– Ради вашей жизни, – воскликнул он, – ради спасения вашей и ее души! Не трогайте ее!
Профессор стоял меж ними, как затравленный лев.
Артур настолько опешил, что в первую минуту не знал, как реагировать, но, помня, где и при каких обстоятельствах находится, все-таки не дал волю своему гневу и молча остался в углу.
Взглянув на Люси, мы с Ван Хелсингом вздрогнули: судорога ярости, как тень, мелькнула на ее лице, хищные зубы щелкнули от досады. Глаза ее закрылись, и она тяжело задышала.
Однако вскоре открыла глаза, своей худой бледной рукой взяла большую загорелую руку Ван Хелсинга и, притянув к себе, поцеловала.
– Мой верный друг! – слабым голосом, но с невыразимым чувством произнесла она. – Верный друг нас обоих! Берегите его и дайте мне надежду на покой!
– Клянусь вам! – взволнованно воскликнул он и, встав на колени подле нее, поднял в клятвенном жесте руку. Потом повернулся к Артуру и сказал: – Подойдите, друг мой. Возьмите ее за руки и поцелуйте в лоб, но только один раз.
Глаза Люси и Артура встретились – так они попрощались.
Веки девушки смежились. Ван Хелсинг, внимательно следивший за ней, взял Артура под руку и отвел в сторону.
Дыхание ее стало вновь прерывистым и вдруг совсем прекратилось.
– Все кончено, – прошептал Ван Хелсинг. – Она умерла!
Я увел Артура в гостиную, где он стал так рыдать, что у меня сердце разрывалось на части.
Я вернулся в комнату. Ван Хелсинг внимательно наблюдал за Люси. С ней произошла перемена: смерть частично вернула ей былую красоту, восстановив плавные линии щек, бровей, даже губы не были уже так бледны. Как будто кровь, в которой уже больше не нуждалось сердце, прилила к лицу, смягчив страшную работу смерти.
Уснула, и кажется нам – умерла,
Скончалась, мы думаем – спит[62].
– Ну вот, наконец-то бедняжка нашла покой! Все кончено! – вздохнул я.
– Нет, – ответил профессор необычайно серьезно. – Увы, нет! Все еще только начинается!
Я спросил, что он имеет в виду. Но Ван Хелсинг лишь покачал головой:
– Пока мы ничего не можем сделать. Поживем – увидим…
Глава XIII
Похороны были назначены на послезавтра – Люси хоронили вместе с матерью. Всеми формальностями занимался я. Работники похоронного бюро обходительностью и расторопностью не уступали своему любезному хозяину. Женщина, непосредственно обряжавшая покойных, доверительно поделилась со мной профессиональными наблюдениями:
– Какая красивая покойница, сэр! Это просто честь для меня. И уж конечно, эти похороны укрепят репутацию нашего заведения!
Я заметил, что Ван Хелсинг никуда не отлучался, возможно, из-за беспорядка, царившего в доме. Родственников не было. Артур должен приехать только завтра, после похорон своего отца. Поэтому нам с Ван Хелсингом пришлось самим разбирать бумаги. Профессор непременно хотел просмотреть архив Люси. Опасаясь, как бы нам по неведению не нарушить какие-нибудь законы – ведь Ван Хелсинг был иностранец, – я спросил его, почему он так настаивает на осмотре личных бумаг покойной.
– В общем-то, твои опасения небезосновательны, – ответил профессор, – но не забывай, я не только врач, но и юрист. И тут как раз лучше обойтись без вмешательства закона. Ты это понимал, когда постарался избежать коронера[63]. Мне же нужно избежать большего – возможно, в архиве найдутся еще такие бумаги, как эта. – И он вытащил из бумажника листки, которые Люси разорвала во сне. – Если найдешь адрес стряпчего покойной миссис Вестенра, опечатай все ее бумаги и сегодня же напиши ему. Я же за ночь просмотрю все бумаги Люси – не нужно, чтобы ее тайные записи попали в чужие руки.
Через полчаса я нашел адрес стряпчего миссис Вестенра и написал ему. Все ее бумаги были в порядке, оставлены даже четкие указания, где ее похоронить. Едва я запечатал письмо, как в комнату, к моему удивлению, вошел Ван Хелсинг:
– Не могу ли я помочь тебе, Джон? Я освободился и теперь к твоим услугам.
– Вы нашли, что искали?
– Я не искал ничего конкретного – лишь надеялся найти и нашел несколько писем, записок и недавно начатый дневник. Вот они, и пока мы о них никому не скажем. Завтра я увижу нашего бедного Артура и с его согласия воспользуюсь некоторыми из них.
Когда мы покончили с неотложными делами, профессор сказал:
– А теперь, друг Джон, нам обоим необходимо выспаться. Завтра много дел, а сегодня – увы! – мы уже не нужны.
Перед сном мы еще раз зашли к несчастной Люси. Похоронное бюро хорошо потрудилось: комната превратилась в маленькую часовню. Все утопало в прекрасных белых цветах, и смерть не производила отталкивающего впечатления. Лицо усопшей было накрыто белоснежным покрывалом. Профессор приподнял его, высокие восковые свечи светили достаточно ярко, и мы оба были поражены. Вся прежняя прелесть девушки вернулась к ней – такое впечатление, будто «губительные пальцы смерти»[64], вместо того чтобы разрушить, за прошедшие часы восстановили всю ее живую красоту, мне уже стало казаться, что Люси не умерла, а лишь спит.
Профессор был очень серьезен, даже суров. Конечно, он не любил ее, как я, и ему было не о чем горевать.
– Побудь здесь, я сейчас вернусь, – сказал он мне и вышел.
Вернулся с охапкой белых цветов чеснока из недавно доставленного почтой ящика, стоявшего внизу в передней. Ван Хелсинг рассыпал их среди других цветов на кровати и вокруг нее. Потом, сняв с себя маленький золотой крестик, положил его на губы покойной. Снова прикрыл ее покрывалом, и мы вышли.
Я раздевался у себя в комнате, когда раздался стук в дверь и вошел Ван Хелсинг.
– Прошу тебя, раздобудь завтра к вечеру набор инструментов для вскрытия.
– Хотите делать аутопсию?
– И да и нет. Необходимо сделать операцию, но не ту, что ты думаешь. Тебе скажу, но больше никому ни слова. Хочу отрезать голову и удалить сердце. Ай-ай-ай, хирург, а так шокирован! И это ты, недрогнувшей рукой делавший операции, от которых другие хирурги отказывались. Конечно, мой милый друг Джон, я не должен забывать, что ты любил ее. Но я и не забываю. Операцию беру на себя, ты будешь только помогать мне. Я бы сделал это сегодня, но из-за Артура придется отложить. Он освободится лишь завтра после похорон отца и, конечно, захочет еще раз посмотреть на нее. Потом ее положат в гроб, и мы, когда все лягут спать, откроем его, произведем операцию и все вернем на место, чтобы, кроме нас, никто ничего не знал.
– Но зачем это нужно? Девушка умерла. К чему терзать ее бедное тело? Ведь никакой пользы ни ей, ни нам, ни науке, ни человечеству вскрытие не принесет! И без того все это так ужасно!
Профессор положил мне руку на плечо и сказал очень ласково:
– Друг Джон, мне очень жаль твое бедное, обливающееся кровью сердце, я еще больше люблю тебя за то, что ты способен так глубоко переживать. Если бы это было в моих силах, я бы взял на себя всю тяжесть твоей души. Однако есть вещи, которых ты не знаешь, но в свое время узнаешь, и тогда тебе придется нелегко, ибо они не очень приятны. Джон, ты много лет был моим другом, вспомни, делал ли я что-нибудь без серьезных на то оснований? Я могу ошибаться – все мы люди! – но я всегда продумываю свои поступки и уверен в необходимости того, что делаю. Не потому ли ты вызвал меня, когда пришла эта беда? Конечно поэтому! А разве тебя не удивило и даже не возмутило, когда я не позволил Артуру поцеловать свою возлюбленную и отшвырнул его от нее, хотя она умирала? Разумеется, удивило! Но разве ты не видел, как она благодарила меня потом своим слабым голосом, взглядом своих прекрасных умирающих глаз, как она целовала мою грубую старую руку и просила о покое? Разумеется, видел! А разве ты не помнишь, как я поклялся ей исполнить ее просьбу и она спокойно закрыла глаза? Разумеется, помнишь! Так вот, у меня есть серьезные основания для того, что я намереваюсь сделать. Ты долгие годы верил мне, но в последние недели происходили такие странные явления, что в душу твою могло закрасться сомнение. Поверь мне еще немного, друг Джон. Если же ты больше не доверяешь своему старому профессору, тогда мне придется раскрыть тебе свои соображения, а это пока преждевременно и может обернуться к худшему. А без друга, его веры в меня мне будет очень одиноко и тяжело. Именно теперь я так нуждаюсь в помощи и поддержке! – Немного помолчав, он многозначительно добавил: – Друг Джон, впереди тяжелые дни. Так давай же будем верить друг другу, и тогда мы добьемся успеха. Ты веришь мне?
Я пожал ему руку и обещал помочь. Не закрывая дверь своей комнаты, я смотрел ему вслед – он прошел по коридору к себе. Вслед за ним одна из служанок – она была спиной ко мне и не видела меня – тихо пробежала по коридору в комнату, где лежала Люси. Это тронуло меня. Преданность – редкое явление и невольно трогает, особенно по отношению к тем, кого мы любим. Бедная девушка, преодолев естественный страх смерти, хочет побыть у гроба любимой хозяйки…
Должно быть, я спал долго и крепко – было уже поздно, когда Ван Хелсинг разбудил меня. Подойдя к моей кровати, он сказал:
– Насчет инструментов можешь не беспокоиться – все отменяется.
– Почему?
– Потому, – ответил он жестко, – что уже слишком поздно – или слишком рано. Взгляни! Его ночью украли. – И показал мне свой золотой крестик.
– Как украли, – спросил я удивленно, – если он теперь у вас?
– Я отобрал его у служанки – эта негодная девчонка обокрала мертвых и живых. Она, конечно, будет наказана, но не мною, ибо не ведала, что творит, – думала, совершает лишь кражу. Теперь нам придется подождать.
С этими словами он вышел, задав мне новую загадку.
Утро прошло тоскливо, в полдень пришел стряпчий мистер Маркенд. Очень приветливый, он одобрил все, что мы сделали, и остальные заботы, вплоть до мелочей, взял на себя. Во время обеда он рассказал нам, что миссис Вестенра, зная о своей болезни и с некоторых пор ожидая смерти, привела свои дела в полный порядок и все состояние, движимое и недвижимое, завещала Артуру Холмвуду – все, кроме родового имения отца Люси, которое теперь, за отсутствием прямых наследников, перейдет к побочной ветви семьи.