Кроме того, у Стокера были свои основания считать Влада Цепеша вампиром: ему отрубили голову, обычно так убивали вампиров; его могила в монастыре в Снагове оказалась пустой; возможно, он сам покинул ее. Стокеру было известно и предание о том, что Цепеш реально не умирал. Очень плохие люди (как писал еще Платон в трактате «Федон») обычно после смерти превращались в вампиров, а одержимость Цепеша кровопролитием естественно наводила на мысль о вампиризме.
Одна из причин, по которым «Дракула» стал классическим в жанре романа ужасов, — это мастерство изображения самого Дракулы. Остальные персонажи романа — смертные — рядом с ним выглядят бледновато. Никто из них ему не ровня, лишь все вместе они сильны и могут противостоять ему.
Дракула — орудие, ученик дьявола или сам дьявол, антихрист, Христос — скромный плотник, Дракула — тщеславный аристократ, Христос — источник света и надежды, он воскрес на рассвете, Дракула воскресает на заходе солнца, его стихия — тьма. Смерть распятого Христа стала началом его возрождения; для вампира быть пронзенным, «распятым» колом означает окончательную смерть и забвение. Христос отдал свою жизнь за других, Дракула забирает жизнь других, чтобы жить самому. Противостояние Христа и Дракулы очевидно: граф отшатывается от распятий, святых даров и других символов христианства. Возможно, одна из целей романа — утвердить существование Бога в век, когда ослабление христианской веры вызвало споры, что же ждет человека после смерти. Поиск бессмертия — в центре и другого знаменитого романа той поры — «Портрет Дориана Грея» (1891) Оскара Уайльда.
В подтексте романа Стокера — полемика с дарвинистами, сторонниками теории эволюции (прежде всего Т. Г. Гексли), проповедовавшими материализм, убежденными в том, что все сводимо к материи: нет Бога, нет и души, духовная деятельность эквивалентна деятельности мозга. Материализм противостоял самой сущности христианства, основанной на представлении о дуализме человека: физическая его оболочка смертна, душа бессмертна. Дракула — активный материалист, он предлагает человечеству бессмертие не души, а тела. Как и все вампиры, он лишен души, его занимает только физическое бытие. Один из персонажей романа — «ученик» Дракулы Ренфилд — подражает ему и сосредоточен на бессмертии тела. В программе, предлагаемой Дракулой человечеству, — превращении всех в вампиров — представлен эволюционистский апокалипсис.
Девяностые годы XIX века, когда Стокер работал над «Дракулой», — время расцвета психоанализа, Фрейд начал свои исследования. Ныне критики настойчиво предлагают фрейдистские толкования романа, предварившего, по их мнению, попытки психоанализа раскрыть душу человека, проникнуть в ее тайны. Роман выводит на поверхность глубинные, темные страхи и желания человека, подтверждает важнейшее положение теории Фрейда: не следует пренебрегать эротическим началом как одним из источников психической энергии человека. Эротичны взаимоотношения героев с вампирами и сами вампиры, а отношения между людьми — Миной и ее мужем, Люси и тремя ее поклонниками — «одухотворены» до предела. В линии с вампирами проступает то, что англичане-викторианцы загоняли вглубь, подавляли. Вампиризм ассоциируется не только со смертью и бессмертием, но и с сексуальной стороной жизни человека, эротизмом.
То, что действие романа частично происходит в психиатрической лечебнице, а среди персонажей — практически два врача-психиатра, свидетельствует об интересе Стокера к подсознанию человека, пограничным и запредельным его состояниям. Как и другие персонажи готических романов, Дракула — воплощение зла, безумия, мучений, таящихся в самом человеке. Возможности и пределы человеческой психики, сумасшествие — эти темы занимают существенное место в романе. Один из его персонажей, ученый, доктор Авраам Ван Хелсинг (его порой считают подлинным героем романа, тем более что его имя совпадает с именем автора: Брэм — сокращение от Абрахам), сочетающий научные занятия и ватиканские контакты, то есть основные начала западноевропейской цивилизации, замечает: «Все люди безумны в той или иной форме». Причину популярности Дракулы иногда видят именно в том, что люди опознают в нем скрытые глубины самих себя.
Обращают на себя внимание значащие имена в романе — например, Мина, прочитанное наоборот, близко к латинскому «анима» — «душа», лорд Годалминг можно расшифровать как «Бог всемогущий» или «милостивый».
Часто ли история подтверждает оценку, данную матерью сыну? Но вот что писала Шарлотта Стокер своему сыну Брэму после выхода «Дракулы» в свет: «Мой дорогой, „Дракула“ великолепен, он оставил на тысячи миль позади все, что ты написал прежде, и я чувствую, ты займешь высокое положение среди современных писателей… Ни одна книга после „Франкенштейна“ миссис Шелли даже не приближалась к твоему роману по оригинальности или ужасу…»
Миссис Стокер была права: ее сын написал уникальную книгу.
Дракула, а вместе с ним и сам роман обретают предупреждающе-пророческое звучание в преддверии XX века с его ярко выраженными некрофильскими устремлениями, то есть тягой к смерти, разрушению, подавлению живого.
Более того, несмотря на победу Ван Хелсинга и его «команды», Б. Стокер по-своему развенчивает XIX век (тут можно подставить XX, XXI века), о котором О. Мандельштам в эссе «Девятнадцатый век» (1922) писал, цитируя Шарля Бодлера: «Шатром гигантских крыл он пригвожден к земле», имея в виду познавательные силы как гигантские крылья XIX века. Джонатан Харкер, находясь в замке Дракулы в Трансильвании, в ужасе от того, что наблюдает, восклицает изумленно: «На дворе девятнадцатый век — век науки и прогресса!» Нечто подобное испытывают и его друзья, и великий ученый Ван Хелсинг, ибо, в сущности, в романе, помимо всего прочего, происходит столкновение ограниченного рацио человека, бесконечно стремящегося к познанию, с таинственным, мистическим, паранормальным, с Природой; роман напоминает о том, что так и остается неразгаданной главная загадка — смерть и то, что после нее.
В 1900-х годах роман Стокера неоднократно переводили в России. А. Блок, прочитавший один из этих ранних переводов (возможно, 1902 года), писал своему близкому другу, поэту Евгению Иванову, 3 сентября 1908 года: «Во-первых, прочел я „Вампира — графа Дракула“. Читал две ночи и боялся отчаянно. Потом понял еще и глубину этого, независимо от литературности и т. д. Написал в „Руно“ юбилейную статью о Толстом под влиянием этой повести. Это — вещь замечательная и неисчерпаемая, благодарю тебя за то, что ты заставил наконец меня прочесть ее»[2].
В сентябре 1908 года Блок в эссе «Солнце над Россией», опубликованном в московском символистском журнале «Золотое руно» к 80-летию Льва Толстого, писал о вампирических силах, таящихся в прошлом и настоящем России и подстерегающих ее лучших людей. От этого кошмара его заслонял Лев Толстой как высшее воплощение жизненных сил, но и он был в опасности. Один из сквозных мотивов эссе — мотив упыря. Победоносцев, много навредивший Толстому, ухвативший «кормило государственного корабля на четверть века», стяжал себе, как пишет Блок, «своей страшной практической деятельностью и несокрушимым, гробовым холодом своих теорий имя старого „упыря“», теперь «старый упырь в могиле, но его чудовищная тень по-прежнему нависает над Россией… Чья мертвая рука управляла пистолетами Дантеса и Мартынова? Кто пришел сосать кровь умирающего Гоголя?», и далее Блок пишет о Толстом, «величайшем и единственном гении современной Европы», «писателе великой чистоты и святости», и замечает, что за ним следит неусыпное око: министр ли, ведающий русской словесностью, сыщик или урядник…», и далее едва ли не прямая ссылка на Дракулу Стокера: «их глазами глядит мертвое и зоркое око, подземный глаз упыря»[3].
По мнению философа, филолога, историка, политолога Вадима Цымбурского (1957–2009), автора талантливой статьи «Граф Дракула, философия истории и Зигмунд Фрейд» (1990), впечатления от прочтения романа Стокера Блоком отразились в его цикле стихов «Черная кровь» (1909–1914).
И одним из источников стихотворения Блока «Было то в темных Карпатах» (окт. 1913) считают роман Б. Стокера, а известного стихотворного цикла М. Кузмина «Форель разбивает лед» — кинофильм Ф. Мурнау «Носферату. Симфония ужаса»[4].
В 1912–1913 годах в Санкт-Петербурге в приложении к популярному еженедельнику «Синий журнал» роман Стокера вышел в переводе Нины Сандровой (псевд. Надежды Яковлевны Гольдберг), но то ли помешали изъяны перевода, обилие по разным причинам купюр (например, исключение важного для романа монолога на йоркширском диалекте бывшего йоркширского моряка в Уитби), то ли он был не ко времени, однако у широкого круга читателей такого успеха, как на Западе, он не имел.
В советский период роман не только не издавали, его игнорировали даже в университетских курсах и академических историях английской литературы. Это можно объяснить по-разному. Вполне вероятно, и потому, что в государстве, тиражировавшем дракул на разных уровнях, символический образ «живого мертвеца» вызвал бы прямые ассоциации. Ну и разумеется, сыграло свою охранительную роль официальное советское литературоведение с его филистерством и снобизмом, считавшее «Дракулу» не настоящей, «высокой», а массовой литературой, хотя, заметим, и Диккенса в свое время питала массовая культура.
В 1990 году «Дракула» Стокера в переводе Н. Сандровой (с дополнениями) был издан в Кишиневе с упомянутым послесловием В. Цымбурского, а в 1992-м новый перевод романа (автора этих строк) вышел в Москве в издательстве «Старт» тиражом 50 тысяч экземпляров; разошелся он мгновенно; можно было бы сказать, что он остался незамеченным — слишком политически бурным было время в России, но, судя по тому, как он неоднократно переиздавался и быстро исчезал с прилавков магазинов, читателя он явно обворожил — и было за что.