А некоторые считают, что сумасшедшие неспособны логически мыслить. Я распорядился дать ему двойную порцию сахара, и, когда уходил, он казался счастливейшим человеком на свете. Как бы я хотел проникнуть в тайну его сознания!
Полночь. Снова перемена в моем больном. Навестив мисс Вестенра, а ей гораздо лучше, я, вернувшись, остановился у ворот – полюбоваться закатом – и услышал его вопли. Окно палаты Ренфилда выходит как раз на эту сторону, и теперь я слышал все отчетливее, чем утром. Это был просто удар для меня: от чудесной красоты лондонского заката с его яркими красками и дивными оттенками, оживлявшими мрачные тучи, возвратиться к жестокой действительности холодного каменного здания лечебницы, переполненной человеческим страданием, – нет, это уже слишком! Как это вынести моему одинокому сердцу!
Я бросился к Ренфилду и уже из его окна увидел: красный диск клонится за горизонт. Тут бешенство моего пациента стало постепенно спадать: лишь только солнце зашло совсем, он обмяк, как тюк, и осел на пол. Удивительно, однако, сколько энергии у сумасшедших: уже через несколько минут он как ни в чем не бывало был на ногах и спокойно поглядывал по сторонам. Я дал служителям знак отпустить его – интересно, что он будет делать. Ренфилд подошел к окну, смахнул остатки сахара и, взяв коробку с мухами, вытряхнул ее содержимое наружу, а саму коробку выбросил. Потом закрыл окно и сел на кровать. Все это удивило меня, и я спросил:
– Вы больше не собираетесь держать мух?
– Нет, – ответил он, – вся эта дребедень мне надоела!
Ренфилд, конечно, любопытный экземпляр. Все-таки интересно понять склад его ума и причину внезапных припадков. Стоп! Может быть, разгадка кроется в том, что сегодня его приступы были в полдень и на закате. Неужели солнце действует на психику некоторых людей так же пагубно, как луна? Надо понаблюдать.
4 сентября. Нашей больной сегодня значительно лучше.
5 сентября. Нашей больной все лучше и лучше. Хороший аппетит, спокойный сон, отличное настроение, румянец.
6 сентября. Ужасная перемена к худшему. Немедленно приезжайте. Холмвуду ничего не сообщаю, пока не встречусь с вами.
Глава X
6 сентября
Дорогой мой Арт! Не очень хорошие новости. Люси сегодня утром заметно осунулась. Единственный позитивный результат: обеспокоенная ее видом, миссис Вестенра обратилась ко мне за советом. Я воспользовался случаем и сказал ей, что мой старый учитель Ван Хелсинг, выдающийся врач и диагност, как раз приезжает ко мне в гости и мы вместе займемся здоровьем ее дочери. Теперь мы сможем действовать свободно, не боясь встревожить ее своими визитами, любое волнение чревато для нее роковым исходом, а для Люси в ее теперешнем состоянии это может обернуться гибельными последствиями. Мы попали в очень сложную ситуацию, но, даст бог, все-таки выйдем из нее благополучно. При малейшей необходимости напишу тебе, мое молчание будет означать лишь то, что новостей нет и все в порядке. Извини – пишу второпях.
7 сентября. Встретил Ван Хелсинга на вокзале Ливерпул-стрит, и он сразу спросил меня:
– Вы уже сообщили что-нибудь ее жениху?
– Нет, – ответил я. – Хотел сначала повидать вас. Просто послал ему письмо с уведомлением, что вы приезжаете, а мисс Вестенра чувствует себя неважно, и просил его ждать моих дальнейших сообщений.
– Правильно, друг мой, – сказал профессор. – Вы поступили совершенно правильно! Лучше ему сейчас ничего не знать; возможно, он никогда и не узнает. Дай-то бог! А уж если возникнет необходимость, он узнает все. И, друг мой Джон, позволь мне предостеречь тебя. Ты по долгу службы имеешь дело с сумасшедшими. Конечно, все люди в той или иной форме – сумасшедшие. Пожалуйста, будь так же осторожен с нормальными людьми, как со своими безумцами. Ты же обычно не рассказываешь им, что и почему ты делаешь или что думаешь. Вот и мы с тобой сохраним известное нам здесь и здесь. – Он показал на сердце и лоб. – У меня есть кое-какие соображения. Позднее я изложу их тебе.
– Почему не теперь? – спросил я. – Это могло бы оказаться полезным – возможно, мы пришли бы к какому-нибудь решению.
Ван Хелсинг взглянул на меня и сказал:
– Друг мой Джон, бывает так, что зерно созревает, но еще не поспело – молоко матери-земли уже есть в нем, а солнце еще не окрасило его в золотой цвет, крестьянин срывает колос, трет его меж ладоней, сдувает мякину и говорит тебе: «Взгляни, вот хорошее зерно, в свое время оно даст хороший урожай».
Я не уловил, к чему он клонит. Тогда профессор шутливо дернул меня за ухо, как когда-то давным-давно на занятиях, и добавил:
– Хороший крестьянин говорит это, когда знает уже наверняка, не раньше. Но он не станет выкапывать пшеницу – посмотреть, растет ли она; так делают лишь дети, играющие в крестьян, но не настоящие крестьяне, для которых это дело жизни. Теперь понимаешь, друг Джон? Я посеял свое зерно, теперь дело за Природой: оно должно прорасти, тогда есть надежда; я жду, когда колос набухнет. – Он помолчал и, только убедившись, что я наконец понял, продолжил: – Ты всегда был очень добросовестным студентом, тщательнее других вел истории болезней. Тогда ты был лишь студент, ныне уже сам учитель, но, думаю, хорошие привычки сохраняются. Помни, мой друг, знание сильнее памяти, и не следует полагаться на то, что слабее. Но если даже ты не сохранил полезный навык, обращаю твое внимание на то, что случай нашей дорогой мисс, возможно – заметь, я говорю: возможно! – представляет для нас, и не только для нас, такой интерес, что, брошенный на чашу весов, перетянет все прочие болезни. Поэтому хорошенько все записывай. Важно все, любая мелочь, записывай даже свои сомнения и догадки. Потом проверишь, насколько был прав. Нас учит не успех, а неудачи!
Я описал ему симптомы болезни Люси – те же, что прежде, но более выраженные. Он выслушал внимательно и серьезно, но ничего не сказал.
Ван Хелсинг привез с собой сумку с инструментами и лекарствами – «ужасные атрибуты нашей благородной профессии», так он когда-то в одной из лекций назвал снаряжение практикующего медика.
Когда мы пришли, нас встретила миссис Вестенра, встревоженная, но не в такой степени, как я ожидал. Видно, так уж распорядилась милосердная Природа, что даже смерть несет с собой противоядие от собственных ужасов. В данном случае, когда любое волнение могло оказаться для миссис Вестенра роковым, срабатывал некий защитный инстинкт, и все, не затрагивающее ее непосредственно, – даже перемена в состоянии здоровья любимой дочери – как бы не совсем доходило до нее. Если это и эгоизм, не следует спешить осуждать его – причины могут крыться значительно глубже, чем это ведомо нам. Учитывая душевное состояние бедной женщины, я еще раньше договорился с нею, что она не будет подолгу сидеть около Люси или думать о ее болезни больше, чем этого требует необходимость. Она легко согласилась, так легко, что я вновь увидел в этом руку Природы, борющейся за жизнь.
Нас с Ван Хелсингом провели в комнату Люси. Если вчера ее вид поразил меня, то сегодня просто привел в ужас. Девушка была бела как мел; краска сошла даже с ее губ и десен, щеки ввалились, резко проступили скулы, мучительно смотреть и слушать, с каким трудом она дышит. Лицо Ван Хелсинга застыло, как гипсовая маска, брови сошлись на переносице. Люси лежала неподвижно, судя по всему, не в силах говорить. Мы постояли молча, потом Ван Хелсинг кивнул мне, мы потихоньку вышли из комнаты, быстро прошли по коридору в соседнюю, и он, плотно закрыв дверь, сказал:
– Боже мой, какой ужас! Нельзя терять ни минуты. Она умрет от недостатка крови, необходимой для поддержания нормальной работы сердца. Нужно немедленное переливание крови. Кто из нас – ты или я?
– Я моложе и здоровее, профессор. Конечно, я.
– Тогда готовься. Я возьму сумку с инструментами.
Я спустился с ним вниз. В это время раздался стук в дверь. Мы как раз были в передней, когда служанка открыла.
Стремительно вошел Артур. Он бросился ко мне и взволнованно зашептал:
– Джек, я так беспокоился. Читал между строк твоего письма и просто сходил с ума. Отцу стало лучше, поэтому я примчался сюда, чтобы увидеть все своими глазами. Этот джентльмен – профессор Ван Хелсинг? Я так благодарен вам, сэр, за ваш приезд.
Поначалу профессор был недоволен – в такой момент ему помешали, но, взглянув повнимательнее, оценил крепкое сложение Артура, буквально излучавшего здоровье, и, пожимая ему руку, сказал:
– Сэр, вы приехали вовремя! Вы – жених нашей дорогой мисс? Ей очень, очень плохо. Нет, дорогой мой, вот этого не надо, – заметил он, увидев, что Артур внезапно побледнел и чуть не в обмороке упал в кресло. – Вы должны помочь ей. И можете сделать больше, чем кто-либо иной. А тут требуется как раз мужество.
– Что я могу сделать? – глухим голосом произнес Артур. – Скажите, я сделаю все. Моя жизнь принадлежит ей. Я отдал бы за нее всю свою кровь до последней капли.
Профессор всегда отличался хорошим чувством юмора, оно не изменило ему даже в этой ситуации:
– Мой юный сэр, так много я от вас не потребую! Последнюю каплю можете оставить себе!
– Итак, что делать? – Артур был весь в нетерпении.
Ван Хелсинг шлепнул его по плечу:
– Идемте! Вы настоящий мужчина, а это как раз то, что нам нужно… Вы здоровее меня, здоровее моего друга Джона.
Артур смотрел на него с недоумением, и профессор пояснил:
– Юной мисс плохо, очень плохо. Ей нужна кровь, иначе она умрет. Мы с Джоном посоветовались и решили сделать переливание крови. Джон собирался дать свою кровь, он моложе и крепче меня. – (Артур молча сжал мою руку.) – Но теперь вы здесь и, пожалуй, подходите для этого больше нас – старого и молодого, слишком много занимающихся умственным трудом. Наши нервы не так крепки, а кровь не так густа, как ваша!