Позднее. Наше предположение оправдалось. Проспав несколько часов, миссис Харкер проснулась бодрее и веселее, чем прежде. На закате во время сеанса гипноза она сказала все то же самое. Ясно, что граф где-то в Черном море, спешит к месту назначения. И надеюсь, к своей гибели!
26 октября. Вновь никаких известий о «Екатерине». Судно должно быть уже на подходе. На рассвете миссис Харкер под гипнозом не сообщила ничего нового. Где же судно? Может быть, легло в дрейф из-за тумана: с пароходов, пришедших вчера вечером, поступили сообщения о густой пелене тумана к северу и югу от порта. Нужно быть наготове — «Екатерина» может появиться в любой момент.
27 октября, полдень. Очень странно: никаких известий о «Екатерине». Миссис Харкер и сегодня утром по-прежнему говорит об одном и том же: плеск волн, шум моря, — правда, с прошлой ночи стала добавлять: «Волны очень слабые». А в телеграммах из Лондона неизменное: «Известий нет». Ван Хелсинг очень встревожен и, высказав свои опасения, как бы граф не ускользнул, тут же мрачно добавил:
— Ох, не нравится мне эта сонливость мадам Мины. Душа и память способны на странные штуки во время транса.
Я хотел расспросить его, но тут вошел Харкер, и профессор сделал мне предостерегающий знак. Сегодня вечером во время сеанса нужно ее разговорить.
28 октября
Сегодня в час пополудни «Царица Екатерина» вошла в Галац.
28 октября. Телеграмма о прибытии судна в Галац, мне кажется, не была для нас такой уж неожиданностью. Конечно, мы не знали, откуда и как грянет гром, но сюрприза ждали. Опоздание корабля в Варну подготовило нас к тому, что события сложатся не так, как мы планировали; вот только никто из нас не мог знать, когда и в чем будут нарушены наши планы. И все равно это был сюрприз. Видимо, так уж устроен человек — несмотря ни на что, он надеется на благополучный исход. Трансцендентное — это маяк для ангелов, а человека лишь вводит в заблуждение.
Телеграмму все восприняли по-разному. Ван Хелсинг вскинул руку над головой, как бы упрекая Всемогущего, но не сказал ни слова и уже через минуту был на ногах, полный решимости. Лорд Годалминг побледнел и тяжело задышал. Я был ошеломлен и в смятении переводил глаза с одного на другого. Квинси Моррис хорошо знакомым мне движением потуже затянул ремень, что в наших прежних приключениях означало: «Вперед!» Миссис Харкер побелела так, что красная стигма на ее лбу, казалось, запылала, но милая женщина кротко сложила руки и явно молилась про себя. Харкер улыбнулся, действительно улыбнулся, горькой улыбкой человека, утратившего надежду, но руки его инстинктивно сжали рукоятку большого гуркхского ножа.
— Когда ближайший поезд в Галац? — спросил Ван Хелсинг, обращаясь сразу ко всем.
— В шесть тридцать завтра утром!
Мы в изумлении переглянулись, ибо ответ исходил от миссис Харкер.
— Откуда вы знаете? — спросил Артур.
— Вы забываете… или, возможно, не знаете, хотя Джонатану и профессору Ван Хелсингу это хорошо известно, я — дока по части железнодорожных расписаний. Дома, в Эксетере, я всегда составляла выписки из них для мужа. Считаю это столь полезным, что и теперь с интересом просматриваю их. Предчувствуя вероятность поездки в замок Дракулы и понимая, что ехать придется через Галац или, в крайнем случае, Бухарест, я внимательно изучила расписания поездов. К сожалению, запоминать пришлось немного, завтра будет лишь один поезд.
— Удивительная женщина, — прошептал профессор.
— А что, если заказать экстренный? — спросил лорд Годалминг.
Ван Хелсинг покачал головой:
— Боюсь, что это не реально. Эта страна отличается от вашей или моей. Даже если бы нам удалось заказать экстренный поезд, вероятнее всего, он прибыл бы на место позднее обычного. Кроме того, нам надо подготовиться, обдумать все, организовать. Вы, друг Артур, идите на вокзал и купите билеты, чтобы завтра утром мы смогли уехать. Вы, Джонатан, наведайтесь к судовому агенту и возьмите у него письма к агенту в Галаце с разрешением осмотреть судно, в общем, с теми же полномочиями, что и здесь. Вы, Моррис Квинси, повидайте вице-консула и заручитесь поддержкой его коллеги в Галаце. Джон останется со мной и мадам Миной, мы обсудим ситуацию. Если будете задерживаться, не волнуйтесь — когда зайдет солнце, я расспрошу мадам Мину.
— Я тоже, — подхватила миссис Харкер с прежней живостью, — постараюсь быть вам полезной — буду, как прежде, обдумывать и записывать все для вас. Не знаю почему, но мне стало гораздо легче, свободнее, словно что-то отпустило меня!
Трое молодых людей просто просияли, услышав это, а мы с Ван Хелсингом тревожно переглянулись, но пока ничего не стали говорить.
Когда все разошлись исполнять свои поручения, Ван Хелсинг попросил миссис Харкер найти в дневниках Джонатана описание его пребывания в замке Дракулы. Когда дверь за ней закрылась, он сказал мне:
— Итак, ты понял? Выкладывай!
— Налицо перемена. Но это зыбкая, обманчивая надежда.
— Вот именно. Ты понял, почему я попросил ее принести рукопись?
— Нет, разве что вы хотели поговорить со мной наедине.
— Отчасти ты прав, друг Джон, но лишь отчасти. Хочу кое-что сказать тебе. О мой друг, я иду на огромный… страшный… риск, но, думаю, он оправдан. В ту минуту, когда мадам Мина произнесла слова, которые привлекли наше внимание, меня вдруг осенило. Три дня назад во время ее транса граф послал свой дух, чтобы прочесть ее мысли, или, вероятнее, он вызывал ее дух к себе на корабль на восходе и заходе солнца. Тогда-то он и узнал, что мы здесь, ведь она, живущая на воле, могла многое рассказать ему, запертому в его ящике-гробу. Теперь граф старается скрыться от нас, и мадам Мина ему не нужна. Уверенный, что в случае необходимости она явится на его зов, он отдаляется от нее — гонит за пределы своей власти, чтобы она не мешала ему. Вот тут-то я и надеюсь, что наша мужская смекалка, наш зрелый ум людей, не утративших божьей благодати, окажется сильнее нравственно неразвитого, младенческого ума того, кто целые века провел в могиле и теперь преследует свои эгоистические, а значит, ничтожные цели… Идет мадам Мина, ни слова о ее трансе! Она ничего о нем не знает, а если узнает, придет в смятение и отчаяние, но именно теперь нам нужны все ее мужество, стойкость, вера и, главное, замечательный ум — по-мужски ясный, по-женски милосердный и вместе с тем обладающий особыми качествами, которыми наделил ее граф и которые едва ли сразу исчезнут, хотя наш противник думает иначе. Тихо! Я буду говорить, а ты внимательно слушай. О Джон, друг мой, мы попали в ужасное положение. Мне страшно, как никогда. Единственная надежда — милосердие Божье. Тихо! Вот и она.
Мне показалось, что сейчас у профессора начнется истерика, как тогда, после смерти Люси, но усилием воли он сдержал себя и был совершенно спокоен, когда миссис Харкер быстро вошла в комнату, веселая, счастливая, казалось, позабывшая о своих несчастьях. Она вручила Ван Хелсингу несколько машинописных страниц, он стал просматривать их, оживляясь по мере чтения. Потом, зажав страницы между указательным и большим пальцем, сказал:
— Друг Джон, вот урок и для тебя, обладающего уже значительным жизненным опытом, и для вас, дорогая мадам Мина, еще совсем молодой женщины: никогда не бойтесь давать волю своей интуиции. Несколько раз у меня в голове мелькало нечто смутное, но я опасался, что этот ложный огонек лишь уведет меня в сторону. Теперь, уже зная намного больше, я возвращаюсь к тем смутным проблескам и понимаю, что за ними скрывалась настоящая мысль, хотя еще слишком слабая, чтобы взлететь самостоятельно. Более того, как в «Гадком утенке» моего друга Ханса Андерсена, эта мысль — не гадкий утенок, а прекрасный лебедь, который гордо взлетит на широко распростертых крыльях, когда наступит час. Слушайте, я прочту, что пишет Джонатан:
«Не пример ли Дракулы, героя, вдохновил позднее одного из его потомков вновь и вновь переправляться через великую реку в Турцию? И, несмотря на цепь поражений, снова и снова возвращаться туда? И хотя с кровавого поля боя, где гибли его полки, он приходил домой один, но все равно был неизменно уверен, что в конце концов одержит победу!»
Какой можно сделать вывод? Никакой? Что ж, граф со своим незрелым умом тоже не видит здесь ничего особенного, поэтому и рассказывает так свободно. Впрочем, и ваш зрелый мужской ум, друг Джон, ничего не усматривает в этих словах, да и мой тоже, но только до последнего момента. Так! Ну а что скажет та, которая видит все со стороны, непредвзято и непосредственно?.. Тоже не знает? А ведь наше мышление похоже вот на что: некие элементы вроде бы неподвижны, но в круговороте природы они вершат свой путь, взаимодействуют, затем вспышка света озаряет небо, способная ослепить, убить, разрушить, а внизу на многие и многие лье освещаются земные пространства. Разве не так? Не ясно? Хорошо, сейчас поясню. Сначала ответьте: изучали ли вы философию преступления? Да или нет? Ты, Джон, конечно да, ибо это и есть исследование философии безумия. Вы, мадам Мина, нет, ибо преступление — далекая от вас сфера, лишь однажды вы соприкоснулись с ней. У преступников всех времен и народов одна особенность. Даже полиция, не слишком сведущая в высоких материях, приходит к пониманию этого эмпирическим путем. Преступник всегда тяготеет к одному виду преступления. Его ум нельзя назвать зрелым мужским умом. Преступник может быть и хитрым и находчивым, но его ум во многом неразвитый, детский… (Именно ребенок поступил бы так, как поступает он.) Детеныш птиц и зверей не изучает теории, а постигает мир практически, на своем опыте, опираясь на опыт вчерашний. «Дайте мне точку опоры, — говорил Архимед, — и я переверну мир!» Сделав что-то однажды, детеныш обретает точку опоры, и постепенно его детское