшую начало народу даков; название «даки», «даи», вероятно, происходит от имени Кандаон. Причастность Аполлона к инициации выдает его эпитет «власов не стригущий»; как известно, на алтарь Аполлона возлагали свои отрезанные волосы юноши, достигшие совершеннолетия. По-видимому, длинные волосы вообще как-то соотносятся с воинственностью, особенно в Карпато-Дунайском регионе.[151] Длинные волосы, заплетенные в косы, имел Кандаон, на эту черту указывают современники гето-фракийцев, в частности Овидий, которому довелось видеть гетских воинов:
Голос свиреп, угрюмо лицо — настоящие Марсы!
Ни бороды, ни волос не подстригает рука.
Но, безотносительно к конкретным деталям обряда, мы можем констатировать, что причастность к инициации является характернейшей чертой образа прото-Дракулы, иррадиирующей, что примечательно, даже на образ исторического Дракулы — Влада Цепеша, каким он предстает в анекдотах XV в. От образа властителя инициаций ему также досталось увлечение алхимией (впрочем, возможно, занятия алхимией с целью получения золота действительно входили в круг увлечений исторического князя Валахии). В подтверждение приводим еще одну цитату из средневековой «Повести о мунтьянском воеводе Дракуле»:
«Единою же пусти по всей земли свое веление, да кто стар, иль немощен, иль чим вреден, иль нищ, вси да приидут к нему. И собрашась бесчисленное множьство нищих и странных к нему, чающе от него великиа милости. Он же повеле собрати всех во едину храмину велику, на то устроену, и повеле дати им ясти и пити доволно; он ж ядше и возвеселишась. Он же сам приде к ним и глагола им: „Что еще требуете?“ Они же вси отвещаша: „Ведает, государю, Бог и твое величество, как тя Бог вразуми“. Он же глагола к ним: „Хощете ли, да сотворю вас беспечалны на сем свете, и ничим же нужни будете?“ Они же чающе от него велико нечто и глаголаша вси: „Хощем, государю“. Он же повеле заперети храм и зажещи огнем, и вси ту изгореша. И глаголаше к боляром своим: „Да весте, что учиних тако: первое, да не стужают людем и никто ж да не будеть нищь в моей земли, но все богатии; второе, свободих их, да не страждут никто ж от них на сем свете от нищеты иль от недуга“».[153]
Безымянный автор, естественно, объясняет действия жестокого князя рациональными причинами. Однако истинный смысл этого эпизода проясняется при помощи ирландской параллели. Речь идет об истории Мэтолча, короля Ирландии, который дал приют великану Лaccapy Лаесу и его жене Кимиди Кимеинфолл, у которых каждые шесть недель рождался воин в полном вооружении. Примечательно, что эти великаны владели Котлом Возрождения, способным оживлять погибших воинов. Итак, вот эта история в пересказе Дж. Мэттьюза:
«Мэтолч скоро понял ошибку, которую он допустил, позволив этой паре великанов остаться при своем дворе, — они размножались настолько быстро и вели себя настолько грубо, что не прошло и четырех месяцев, как мы обнаруживаем короля Ирландии в попытках избавиться от них. Для этого он построил огромный железный дом, в котором закрыли великанов и затем обложили дом дровами и подожгли, стараясь таким образом избавиться от нежелательных гостей. Эту же тему можно найти в ирландской сказке, называющейся „Борама“… В сказке снова содержатся упоминания о гигантском котле, в который бросили великана и его жену в надежде, что так удастся избавиться от них. Это явно отзвук определенной алхимической практики… При этой практике алхимические Король и Королева помещались в большую купель, которая затем начинала нагреваться. После этого они выходили из купели обновленными и преображенными. Идея, в сущности, та же самая — войти в Котел Возрождения и выйти оттуда обновленным».[154]
Так вот в чем состоит скрытая основа данного эпизода «Повести о Дракуле»! Дракула вовсе не желает зла нищим, как, впрочем, и другим своим жертвам, с которыми он расправляется различными способами, чаще всего — сажая на кол; он всего лишь желает избавить их от их жалкого состояния (нищеты, уродства, греховности), пропуская через состояние жестокой смерти, из котла которой они должны появиться на свет заново рожденными и совершенными (совершенными воинами?). Однако бытовой характер древнерусской повести не позволяет в полной мере проявиться этому смыслу, который более внятен у Брэма Стокера, в его романе, где правитель маленького и заурядного княжества Валахии Влад Цепеш становится властелином вампиров Дракулой.
2. Зооморфные проекции: волк, дракон, летучая мышь
«Граф улыбнулся, обнажив при этом десны и крупные, острые, волчьи зубы» (гл. II).
«Откуда он появился — не знаю: я услышал его голос, прозвучавший повелительно, потом увидел на дороге и его самого. Он простер руки вперед, как бы отстраняя невидимое препятствие, и волки начали медленно отступать» (гл. I).
Из всех животных, в облике которых появляется Дракула или тех, которых он заставляет служить себе, образ волка, пожалуй, самый очевидный и наиболее легко поддающийся трактовке. В мифологических представлениях многих народов Евразии и Северной Америки этот образ преимущественно связан с культом предводителя боевой дружины (или бога войны) и родоначальника племени, причем эта связь особенно актуальна для ариев Балкан и Карпато Дунайского региона. Многие античные герои-воины носят имена, производные от слова «волк»: Ликург, Ликаон, Ликос, Харпаликос и Харпалике. Способ действия сближает между собой воина и волка: оба — жестокие, лишенные моральных норм, предпочитают нападать стаей и действовать в ночное время; императив благородного фракийца «Да живешь ты войной и грабежом» есть типично «волчий» девиз. Победа над волком/псом есть основной подвиг божества, в результате чего победитель приобретает свойства, способности и облик побежденного; отсюда происходят ритуальные посвящения в его таинства. Молодые воины, как уже упоминалось выше, живут и действуют, будучи объединены в группы, напоминающие таковые у волчат.[155]
Почитание волка входило в культ Кандаона у фракийцев. Эмблемой противника на войне соответственно является овца/баран. Волк режет стадо баранов, что символизирует беспощадность победителя. Интересно, что современный писатель Михаил Садовяну, повествуя о бесчинствах Влада Цепеша в Трансильвании, которой он мстил за то, что трансильванцы дали приют претендентам на престол Валахии, использует тот же самый образ:
«Еl însuşi a stat în fruntea pîlcurilor sale de calareţi, hotarîndu-le să calce inai semanaturile Bîrsei, apoi sa le dea foc; poruncînd nu abaterea turmelor de pe plaiuri înspre trecatorile munteneşti cu spircuirea lor desavîrşita, ca şi cum toţi lupii veacurilor s-ar fi adunat să sugrume oile ciofanilor, lasîndu-le apoi să putrezească fără scop».[156]
(«Он стал во главе конных отрядов и приказал им сперва растоптать засеянные поля Бырсы, а затем предать их огню; стада не гнали в Валахию через перевалы, а посекли на месте, словно собрались тут волки со всего света и, зарезав овец, оставили их гнить без пользы».)
Связь Аполлона с волком общеизвестна. Не будем останавливаться специально на культе Аполлона Ликейского, где бог приобретал полностью волчий облик; укажем только, что ликоморфность является связующим звеном между Аполлоном и Аресом (учитывая и роль, которая отводилась волку в культе Марса в Риме), так что противопоставление этих двух античных божеств представляется еще менее правомерным. Эти образы не идентичны, однако, вполне вероятно, растут из одного и того же корня, в качестве которого способно выступать реконструируемое нами божество.[157]
Необходимо обратить внимание на то, что «для всех мифов о волке характерно сближение его с мифологическим псом», что указывает на связь мифологического символа волка с нижним миром, с миром мертвых. До сих пор все, что относилось к нашему гипотетическому богу Карпато-Дунайского региона, могло характеризовать его как типичное божество «средней зоны», по Дюмезилю; однако могучий образ, вырисовывающийся перед нами, одновременно и воинствен, и хтоничен; он связывает между собою мир земной и мир подземный. В этом мнении нас еще более утверждает рассмотрение таких символов, как змей (дракон) и летучая мышь.
Черты змееподобия свойственны Кандаону и Аполлону — первому более явно. У греческого бога оно сохранилось в виде подвига змееборчества (убийство Пифона), что убедительно свидетельствует о предшествующей хтонической природе змееборца, еще со времен Проппа, который сделал следующее заключение: «Не потому ли герой убивает змея, что исторически он сам есть змей?» Подвиг змееборчества, очевидно, был свойствен и Кандаону, чье змееподобие выражается в том, что его ноги покрыты чешуей; ему свойственна асимметрия тела, в частности, он одноног, а одноногость или хромота указывает на происхождение персонажа от хтонического змея. Это воспоминание, совмещающее черты нижней и средней зон в одном лице героя-воина, сохранилось в героическом (войницком) эпосе румынского народа; так, ср. в описании сбруи коня змееборца Йована Йоргована:
…А седло у него —
Голова змеиная,
А уздечка —
Два змеечка:
Зубами впились,
Хвостами сплелись,
А подпруги —
Две гадюки:
Он словил их
Да скрутил их.
См. также по этому вопросу мнение В. М. Гацака, сближающего образ Йована Йоргована с образом нартского богатыря Батрадз,[159] грозного воина и в бою, и вне боя,[160] который соотносится с Индрой примерно так же, как реконструируемое нами божество соотносится с Кандаоном.
Дракула открыто хтоничен и уподоблен змею. Это выражается как в его имени, означающем «сын дракона», так и в его modus operandi и многочисленных описаниях Стокера, подобных нижеприведенному (гл. III):
«Но мое любопытство быстро перешло в чувство отвращения и страха — я увидел, как он медленно вылез из окна и пополз по стене над ужасной пропастью, его плащ развевался, подобно огромным крылам.
Я не поверил своим глазам, подумал было, может, это игра лунного света или причудливое отражение теней, вгляделся внимательнее — и сомнения исчезли. Я ясно видел, как его пальцы и носки ботинок нащупывали зазоры между камнями, из которых с течением времени выветрилась штукатурка; карабкаясь по выступам и неровностям, граф, как ящерица, быстро спускался по стене».
Обозначение соединения средней и нижней зон путем соединения мифологических символов волка и змея может расцениваться как древнейшая тайна Карпато-Дунайского региона. Чудовище, представляющее собою дракона с головой волка, по всей вероятности, изначально олицетворяло того, чьим повторением спустя века стал граф Дракула — истинный змееволк, в одном лице — воин и властитель нижнего мира.
Особенный интерес представляет символ, ставший общераспространенным знаком вампира, — летучая мышь. Чтобы дать ему удовлетворительную трактовку, мы предпочитаем начать с обыкновенной мыши — образ, который поначалу также широко использовался в произведениях жанра ужасов, посвященных этой теме; так, в фильме «Носферату» эти грызуны омерзительно копошатся в ящиках, наполненных землей, которые служат жилищем вампира.[161] Логическое объяснение в данном случае не замедлит себя ждать: вампир Носферату (граф Орлок) несет с собой чуму, чумные бациллы передают при укусе блохи, паразитирующие на грызунах, в том числе мышах и крысах. Но указанные паразиты обитают также на тушканчиках, сусликах и хомяках — хомяки не фигурируют в произведениях жанра ужасов и не кажутся нам зловещими, следовательно, дело не в блохах. Учитывая вышесказанное, предпочитаем выдвинуть более основательный довод.
В действительности мышь является, несомненно, хтоническим животным. Убедительно показано, что мифологическое сознание идентифицирует антагониста с мышью. Не случайно в «Батрахомиомахии», античной пародии на «Илиаду», лягушки занимают место олимпийцев, а мыши — гигантов. Подобно гигантам, мыши земнородны, т. е. выступают в качестве хтонических воплощений сил хаоса. Семантически и этимологически мышь в древнегреческом языке тождественна земле, может рассматриваться как мифический первичный материал космоса. Кроме того, в реликтовых языках на Балканах основа «arga» (е-) означала «мышь», «мышиная нора» и употреблялась в значении специализированного помещения (баня, ниша в церкви, вход в пещеру и др.), что напоминает нам, с одной стороны, об инициации (учитывая толкование, данное символу пещеры М. Элиаде в работе «Залмоксис: исчезнувший бог»), с другой стороны, о входе в логово хтонического чудовища — дракона. Эта параллель правомерна. Известно, что у фракийцев, обитавших на р. Стримон, роль ритуальной строительной жертвы играла мышь,[162] что также может объясняться близостью между драконом и мышью: путем победы над антагонистом змееборец создает космос, следовательно, тело антагониста приносится в жертву и ложится в основание при любой постройке.
Таким образом, летучая мышь есть, в некотором смысле, логическое завершение образа обыкновенной мыши. Она более мышь, нежели собственно мышь: она летает во мраке, принадлежа силам нижнего мира, подобно дракону, у нее кожистые крылья, как у дракона.
3. Смерть, чума и вампиры
Указанная связь с нижним миром призвана также обеспечить реконструируемому божеству роль властителя смерти причем как эпизодической, так и (особенно) — массовой: война и эпидемии. Эта роль отчетливо вырисовывается в случае Кандаона, которого принято отождествлять с «дунайским (иначе „фракийским“) всадником» Хэросом, или Хэроном (He'ros); скульптурные изображения этого божества в виде юноши в развевающемся плаще и с копьем верхом на коне обнаруживаются в изобилии в областях, прилегающих к Дунаю, на территории древних Мезии и Дакии, актуализируясь в период Dacia Romana. В настоящее время общепризнанной точкой зрения может считаться взгляд на него как на бога войны и вместе с тем проводника душ в загробное царство, этимологически «Хэрос» близок к греческому Гермесу. Губительные стрелы Аполлона приносят смерть старикам, иногда поражают без всякого повода; вместе с сестрой он убивает детей Ниобы. Ненасытным божеством чумы выступает Носферату в фильме Мурнау,[163] напоминая Аполлона в «Илиаде», насылающего моровую язву на лагерь ахейцев:
…
Так вопиял он, моляся; и внял Аполлон сребролукий:
…
Быстро с Олимпа вершин устремился, пышущий гневом,
Лук за плечами неся и колчан, отовсюду закрытый;
Громко крылатые стрелы, биясь за плечами, звучали
В шествии гневного бога: он шествовал, ночи подобный,
Сев наконец пред судами, пернатую быструю мечет;
Звон поразительный издал серебряный лук стреловержца.
В самом начале на месков напал он и псов празднобродных;
После постиг и народ, смертоносными прыща стрелами;
Частые трупов костры непрестанно пылали по стану.
Функция инициации отступает на второй план перед масштабами бедствия. Однако от этого она не перестает существовать. Гипотетическое арийское божество — не только губитель, он еще и целитель. Владение врачебными познаниями присуще Кандаону: все военные герои обыкновенно специалисты по лечению, а сама воинская инициация включала в себя проверку медицинских познаний. Аполлон — врач, защитник от зла и болезней, отец врачевателя Асклепия. Двуединость губителя/целителя есть не что иное, как двусмысленность инициации, которая одновременно и смерть, и оживление, и всегда зиждется на знании о смерти; только тот, кто убивает, способен исцелять, и наоборот.
Посвящение в вампиры имеет изначально отрицательную окраску. Однако в романе Стокера (гл. XXII) содержится намек на иную возможность, пространство другого мифа, в котором Дракула был бы не губителем, а целителем, избавляющим от заразных болезней: «Ведь он может смеяться над смертью, ему нипочем эпидемии, от которых вымирают целые народы. О, если бы он был от Бога, а не от дьявола, каким бы мощным источником добра стал он для нас».
4. Между солнцем и луной
Аполлон — солнечный бог, вампиры, очевидно, избегают солнца, предпочитая действовать под покровом ночи, в особенности озаренной луной. Как нам выбраться из этого противоречия? Противоречие, в действительности, мнимое. Как указывает А. Ф. Лосев, «…ни один древний текст не свидетельствует нам об Аполлоне как о боге Солнце. То, что широкая публика, а в значительной мере также и наука отождествляет Аполлона и Солнце, явилось результатом указаний на это в поздней античной литературе. Классической греческой литературе это отождествление чуждо».[165]
Но даже если бы солнечность была изначально присуща нашему персонажу, ничто не меняется так легко, как соотносимость какого-либо божества со светилом, солярность инвертируется чаще, нежели половая принадлежность, а на Карпатах всегда любили игры с тем и с другим; отсюда эти их женоподобные красавцы Фэт-Фрумосы и мужественные охотницы Косынзяны, чья очевидная андрогинность уравновешивается только их вступлением в брак. Связь со светилами, очевидно, имела место, в особенности если учесть огненный (солнечный?) взгляд Кандаона, что сближает ею с Индрой, однако этот признак не относится к числу главных.
Как показывает материал археологических исследований Г. Б. Федорова, существует тип изображения фракийского всадника со спутником, которым является иногда его близнец, иногда женщина, что расценивается как изображение солнца и луны,[166] хотя данная гипотеза не получила достаточного обоснования.
5. Дракула и святой Георгий
Зачастую языческие боги того или иного народа с принятием христианства переводились в разряд нечистой силы. Православные народы оказались более милостивы к побежденным, так, у румын богиня Диана перевоплотилась в любимую героиню сказок Иляну Косынзяну, или Сынзяну (от искаж. лат. Sancta Diana; имя «Ileana» = «Elena» соответствует лунной природе богини); у русских функции некоторых языческих божеств передались православным святым, как это произошло со святым Власием, ставшим покровителем скота вместо Велеса. Есть основания утверждать, что преемственность такого рода можно проследить между реконструируемым арийским божеством и святым Георгием, что имеет непосредственное отношение к нашей теме. Не случайно святого Георгия считал своим небесным покровителем исторический Влад Цепеш, не случайно изображение этого святого красовалось на дверях любимого Цепешем Снаговского монастыря, ставшего местом смерти валашского господаря. Согласно Стокеру (гл. I), в ночь на святого Георгия справляют свой праздник вампиры, главный среди которых — граф Дракула: «Канун святого Георгия. Неужели вам не известно, что сегодня, когда часы пробьют полночь, вся нечисть этого мира получит власть на земле?»
Традиционная византийская иконография святого Георгия — на коне, в развевающемся за плечами плаще, с копьем — близко напоминает изображение дунайского всадника. Функция змееборчества, несомненно, присуща ему, до такой степени, что тема драконоборчества вытесняет все другие мотивы его иконографии и ложится в основу многочисленных произведений искусства. Он сам воин и покровительствует воинам. Он повелевает волками; иногда называется «волчьим пастухом»: его стадо — это волки. Вот какую пословицу, относящуюся к святому Георгию, приводит В. Скуратовский:
«Що у вовка на зубах, те йому Егорiй дав».[167]
Кроме того, он сообщает о некоторых обычаях празднования Дня святого Георгия. Согласно гуцульским поверьям, святой Юрий был покровителем не только домашних животных, но и волков. Гуцулы верили, что он ездит по полю верхом на белом коне и принимает под свою опеку животных, которых впервые выгнали пастись. При этом говорили:
«Святий Ягорiй Побiдоносець iхав на Осiянськiй горi на червоному конi звiрив-вовкiв збирати — не ходiть мого стада поiдати».[168]
Власть над миром мертвых присуща осетинской проекции образа святого Георгия — Уастырджи. Вот эпизод из нартского эпоса: братья Дзерассы погибли, и одна она не в силах похоронить их. «В это время Уастырджи — могучий дух на трехногом коне — с борзой собакой своей опустился с небес на землю». Дзерасса обещает Уастырджи стать его женой, если он поможет похоронить ее братьев, но обещания не сдерживает и уходит от него к владыке вод Донбеттыру. Уастырджи гневается:
«— Подожди же, беда твоему очагу! — сказал Уастырджи. — В этом мире мне тебя не поймать, но куда ты денешься от меня в Стране мертвых?»
Приходит время, и Дзерасса, подчиняясь закону всего живого, умирает. Перед смертью она наказывает сыновьям ночью охранять ее могилу. Нерадивому сыну Хамыцу скоро наскучило нести эту вахту, тем более что он не верит, будто кто-то может покушаться на покойницу.
«Но только отдалился он от могилы, как склеп ярко осветился и вошел туда Уастырджи. Ударил он Дзерассу своей волшебной войлочной плетью. Ожила Дзерасса и стала в семь раз лучше, чем была при жизни. А уходя, Уастырджи снова ударил ее своей волшебной плетью, и жизнь снова покинула тело Дзерассы».[169]
Этот сюжет интересен тем, что выглядит инвертированной копией ситуации «Граф Дракула и его жертва»: потусторонний насильник не подвергает героиню смерти, пусть даже двусмысленной смерти, служащей превращению в вампира, — напротив, он ее оживляет.[170]
Вот таков, в своих древних основах, образ предшественника графа Дракулы: соединяющий несоединимое, карающий и защищающий, привлекательный и отталкивающий, абсолютно аморальный… Миф вообще аморален; он отнюдь не призван делать человека лучше и добрее или обосновывать нравственные устои, поскольку понятия «черное — белое», «добро — зло» каждый миф устанавливает сам для себя, истинный же его смысл лежит за пределами сюжета.