Существо в гробу стало корчиться, и ужасный, леденящий душу вопль сорвался с красных губ. Тело тряслось и дрожало, извивалось в неистовых конвульсиях, лязгали острые белые зубы, прокусывая губы, рот был в кровавой пене. Но Артур не дрогнул. Похожий на Тора, он твердой рукой все глубже и глубже загонял свой благотворный кол в сердце, из которого фонтаном била кровь. Он был очень сосредоточен, лицо его излучало сознание высокого долга, это вселяло мужество в нас, и голоса наши звенели под сводами склепа.
Судороги явно слабели, перестали стучать зубы, разгладилось лицо… Тело покойной наконец успокоилось. Ужасный труд был закончен.
Молоток выпал из рук Артура. Он пошатнулся и упал бы, если бы мы его не поддержали. Пот градом катился у него со лба. Он задыхался – слишком чудовищным было напряжение. Если бы не высокая цель – во что бы то ни стало спасти душу своей невесты, – у него не хватило бы сил. Несколько минут мы были заняты им и не обращали внимания на гроб, когда же взглянули туда, шепот изумления пробежал меж нами. Мы так внимательно всматривались, что Артур встал с земли, на которую в изнеможении присел, и подошел взглянуть. Мрачное лицо его осветилось радостью.
В гробу лежало уже не то отвратительное, вызывающее содрогание и ненависть существо, а Люси – такая, какой мы привыкли видеть ее при жизни, с милым, несравненной чистоты лицом. И хотя страдания и горе оставили на нем свои следы, Люси от этого была нам еще милее и дороже. Мы почувствовали, что спокойствие, которое, как солнечный свет, отразилось на ее измученном лице, было не чем иным, как знамением грядущего вечного покоя.
Ван Хелсинг положил руку на плечо Артуру и спросил:
– А теперь, друг мой Артур, мое дорогое дитя, ты простил меня?
Видимо, наступила реакция после колоссального напряжения – Артур взял руку старика, поцеловал и сказал:
– Простил! Да благословит вас Бог за то, что вы вернули душу моей любимой, а мне – покой.
Он обнял профессора и беззвучно заплакал. Мы стояли молча. Когда Артур несколько успокоился, Ван Хелсинг воскликнул:
– А теперь, дитя мое, если хочешь, можешь поцеловать ее, даже в губы, как, наверное, захотелось бы ей, если бы она могла выбирать. Люси больше не посланница дьявола, не принадлежащий ему «живой мертвец», не ужасное, навеки погибшее существо – она принадлежит Богу, душа ее отныне с Ним!
Артур наклонился и поцеловал покойную. Потом профессор отправил его с Квинси на воздух. А мы вдвоем отпилили кол, оставив его конец в сердце, отрезали ей голову и наполнили рот чесноком, затем запаяли свинец, привинтили крышку гроба и, собрав свои вещи, вышли. Заперев дверь, профессор отдал ключ Артуру.
Было тепло, светило солнце, пели птицы – казалось, вся природа настроена на покой, радость и веселье, поскольку мы сами обрели покой и радовались, хотя в этой радости сквозила печаль.
– Ну что же, друзья мои, – сказал Ван Хелсинг на прощание, – первый шаг сделан, самый мучительный шаг. Но впереди у нас – трудное дело: надо найти источник нашего горя и уничтожить его. У меня есть нить, которая позволит нам добраться до него, но это долгая и трудная задача, сопряженная с опасностью и страданием. Не возьметесь ли вы помочь мне? Мы ведь научились доверять друг другу, не так ли? А если так, то разве это не наш долг? Конечно! Так дадим же обещание исполнить его до конца! – Мы все пожали ему руку, скрепив тем самым клятву. – Через два дня прошу вас пожаловать ко мне на ужин. Я представлю вам еще двух своих друзей, которых вы еще не знаете, и изложу вам наши планы и свои соображения. Друг Джон, пойдем ко мне, хочу посоветоваться с тобой, ты можешь мне помочь. Вечером я уезжаю в Амстердам, но завтра же вернусь. И тогда начнется великий поиск. Но сначала я хотел бы многое поведать вам, чтобы вы знали, что делать, чего опасаться. После этого мы должны будем дать друг другу слово, ибо перед нами ужасная задача, а уж взявшись за плуг, мы не должны отступать[72].
Глава XVII
Когда мы приехали в гостиницу Беркли, Ван Хелсинга ждала телеграмма:
«Приеду поездом. Джонатан в Уитби. Важные новости. Мина Харкер».
Профессор был очень доволен:
– О, эта чудная мадам Мина, не женщина, а жемчужина! Но я не могу остаться, несмотря на ее приезд. Прими ее у себя, друг Джон. Ты должен встретить ее на вокзале. Только предупреди ее – телеграфируй прямо в поезд.
Отправив телеграмму, мы сели пить чай, и Ван Хелсинг рассказал мне о дневниках Джонатана Харкера и миссис Харкер.
– Возьми их и очень внимательно прочитай. К моему приезду хорошенько во всем разберись, возможно, это облегчит нам расследование. Береги дневники – в них много ценного. И много необычного – тебе трудно будет поверить в реальность этого, даже после сегодняшнего дня. Рассказанное здесь, – и он выразительно положил руку на стопку бумаг, – может быть, начало конца для тебя, меня и многих других, но оно же может приблизить конец «живых мертвецов», разгуливающих по нашей земле. Прочти, прошу тебя, без иронии, скепсиса и предубеждения и, если сможешь, добавь свои соображения, это крайне важно. Ты ведь тоже вел дневник о необычных явлениях? При встрече мы все сопоставим.
Потом он уложил вещи и поехал на вокзал, расположенный на Ливерпул-стрит, а я направился в Паддингтон и минут за пятнадцать до прихода поезда был там.
Обычной суеты, возникающей на платформе по прибытии поезда, я не заметил и уж было забеспокоился, не пропустил ли свою гостью, когда ко мне подошла миловидная девушка и, окинув меня быстрым взглядом, спросила:
– Доктор Сьюворд, не так ли?
– А вы миссис Харкер? – мгновенно откликнулся я.
Девушка протянула мне руку:
– Я узнала вас по описанию моей бедной Люси, но… – Тут она запнулась и покраснела.
Я тоже покраснел и этим невольным откликом на ее смущение как бы снял возникшую было неловкость. Я взял ее багаж – среди вещей была пишущая машинка – и, послав депешу экономке, чтобы она приготовила гостиную и спальню для миссис Харкер, повез свою гостью по Подземной железной дороге[73] на вокзал на Фенчерч-стрит; там мы сели в поезд и отправились в Карфакс.
Миссис Харкер, конечно, знала, что мы едем в психиатрическую лечебницу, но, когда мы вошли на территорию, не смогла скрыть волнения.
Она спросила, нельзя ли ей чуть позднее зайти ко мне в кабинет – поговорить. И вот я жду ее, делая запись в свой дневник на фонографе. Я еще не успел прочитать материалы, которые дал мне Ван Хелсинг, хотя они уже лежат на столе передо мной. Надо будет чем-то занять ее, чтобы прочитать их. Она не представляет себе, как дорого время и какая нам предстоит работа. Разумеется, нужно быть деликатным и не обидеть ее. А вот и она!
29 сентября. Быстро приведя себя в порядок, я спустилась в кабинет доктора Сьюворда. У дверей на минутку замешкалась: показалось, он с кем-то разговаривает. Но, поскольку он просил меня не задерживаться, постучала в дверь и, услышав: «Войдите!» – вошла.
К моему удивлению, он был один, а на столе стоял аппарат, в котором я сразу, по описанию, узнала фонограф. Я никогда раньше его не видела и очень заинтересовалась.
– Надеюсь, не очень задержала вас, у дверей мне показалось, тут кто-то есть и вы с кем-то разговариваете.
– Нет, – улыбнулся он, – просто я делал записи в своем дневнике.
– Дневнике? – спросила я удивленно.
– Да, я записываю его на этом аппарате. – И он положил руку на фонограф.
Я была поражена:
– Да ведь это превосходит даже стенографию! А можно мне что-нибудь послушать?
– Конечно, – с готовностью ответил доктор и встал, чтобы включить аппарат, но вдруг замер в замешательстве. – Дело в том, – начал он неловко, – что на нем записан только мой дневник, а он целиком – или почти целиком – состоит из описаний историй болезни моих пациентов, поэтому как-то неудобно, то есть я имею в виду… – И смущенно замолчал.
Я попробовала вывести его из затруднительного положения:
– Вы помогали ухаживать за умирающей Люси. Позвольте мне послушать описание ее последних дней; я буду вам чрезвычайно благодарна. Люси очень, очень дорога мне.
К моему удивлению, он пришел в ужас:
– Рассказать вам о ее последних днях? Ни за что на свете!
– Но почему? – спросила я, и страшное предчувствие охватило меня.
Он молчал, очевидно подыскивая подходящую отговорку. Наконец пробормотал:
– Видите ли, я не могу найти в дневнике интересующее вас место. – Эта мысль ему явно понравилась, и он простодушно и совершенно иным тоном, с какой-то даже детской наивностью, воскликнул: – И это правда, честное слово! Ей-богу!
Я не могла сдержать улыбку, при виде которой он виновато потупил глаза и пробормотал:
– Да, я проговорился. Но поверьте, я вел этот дневник в течение нескольких месяцев, однако мне и в голову не приходило, каким образом в случае необходимости найти то или иное место.
Это окончательно убедило меня – наверняка дневник доктора, лечившего Люси, может существенно дополнить наши сведения о том ужасном Существе, и я пошла ва-банк:
– В таком случае, доктор Сьюворд, позвольте мне перепечатать ваш дневник на машинке.
Он побледнел как смерть и воскликнул:
– Нет! Нет! Нет! Ни за что на свете – вам лучше не знать эту ужасную историю!
Значит, все-таки была «ужасная история», моя интуиция меня не подвела! Я задумалась, размышляя, как быть, взгляд мой рассеянно скользил по комнате и вдруг упал на толстую пачку машинописных страниц на столе. Доктор перехватил мой взгляд и понял, о чем я думала.
– Вы не знаете меня, – поспешно зачастила я, – но, прочитав мой дневник и перепечатанный мною дневник моего мужа, вы поймете, что мне можно доверять. Я написала там все искренне, без утайки, но, разумеется, пока я не вправе рассчитывать н