Артур воскликнул:
– Если б вы только знали, как охотно я отдал бы за нее жизнь, вы бы поняли…
От волнения голос у него сорвался.
– Молодец! – сказал Ван Хелсинг. – В недалеком будущем вы будете счастливы оттого, что сделали все для спасения своей любимой. Идемте и успокойтесь. Вы можете поцеловать ее, прежде чем мы все сделаем, потом вам придется уйти – я подам вам знак. И ни слова ее матери, вы знаете, что с ней, – никаких волнений. Идемте!
Мы пошли к Люси. Артур остался за дверью. Девушка молча смотрела на нас. Она не спала, но от слабости едва могла сидеть в постели. Зато глаза были достаточно красноречивы. Открыв сумку, Ван Хелсинг достал инструменты и разложил их на столике вне поля ее зрения. Затем приготовил снотворное с обезболивающим и, подойдя к кровати, ласково сказал:
– Вот, юная мисс, ваше лекарство. Примите его, будьте пай-девочкой. Я приподниму вас, чтобы легче было глотать. Вот так.
Девушка с трудом проглотила лекарство. Оно долго не действовало. Вероятно, потому, что Люси была слишком слаба. Время тянулось медленно, наконец сон начал одолевать ее, она крепко заснула. Убедившись в этом, профессор позвал Артура, попросил его снять сюртук и заметил:
– Можете ее поцеловать, пока я перенесу стол. Джон, дружище, помогите мне! – И, повернувшись ко мне, тихо пояснил: – Он молод и крепок, кровь у него чистая – нет нужды ее обрабатывать.
Потом Ван Хелсинг приступил к операции и провел ее очень быстро. Во время переливания казалось – жизнь возвращается к бедной Люси. Артур побледнел, но сиял от радости. Однако вскоре потеря крови начала сказываться на нем, несмотря на всю его крепость; я забеспокоился и невольно подумал: насколько же пострадало здоровье Люси, если то, что так сильно ослабило Артура, лишь слегка восстановило ее силы.
Профессор держал в руках часы и сосредоточенно следил за Люси и Артуром. Мне было слышно биение собственного сердца. Вскоре он тихо сказал:
– Достаточно. Ты помоги ему, а я займусь Люси.
Перевязывая Артура, я видел, насколько он ослаб, взял его под руку и хотел увести. Но тут Ван Хелсинг, не оборачиваясь – кажется, глаза у этого человека на затылке, – воскликнул:
– Храбрый юноша! По-моему, он заслужил еще один поцелуй, который вскоре получит.
Покончив с делами, профессор поправил подушку у своей пациентки, при этом, наверное, задел черную бархатную ленту, которую Люси всегда носила на шее, закалывая ее старинной бриллиантовой пряжкой, подаренной Артуром, лента сдвинулась вверх, и на горле показались две крохотные красные точки. Артур ничего не заметил, а у Ван Хелсинга вырвался резкий вздох, что выдало его волнение. Повернувшись ко мне, он сказал:
– А теперь уводите нашего храброго донора, дайте ему портвейну, и пусть он немного полежит, потом едет домой, хорошенько поспит и поест, чтобы восстановить силы. Ему не следует тут больше оставаться. Стойте! Минутку! – И профессор обратился к Артуру: – Понимаю, вас беспокоит результат. Так знайте – операция прошла успешно. Вы спасли ей жизнь, можете идти домой и отдыхать – все, что в ваших силах, вы сделали. До свидания!
Артур ушел, а я вернулся в комнату Люси. Она тихо спала, дыхание ее стало ровнее. У постели сидел Ван Хелсинг и внимательно смотрел на нее. Бархотка вновь прикрывала красные метки. Я шепотом спросил профессора:
– Что вы думаете об этих точках?
– А вы что думаете?
– Да я их толком и не разглядел, – ответил я и сдвинул бархотку.
Прямо над веной виднелись два точечных отверстия нездорового вида: не воспаленные, но с бледными, как будто натертыми краями. Мне пришло в голову, что эти ранки – источник потери крови, но я отбросил эту мысль как невероятную. Судя по бледности Люси, она потеряла столько крови, что вся постель была бы залита ею.
– Ну и что же? – спросил Ван Хелсинг.
– Не понимаю, что это, – честно признался я.
Профессор встал:
– Мне нужно сегодня вечером вернуться в Амстердам. Там необходимые мне книги и вещи. Ты должен оставаться здесь всю ночь, не спуская с нее глаз.
– Может быть, пригласить сиделку?
– Мы с тобой лучшие сиделки. Будь начеку всю ночь; следи, чтобы ее хорошо кормили и ничто ее не тревожило. Только не спи. Выспимся позже. Я постараюсь вернуться как можно скорее. И тогда мы приступим…
– Приступим? – удивился я. – Что вы имеете в виду?
– Увидишь! – ответил Ван Хелсинг и быстро вышел. Но через секунду вновь заглянул в комнату и, грозя мне пальцем, сказал: – Помни, ты за нее отвечаешь. Если хоть на минуту покинешь ее и с нею что-то случится, едва ли ты сможешь потом спокойно спать!
8 сентября. Всю ночь просидел около Люси. К сумеркам действие снотворного прошло, и она проснулась. После переливания девушка преобразилась. Даже настроение стало хорошим, она полна жизни, впрочем, заметны и следы минувшего упадка сил.
Когда я сказал миссис Вестенра, что доктор Ван Хелсинг велел мне всю ночь дежурить подле Люси, она приняла это чуть ли не в штыки: по ее мнению, дочь уже достаточно окрепла и в прекрасном настроении. Но я был тверд и подготовился к долгому дежурству – пока служанка готовила спальню к ночи, поужинал, потом вернулся и сел у кровати. Люси не только не протестовала, но даже поглядывала на меня с благодарностью. Потом ее стало явно клонить ко сну, она сопротивлялась, пытаясь стряхнуть его с себя. Это повторилось несколько раз. Стало ясно, что девушка почему-то не хочет засыпать, и я прямо спросил ее:
– Вы не хотите спать?
– Боюсь заснуть.
– Боитесь? Но почему? Ведь сон – благо, к которому все стремятся.
– Да, но не в моем случае, ибо сон для меня – преддверие ужаса!.
– Преддверие ужаса! Что вы хотите этим сказать?
– Не знаю, сама не знаю. Это-то и ужасно. Вся эта моя слабость исключительно от снов, поэтому даже мысль о сне пугает меня.
– Но, дорогая моя, сегодня вы можете спать спокойно. Я буду на страже и обещаю – ничего не случится.
– О, я знаю, на вас можно положиться.
Тогда я предложил ей:
– Если я замечу какие-либо признаки кошмара, немедленно разбужу вас.
– Правда? Разбудите? Как вы добры ко мне! Тогда я, пожалуй, посплю.
Со вздохом облегчения она откинулась на подушки и почти мгновенно заснула.
Всю ночь я продежурил около нее. Люси спала спокойным, глубоким, здоровым сном, дышала ровно. На лице у нее была улыбка – явно никакие кошмары не тревожили спокойствие ее души.
Рано утром пришла служанка, а я поехал домой – у меня было полно дел. Ван Хелсингу и Артуру я послал телеграммы, сообщив о благополучном результате переливания. Я крутился весь день как белка в колесе, и лишь к вечеру дело дошло до моего зоофага. Сведения о нем поступали неплохие: последние сутки он был спокоен. Во время обеда пришла телеграмма из Амстердама от Ван Хелсинга с просьбой вновь дежурить ночью в Хиллингеме, он же выезжает ночным поездом и присоединится ко мне рано утром.
9 сентября. Усталый и измученный, я приехал в Хиллингем. Не спал две ночи и ощущал некоторую заторможенность, мой мозг явно нуждался в отдыхе. Люси еще не ложилась и очень приветливо встретила меня. Здороваясь, она внимательно посмотрела на мое лицо и сказала:
– Не надо вам сегодня дежурить: вы измучены, а я опять чувствую себя хорошо, правда-правда. Это мне бы надо дежурить подле вас.
Я не стал спорить и пошел ужинать. Люси оживила мою трапезу своим очаровательным присутствием. Отужинал я великолепно, выпил пару стаканов изумительного портвейна. Затем Люси провела меня в находившуюся по соседству с ее спальней комнату, в которой уютно пылал камин.
– А теперь, – сказала она, – оставайтесь здесь. Двери комнат – моей и вашей – будут открыты. Вы можете прилечь на эту кушетку – знаю, ничто не заставит вас, докторов, лечь в постель, пока хоть один пациент находится в поле вашего зрения. Если что-нибудь понадобится, я вас позову, и вы сможете сразу прийти ко мне.
Пришлось согласиться, тем более что я устал как собака и был просто не в силах сидеть дежурить. И, когда она еще раз повторила, что позовет меня в случае необходимости, я лег на кушетку и забыл обо всем на свете.
9 сентября. Сегодня мне так хорошо! Все это время я была очень слаба и вот наконец в состоянии двигаться и разговаривать, такое чувство, будто солнышко выглянуло после долгой непогоды. Постоянно ощущаю незримое присутствие Артура, оно согревает меня. Мне кажется, болезнь по своей природе эгоистична и заставляет человека сосредоточиваться на самом себе, а здоровье и силы дают волю любви, расковывают человека в его мыслях и чувствах. Я знаю, где мои мысли. Если бы только Артур знал! Мой милый, милый, я думаю о тебе! О, блаженный покой прошлой ночи! Как же хорошо мне спалось, когда славный, дорогой доктор Сьюворд дежурил подле меня. И сегодня мне не страшно – он так близко, я сразу могу позвать его. Как все добры ко мне! Спасибо Господу! Спокойной ночи, Артур!
10 сентября. Я почувствовал чье-то прикосновение и моментально проснулся – уж к этому-то мы в больнице приучены. Это был профессор.
– Ну, как наша пациентка?
– Да все вроде было хорошо, когда я ее покинул, или, точнее, она покинула меня.
Пока я поднимал штору в комнате Люси, Ван Хелсинг тихо, на цыпочках, подошел к кровати. Хлынул солнечный свет, я услышал знакомый резкий вздох профессора – у меня похолодело сердце. Он слегка отпрянул от постели.
– О мой бог! – вырвалось у него, и его искаженное от ужаса лицо сильно побледнело.
Я почувствовал дрожь в коленях.
Люси была, по-видимому, в глубоком обмороке, еще бледнее и изможденнее, чем прежде. Даже губы побелели, а десны отошли от зубов, как иногда бывает у покойников, перед смертью долго болевших.
– Быстро коньяку! – крикнул Ван Хелсинг.