Больной явно владел собой. Поэтому я успокоил и отпустил прибежавших санитаров. Когда дверь за ними закрылась, Ренфилд сказал с достоинством и теплотой:
– Доктор Сьюворд, вы так внимательны ко мне. Поверьте, я очень-очень вам благодарен!
Решив, что лучше расстаться с ним на этой ноте, я ушел. Да, тут есть над чем подумать. Попробую привести в порядок свои наблюдения. Итак: он остерегается употреблять слово «пить», боится быть обремененным чьей-либо душой, не боится «жизни» в будущем, презирает все низшие формы жизни, хотя и опасается, что их души будут его преследовать.
Логически все это – свидетельства одного и того же! Он уверен, что обретает некую высшую жизнь. И боится последствий – бремени души. Значит, его интересует человеческая жизнь!
А почему он так уверен?
Боже милосердный! У него был граф, и затевается какое-то новое скверное дело!
Позднее. Я пошел к Ван Хелсингу и рассказал ему о своих подозрениях. Он призадумался, потом попросил отвести его к Ренфилду. Подойдя к двери палаты, мы услышали – больной весело, как прежде, поет. Мы вошли и с изумлением увидели, что он сыплет на подоконник сахар, как раньше. По-осеннему вялые мухи начали слетаться в палату. Мы попытались навести его на тему нашего последнего разговора, но он не реагировал и продолжал петь, будто нас в комнате не было. Достав клочок бумаги, он вложил его в свою записную книжку. А мы так и ушли ни с чем. Да, интересный он экземпляр, сегодня ночью надо за ним понаблюдать.
1 октября
Милостивый государь!
Мы всегда рады быть Вам полезными. Сообщаем по Вашей просьбе, переданной нам мистером Харкером, следующие сведения о продаже и покупке дома № 347 по Пикадилли. Продавцы – поверенные покойного мистера Арчибалда Уинтер-Саффилда. Покупатель – знатный иностранец, граф де Билль, он сам произвел покупку, заплатив всю сумму наличными. Более нам ничего о нем не известно.
Всегда к услугам Вашей светлости, «Митчелл, сыновья и Кэнди».
2 октября. Вчера ночью я установил пост наблюдения в коридоре и велел санитарам фиксировать все звуки из палаты Ренфилда и в случае чего-то необычного немедленно звать меня. После обеда миссис Харкер пошла спать, а мы собрались в кабинете у камина и обсуждали итоги дня. Одному Харкеру удалось узнать что-то новое, и это, надеемся, приведет нас к важным результатам.
Перед сном я прошел к палате Ренфилда и посмотрел в глазок. Он спокойно спал, грудь ритмично поднималась и опускалась.
Утром дежурный сообщил мне, что вскоре после полуночи Ренфилд проснулся, довольно громко молился, и вроде бы ничего больше не было слышно. Его отчет вызвал у меня подозрение, и я спросил прямо, не заснул ли он на дежурстве. Сначала он отрицал, а потом признался, что немного вздремнул. Плохо, что людям нельзя доверять и приходится следить за исполнением поручений.
Сегодня Харкер продолжает свои расследования, а Арт и Квинси ищут лошадей. Годалминг считает, что нам надо иметь под рукой лошадей; когда мы закончим расследование, будет уже поздно их искать. Нам нужно стерилизовать всю привезенную графом землю между восходом и заходом солнца; таким образом, мы сможем напасть на него в период его наибольшей слабости, у него же не будет прибежища. Ван Хелсинг ушел в Британский музей посмотреть книги по древней медицине. Тогдашние врачи обращали внимание на явления, которые их просвещенные последователи не признавали; профессор ищет средства против ведьм и бесов.
Порою мне кажется, что мы все сошли с ума и вылечит нас только смирительная рубашка.
Позднее. Мы снова собрались все вместе. Кажется, напали на след, и завтрашняя работа выведет нас на финишную прямую. Интересно, имеет ли спокойствие Ренфилда какое-то отношение к графу. Все-таки настроения больного были связаны с действиями этого монстра, и, вероятно, его уничтожение скажется на нем. Если бы иметь хоть малейшее представление, что происходит у него в мозгу, возможно, у нас в руках была бы еще одна важная нить. Теперь он как будто ненадолго успокоился… Успокоился ли? Кажется, из его палаты раздался дикий вопль…
Ко мне в кабинет ворвался санитар и сообщил, что с Ренфилдом что-то случилось. Услышав крик из его палаты, дежурный вбежал к нему и нашел больного лежащим на полу ничком в луже крови. Иду к нему.
Глава XXI
3 октября. Теперь, когда я успокоился, постараюсь по возможности точно, не упустив ни одной детали, изложить все случившееся.
Ренфилд лежал на левом боку в луже крови. Я хотел поднять его и увидел, что он получил тяжкие повреждения, нанесенные хаотично и бессмысленно, такое впечатление, будто действовал безумец. Лицо Ренфилда было так разбито, словно его били об пол – лужа крови образовалась от лицевых ран. Санитар, стоявший возле несчастного на коленях, сказал мне, когда мы повернули его:
– Мне кажется, сэр, у него сломан позвоночник. Смотрите, правая рука, нога и часть лица парализованы. – Он был крайне озадачен тем, как это могло произойти, и, нахмурившись, недоуменно заметил: – Не понимаю двух вещей. Больной мог разбить себе лицо, если колотился головой об пол. Я сам видел – в Эверсфилдском сумасшедшем доме такое было с одной молодой женщиной, пока ее кто-то не схватил. Шею, впрочем, он мог сломать, упав с кровати во время приступа удушья или кашля. Но совершенно не представляю себе, как могло произойти сразу и то и другое: если у него спина сломана, он не мог биться головой об пол, а если лицо было разбито до падения, тогда остались бы следы на постели.
– Бегите к профессору Ван Хелсингу, – велел я ему, – и попросите его немедленно прийти сюда. Немедленно!
Санитар убежал, и через несколько минут в халате и шлепанцах появился профессор. Увидев Ренфилда на полу, он внимательно посмотрел на него, потом на меня: видимо, по моим глазам понял, о чем я думал, и спокойно, вероятно, в расчете на санитара, сказал:
– Ах, какой печальный несчастный случай! Больному потребуется тщательный уход и много внимания. Я помогу вам, но сначала оденусь. Побудьте здесь, я через несколько минут вернусь.
Ренфилд тяжело и хрипло дышал; несомненно, ему были нанесены серьезные повреждения. Ван Хелсинг вернулся необычайно быстро с набором хирургических инструментов. Видимо, он уже успел все обдумать и, прежде чем заняться несчастным, шепнул мне:
– Отошлите санитара. Мы должны быть наедине с Ренфилдом, когда он придет в себя.
– Спасибо, Симмонс, – сказал я санитару. – Все, что могли, мы с вами пока сделали. Возвращайтесь на свой пост, а профессор Ван Хелсинг займется больным. Если будет происходить что-то необычное, немедленно сообщите мне.
Санитар ушел, а мы приступили к тщательному осмотру Ренфилда. Раны на лице были поверхностными, опасность представлял глубокий перелом основания черепа. Профессор, подумав минуту, сказал:
– Нужно как можно скорее снять давление костей на мозг; быстрое кровоизлияние – показатель серьезности травмы. Кажется, затронут моторно-двигательный центр. Мозговое кровоизлияние может увеличиться, нужно делать трепанацию немедленно, а то будет поздно.
Раздался легкий стук в дверь. Открыв, я увидел Артура и Квинси в пижамах и шлепанцах.
– Я слышал, как санитар сообщил доктору Ван Хелсингу о несчастном случае, – сказал Артур. – Я разбудил, вернее, позвал Квинси – он еще не спал. События развиваются слишком быстро и необычно, чтобы можно было спокойно спать. Думаю, завтра все будет уже по-иному. Придется действовать с большей оглядкой, чем прежде. Можно нам войти?
Я кивнул и, когда они вошли, закрыл дверь. Увидев, в каком положении находится Ренфилд, Квинси прошептал:
– Боже мой! Что с ним случилось? Вот бедняга-то!
Я вкратце рассказал им все, выразив надежду, что после операции больной придет в себя, по крайней мере ненадолго. Квинси с Артуром сели на край соседней постели и стали наблюдать за происходящим.
– Чуть подождем, – сказал Ван Хелсинг, – чтобы определить лучшее место для трепанации и скорейшего удаления кровяного тромба; кровоизлияние явно увеличивается.
Минуты ожидания тянулись томительно медленно. У меня замирало сердце, и по лицу Ван Хелсинга я видел – он очень волнуется. Боялся я и того, что скажет Ренфилд; меня угнетало предчувствие надвигающейся беды – мне приходилось читать о людях, которые слышали, как смерть отсчитывает минуты. Бедняга дышал прерывисто, спазматически. Казалось, он вот-вот откроет глаза и заговорит, но снова раздавалось хриплое, тяжелое дыхание и беспамятство продолжалось. Как я ни привык к болезни и смерти, это ожидание все более действовало мне на нервы. Кровь стучала в висках, как молоток. Молчание становилось мучительным. Я смотрел на своих товарищей: судя по их пылающим лицам и испарине на лбу, они испытывали то же самое. Мы были в таком нервном напряжении, что казалось, вот-вот откуда-то сверху на нас обрушится оглушительный колокольный звон.
Стало ясно, что больной быстро слабеет и может умереть в любой момент. Я взглянул на профессора и встретился с его взглядом.
– Нельзя терять ни минуты. От его слов зависит жизнь многих людей! – воскликнул он с мрачным выражением лица. – Я все продумал. Трепанацию произведем над ухом.
И профессор стал оперировать. Еще несколько секунд дыхание больного оставалось тяжелым. Потом последовал такой долгий вдох, что мы невольно испугались, как бы у него не лопнули легкие. Вдруг Ренфилд открыл глаза – взгляд был диким и бессмысленным. Через несколько секунд он смягчился, в нем появилось выражение приятного удивления, с губ сорвался вздох облегчения. Сделав судорожное движение, больной прошептал:
– Я буду спокоен, доктор. Велите снять с меня смирительную рубашку. Я видел страшный сон и так обессилел от него, что не могу двигаться. Что с моим лицом? Оно будто распухло и очень болит.