[77], где каждый десятый ученик по соглашению становится подручным своего инфернального учителя. В рукописях встречаются такие слова, как «стрегойца» – ведьма, «ордог» и «покол» – Сатана и ад, а в одной из рукописей Дракула прямо назван «вампиром», теперь мы прекрасно понимаем почему. В его роду были великие мужи и жены, их славные останки освящают землю, в которой гнездится эта нечисть. То-то и ужасно, что это дьявольское существо обитает непременно по соседству с добром; его кости не могут находиться в земле, не освященной прахом предков.
В это время мистер Моррис начал пристально всматриваться в окно, затем тихо встал и вышел из комнаты. После недолгой паузы профессор продолжал:
– А теперь мы должны решить, что делать. У нас много данных, и нам надо заняться подготовкой нашей кампании. Джонатан установил, что из Трансильвании в Уитби прибыло пятьдесят ящиков земли, все они были доставлены в Карфакс; известно также, что несколько ящиков отправили в другое место. Мне кажется, прежде всего надо установить, находятся ли остальные ящики в соседнем доме или же их также куда-то перевезли, в таком случае мы должны проследить…
Тут нас неожиданно прервали. С улицы раздался пистолетный выстрел, окно пробила пуля, которая отскочила рикошетом от верхней части оконного проема и ударилась о противоположную стену комнаты.
Я вскрикнула – наверное, в душе я трусиха. Мужчины вскочили, лорд Годалминг бросился к окну, открыл его, и мы услышали голос мистера Морриса:
– Простите! Я, должно быть, напугал вас. Сейчас вернусь и объясню, в чем дело.
Через минуту он вошел и сказал:
– Конечно, глупость с моей стороны, прошу простить меня, миссис Харкер. Дело в том, что во время рассказа профессора прилетела огромная летучая мышь и села на подоконник. После недавних событий я просто не выношу этих мерзких тварей, поэтому я пошел и выстрелил в нее; теперь я всегда так делаю, когда вижу их по вечерам. Ты еще смеялся надо мной из-за этого, Арт.
– Вы попали в нее? – спросил Ван Хелсинг.
– Не знаю; думаю, нет – она улетела в лес.
И он сел на свое место, а профессор продолжил:
– Мы должны установить местонахождение всех ящиков, поймать и убить этого монстра в его укрытии или стерилизовать землю, чтобы он не мог больше в ней укрыться. Тогда в конце концов мы сможем найти его в человеческом образе между полуднем и заходом солнца, то есть когда он слабее всего. Теперь о вас, мадам Мина. Сегодня вечером вы участвуете в наших делах последний раз. Вы слишком дороги нам всем, чтобы подвергать вас такому риску. Больше вы нас ни о чем не расспрашивайте. Мы все расскажем вам в свое время. Мы – мужчины и должны сами справляться с проблемами. Вы же – наша звезда и надежда, мы будем гораздо свободнее в своих действиях, зная, что вы вне опасности.
Все мужчины, даже Джонатан, казалось, почувствовали облегчение. Итак, они будут подвергаться риску и, может быть, ослабят свою безопасность, заботясь обо мне, а я… Но они уже все решили, и, хотя эта пилюля показалась мне очень горькой, ничего не оставалось, как принять это проявление рыцарства.
Мистер Моррис завершил дебаты:
– Не будем терять ни минуты. Предлагаю осмотреть его дом сейчас же. В этом деле все решает время, а наши быстрые действия помогут избежать новых жертв.
Признаюсь, сердце у меня упало, когда пришло время браться за работу, но я ничего не сказала, больше всего опасаясь стать для них обузой или помехой – тогда они могут отстранить меня даже от участия в совещаниях. Итак, они отправились в Карфакс, намереваясь пробраться в дом.
Мне же, очень по-мужски, предложили лечь спать, как будто женщина может заснуть, когда ее любимый в опасности! Ну что же, лягу и притворюсь спящей, чтобы Джонатан лишний раз не волновался из-за меня, когда вернется.
1 октября, 4 часа утра. Только мы собрались выйти из дома, как принесли срочное послание от Ренфилда, спрашивавшего, не могу ли я немедленно повидать его – ему нужно сообщить мне нечто чрезвычайно важное. Я велел санитару передать ему, что зайду утром, а сейчас занят. Однако санитар пояснил:
– Он очень настаивает, сэр. Никогда не видел его в таком нетерпении. Конечно, наверняка я не знаю, но думаю, если вы с ним не повидаетесь, у него может случиться ужасный припадок.
Я знал, этот человек не будет говорить зря, поэтому ответил:
– Хорошо, сейчас приду. – И попросил остальных подождать, поскольку мне надо срочно навестить пациента.
– Возьми меня с собой, друг Джон, – сказал профессор. – Его случай, описанный в твоем дневнике, меня очень заинтересовал, и, кроме того, болезнь этого человека имеет отношение к нашему делу. Мне необходимо повидать его, особенно теперь, когда он в возбужденном состоянии.
– А можно и мне пойти? – спросил лорд Годалминг.
– А нам? – присоединились Квинси Моррис и Харкер.
Я кивнул, и мы все вместе пошли по коридору.
Ренфилд действительно был сильно возбужден, но говорил и держался гораздо лучше, чем прежде. Ему свойственно вполне объективное понимание собственного положения – никогда раньше я не наблюдал подобного у сумасшедших; к тому же он абсолютно уверен, что его аргументы гораздо убедительнее всех прочих.
Когда мы вошли к нему в палату, Ренфилд потребовал, чтобы я немедленно отпустил его домой, так как он выздоровел, и своими разговорами, манерой держаться стал показывать мне, насколько хорошо себя чувствует.
– Я взываю к вашим друзьям, возможно, они не откажутся высказаться по моему делу. Кстати, вы забыли нас познакомить.
Я был настолько поражен его поведением, что в тот момент меня не удивила необычность претензии сумасшедшего, находящегося в психиатрической лечебнице и требующего представить его посетителям. К тому же больной держался с достоинством истинного джентльмена, привыкшего к обращению с равными себе, поэтому я тотчас исправил свою ошибку:
– Лорд Годалминг, профессор Ван Хелсинг, мистер Квинси Моррис из Техаса – мистер Ренфилд.
Безумец по очереди пожал всем руки, даже нашелся что сказать каждому из присутствующих:
– Лорд Годалминг, я имел честь быть одно время помощником вашего отца в Уиндеме[78]; очень огорчен тем, что, судя по вашему титулу, его уже нет в живых. Этого в высшей степени достойного человека любили и уважали все, кому довелось знать его; мне рассказывали, что в молодости он придумал жженый ромовый пунш, нынче популярный на празднике в Дерби…[79]
Мистер Моррис, вы должны гордиться своим великим штатом. Его принятие в состав Соединенных Штатов[80] – прецедент, который будет иметь далеко идущие последствия, настанет день, когда и полюс, и тропики присягнут на верность звездно-полосатому флагу… Мощь американского государства может возрасти настолько, что доктрина Монро отойдет в область политических преданий[81].
О, как мне выразить удовольствие от встречи с Ван Хелсингом? Сэр, я не прошу прощения за то, что не предваряю ваше имя обычными титулами. Когда человек совершил революцию в терапии своим открытием бесконечной эволюции субстанции мозга, обычные ученые степени становятся неуместны, так как низводят великое имя до обыкновенного. Вас, джентльмены, самой своей принадлежностью к славным фамилиям, роду, природными дарованиями призванных занимать почетное место в этом непрестанно меняющемся мире, приглашаю в свидетели: я столь же нормален, как и большинство людей, пользующихся полной свободой. Уверен, что вы, доктор Сьюворд, гуманист и юридически образованный врач, сочтете своим моральным долгом отнестись ко мне как к человеку, попавшему в экстремальную ситуацию и заслуживающему самого серьезного отношения к его просьбе.
Все буквально опешили. На миг даже мне, знакомому с характером и историей его болезни, показалось, что рассудок вернулся к нему, и у меня возникло сильное желание сказать ему, что я удовлетворен его состоянием и позабочусь о формальностях, необходимых для его выписки утром. Но потом все же решил подождать, прежде чем делать такое серьезное заявление, зная по опыту, что больной подвержен внезапным рецидивам. Поэтому я ограничился общим замечанием о значительном улучшении его состояния, обещая утром подробнее поговорить с ним и подумать, что можно сделать для удовлетворения его просьбы.
Это совершенно не устраивало Ренфилда.
– Боюсь, доктор Сьюворд, что вы не совсем поняли меня. Я хочу уехать немедленно, сейчас, сию минуту. Время не ждет – суть моего – да и всех нас! – негласного соглашения с Костлявой. Уверен, что такому великолепному практику, как доктор Сьюворд, достаточно услышать столь простое, но не терпящее отлагательства желание, чтобы его исполнение было гарантировано.
Он внимательно посмотрел на меня и, угадав отказ на моем лице, повернулся к остальным, испытующе вглядываясь в каждого из них. Однако, не найдя отклика и здесь, заметил:
– Неужели я ошибся в своем предположении?
– Да, ошиблись, – сказал я откровенно, но прозвучало это, как сразу сам и почувствовал, грубо.
Наступило молчание, потом Ренфилд медленно произнес:
– Тогда позвольте несколько по-иному выразить мою просьбу. Прошу вас об уступке, милости, привилегии, как угодно. Готов умолять – не ради себя, а ради других. Я не вправе сообщить вам все свои мотивы, но, поверьте, это добрые, серьезные, бескорыстные мотивы, основанные на высоком чувстве долга. Если бы вы могли, сэр, заглянуть в мое сердце, то непременно разделили мои чувства. Более того, причислили меня к своим лучшим и самым верным друзьям.
Вновь он обвел нас испытующим взглядом. У меня же крепло убеждение в том, что внезапная перемена в его манере выражаться, в его логике – лишь новая форма или фаза сумасшествия, и я решил дать ему возможность продолжать, ибо знал по опыту, что, как все сумасшедшие, он в конце концов себя выдаст.