Увидев, что я совершенно серьезна, он взял мою руку и поцеловал ее. Это показалось мне жалким утешением для такой мужественной, бескорыстной души, и, импульсивно потянувшись к нему, я поцеловала его. На глаза его навернулись слезы, на мгновение, казалось, у него перехватило дыхание, но он сказал совершенно спокойно:
– Милая девочка, вы никогда не раскаетесь в своей чистосердечной доброте! – И прошел в кабинет к своему другу.
«Милая девочка» – именно так он называл Люси! О, ей он доказал свою преданность!
Глава XVIII
30 сентября. Вернулся домой в пять часов. Годалминг и Моррис успели не только приехать, но и прочитать дневники и письма, собранные и систематизированные Харкером и его замечательной женой. Харкер еще не вернулся из своей поездки к возчикам, о которых мне писал доктор Хеннесси. Миссис Харкер напоила нас чаем, и, скажу откровенно, впервые с тех пор, как я живу здесь, старый дом стал похож на домашний очаг.
Когда мы закончили пить чай, миссис Харкер обратилась ко мне:
– Доктор Сьюворд, у меня к вам просьба. Хочу увидеть вашего пациента, мистера Ренфилда. Позвольте мне встретиться с ним. Меня очень интересует то, что вы написали о нем в своем дневнике.
Она была такой трогательной и милой, что я не мог ей отказать, да и никаких оснований для отказа не было. Поэтому я взял ее с собой.
Ренфилда я предупредил, что его хочет видеть одна дама, тот отреагировал лаконично:
– Зачем?
– Она осматривает дом, хотела бы видеть всех его обитателей.
– А, ну хорошо, – буркнул он, – конечно, пусть заходит. Только одну минутку, я немного приберу.
Уборка была своеобразной: он просто проглотил всех мух и пауков из своих коробок, прежде чем я успел его остановить. Бедняга явно опасался вмешательства в свой уклад жизни. Потом, сразу повеселев, сказал:
– Пусть дама войдет, – и уселся на край постели, опустив голову и глядя исподлобья, чтобы все-таки видеть гостью.
У меня промелькнуло опасение, не задумал ли он какой-нибудь фортель. Помня, каким спокойным он был перед нападением на меня в моем же кабинете, я встал так, чтобы сразу перехватить его, если он только попытается броситься на миссис Харкер.
Она вошла в комнату с непринужденностью, обычно вызывающей доверие у всех сумасшедших: непринужденность – это как раз то качество, которое они очень ценят. Подойдя к нему, она с милой улыбкой приветствовала его:
– Добрый вечер, мистер Ренфилд! Как видите, я вас знаю по рассказам доктора Сьюворда.
Он ответил не сразу, внимательно и хмуро разглядывая ее. Потом на его лице возникло удивление, перешедшее в сомнение; затем, к моему изумлению, он воскликнул:
– Ведь вы не та девушка, на которой доктор хотел жениться? Впрочем, вы и не можете быть ею, ведь она умерла.
– О нет, – ответила гостья с милой улыбкой, – у меня есть муж, за которого я вышла замуж еще до знакомства с доктором Сьювордом. Я – миссис Харкер.
– Тогда что вы здесь делаете?
– Мы с мужем гостим у доктора Сьюворда.
– Лучше уезжайте.
– Почему же?
Я подумал, что разговор в таком духе столь же малоприятен миссис Харкер, как и мне, и попытался переменить тему:
– Откуда вы знаете, что я собирался жениться?
Ренфилд молча перевел взгляд с миссис Харкер на меня, потом снова уставился на нее, презрительно заметив:
– Ослиный вопрос!
– Не могу согласиться с вами, мистер Ренфилд, – вступилась за меня миссис Харкер.
Насколько презрителен он был со мной, настолько любезен и уважителен – с нею.
– Вы, конечно, понимаете, миссис Харкер, что когда человека так любят и уважают, как нашего доктора, то все, имеющее к нему отношение, интересует нашу маленькую общину. Доктора Сьюворда любят не только домочадцы и друзья, но даже его пациенты, хотя у некоторых из них нарушено душевное равновесие и они склонны путать причины и следствия. Будучи и сам постояльцем сей скорбной обители, я не мог не заметить, что ущербность мышления многих больных сводится к non causa и ignoratio elenchi[74].
Я просто открыл рот, услышав эту тираду. Мой любимый сумасшедший рассуждал на философские темы, демонстрируя манеры изысканного джентльмена. Интересно, не приход ли миссис Харкер затронул какую-то струну в его памяти. Независимо от того, была ли эта новая фаза самопроизвольной или же бессознательно инспирированной нашей милой гостьей, у этой женщины, несомненно, особая сила или дар.
Мы продолжали разговор. Увидев, что Ренфилд вполне разумен, миссис Харкер решилась, вопросительно взглянув на меня, навести его на любимую тему. И вновь я был поражен, услышав, как он беспристрастно, абсолютно здраво рассуждает и даже приводит себя в качестве примера.
– Ведь я и сам человек со странными представлениями. Ничего удивительного, что мои друзья встревожились и поместили меня сюда. Я вообразил, что жизнь – это некая ощутимая и вечная субстанция и что, поглощая множество живых существ, пусть даже находящихся на самом низком уровне развития, можно бесконечно продлевать свою жизнь. Временами я так сильно в это верил, что посягал и на человеческую жизнь. Доктор подтвердит, что однажды я пытался убить его, чтобы укрепить свои жизненные силы за счет его крови, основываясь на Священном Писании, в котором сказано: «Ибо кровь – это жизнь». Хотя продажа некоего патентованного средства[75] опошлила эту общеизвестную истину.
Изумленный, я кивнул в знак согласия, не зная, что и думать: невозможно было представить себе, что пять минут назад этот человек на моих глазах с аппетитом поедал пауков и мух. Взглянул на часы – пора было ехать на вокзал встречать Ван Хелсинга. Я сказал миссис Харкер, что нам нужно идти. Она любезно попрощалась с Ренфилдом:
– До свидания, надеюсь еще увидеть вас, но в более благоприятных обстоятельствах.
На это, к моему великому удивлению, он ответил:
– Прощайте, дорогая. Молю Бога, чтобы я больше никогда не увидел ваше милое лицо. Да хранит вас Господь!
Я поехал на вокзал, а все остались дома. Бедный Арт немного повеселел, пожалуй, впервые со времени болезни Люси. И у Квинси прибавилось жизнерадостности – он стал похож наконец на самого себя.
Ван Хелсинг выпрыгнул из вагона с мальчишеской проворностью и бросился ко мне:
– А, друг Джон, ну, как дела? Хороши? Так! А я был очень занят – устраивал все таким образом, чтобы быть здесь, сколько потребуется. Мне надо о многом рассказать вам. Мадам Мина у тебя? Да? А ее чудный муж? А Артур и мой друг Квинси, они тоже у тебя? Прекрасно!
Пока мы ехали домой, я рассказал ему, что произошло за это время и как благодаря миссис Харкер пригодился мой дневник. Профессор перебил меня:
– Ах, эта удивительная мадам Мина! У нее глубокий, мужской ум – и женское сердце. Создав такое замечательное сочетание, Господь преследовал, поверь мне, определенную цель. Однако, друг Джон, до сих пор, по воле судьбы, эта женщина все время помогала нам, но с сегодняшнего вечера она больше не должна иметь отношения к этому ужасному делу. Нельзя подвергать ее такому риску. Уничтожить это чудовище должны мы, мужчины, – разве мы не дали обещание? Это не женское дело. Даже если ей не будет прямого ущерба, ее сердце может не выдержать таких ужасов. И она будет страдать наяву от нервных припадков, а во сне – от кошмаров. Кроме того, она молодая женщина, замужем недавно, надо подумать и о других вещах, о будущем. Ты говоришь, она все перепечатала? Тогда ладно, сегодня уж пусть она участвует в нашем разговоре, но завтра ей надо проститься с этим делом, мы справимся сами.
Я от души согласился с ним и рассказал ему, что нам удалось выяснить в его отсутствие: дом, который купил Дракула, находится по соседству с моим домом. Профессор был изумлен и, как мне показалось, расстроен.
– О, если бы мы знали об этом раньше, – вздохнул он, – мы могли бы добраться до него и спасти бедную Люси. Однако после драки кулаками не машут. Не будем думать об этом, но пройдем путь до конца.
Ван Хелсинг задумался и молчал до самого дома. Прежде чем пойти переодеться к ужину, он сказал миссис Харкер:
– Я узнал, мадам Мина, от моего друга Джона, что вы с мужем привели в полный порядок все бумаги о происшедших событиях вплоть до настоящего момента.
– Не до настоящего момента, – невольно вырвалось у нее, – до сегодняшнего утра.
– А почему же не до настоящего момента? Мы уже видели, как важны были самые незначительные детали. Мы все поведали свои тайны, и никому от этого не стало хуже!
Миссис Харкер покраснела и вынула из кармана бумагу:
– Профессор Ван Хелсинг, пожалуйста, прочтите и скажите, стоит ли включать это? Здесь мое описание сегодняшнего дня. Я сочла необходимым записывать теперь все, даже пустяки, но здесь в основном все личного характера. Нужно ли это включать?
Профессор внимательно прочитал написанное и вернул ей со словами:
– Если вы возражаете, можно и не включать, но, по-моему, включить нужно. Ваш муж лишь еще больше полюбит вас, а мы, ваши друзья, еще больше станем вас чтить, уважать и – тоже любить.
Она, еще больше покраснев, с улыбкой взяла бумагу.
Таким образом, все что можно, вплоть до настоящего часа, собрано и приведено в порядок. Профессор тоже взял экземпляр, чтобы изучить рукопись после ужина до нашей встречи, назначенной на девять часов; таким образом, встретившись в кабинете, мы все уже ознакомимся с фактами и сможем обсудить план борьбы с ужасным и таинственным врагом.
30 сентября. Собравшись в кабинете доктора Сьюворда через два часа после ужина, мы невольно выглядели как участники заседания какой-нибудь комиссии или комитета. Профессор Ван Хелсинг, по просьбе доктора Сьюворда, возглавил наше собрание. Меня он посадил справа от себя, предложив быть секретарем. Джонатан сел рядом со мной, лорд Годалминг, доктор Сьюворд и мистер Моррис – напротив.