Через какое-то время появлюсь новый я, а затем начнется новая жизнь. Оно того стоит: новые места, новые вещи, новые люди. Они не будут такими, как вы.
С той ночи я больше никогда не видел Ванессу. Если ты спросишь, что я чувствую, вспоминая о ней, я отвечу коротко: ненависть. И даже не за то, что она сделала со мной. Нет. Один маленький укус, замаскированный под страсть, не повод для ненависти. Той ночью я совершил маленькую глупую ошибку, которая бы испортила наши отношения, узнай ты о ней. Но это была человеческая ошибка, ее мог совершить каждый.
Я сожалею лишь о том, что в ту ночь, когда совершил свою последнюю человеческую ошибку, я еще был твоим мужем. Я жалею о том, что изменил женщине, которую действительно любил, с той, которая не имела для меня никакого значения и которая сделала это лишь потому, что она была…
Я же знал, что у нее наверняка кто-то есть, но не предполагал, кем он окажется.
Могу ли я отправить это письмо? Сейчас или позже? Вряд ли. Наверное, это лишь эгоистичная попытка усыпить совесть, заставить чувствовать себя спокойнее и лучше. Но я все время думаю о тебе. Я писал письмо, думая о тебе, а это значит, что все-таки писал его для тебя. Может, когда-нибудь я найду способ незаметно наблюдать за вашей жизнью и отправлю его, когда увижу, что твоей жизни приходит конец. Если, конечно, это еще будет важно для тебя и если ты все-таки захочешь узнать, что произошло.
А может, и тогда, когда ты не захочешь узнать обо всем.
Может быть, если бы я все рассказал раньше, когда между нами все было хорошо, мы смогли бы разобраться и найти какой-то выход. А сейчас слишком поздно.
Пора идти.
Однажды я вернусь. Со временем все, кто меня знал, уйдут. И тогда возвращение станет безопасным. Этот день уже запланирован. Его еще долго ждать, но я приду.
И начну подниматься вверх по Оксфорд-стрит, наблюдая, что осталось и что изменилось. Расстояние, по крайней мере, измениться не должно. Вероятно, я даже буду думать о том, что ты идешь рядом со мной и мы возвращаемся домой. Я легко замечу, что изменилось за это время. Ведь мы помним, как все было. И может быть, если я представлю все достаточно ярко, мне покажется, будто я никуда и не уходил. Но в конце концов я дойду до Фолкленд-роуд и окажусь перед нашими окнами. Я буду долго стоять, глядя на них, не зная, кто теперь там живет. И понимать одно: это не мы. Наверное, я даже закрою глаза и попытаюсь услышать твой голос, представить, что ты дома. И в моем воображении наша жизнь сложится совсем по-другому. Я надеюсь на это.
И я буду любить тебя всегда.
КОНРАД УИЛЬЯМСКровные линии
Конрад Уильямс — лауреат премии «Littlewood Arc» (1993) и обладатель награды, вручаемой лучшим начинающим писателям-фантастам Британии. Был он и финалистом премии лондонских писателей.
Его рассказы опубликованы во многих малотиражных изданиях и отраслевых журналах и сборниках, в числе которых «The Year's Best Horror Stories XXII», «Dark Terrors 2», «Darklands 2», «А Book of Two Halves», «Sugar Sleep», «The Science of Sadness», «Northern Stories 4», «Blue Motel: Narrow Houses Volume Three», «Cold Cuts II», «Last Rites & Resurrections», «The Third Alternative».
«Сюжет рассказа „Кровные линии“ пришел мне в голову однажды, когда моя подруга Кери была у дантиста, — объясняет автор. — Тогда я узнал, что в детстве ее верхние клыки были настолько длинными, что торчали наружу даже тогда, когда рот был закрыт. Эта история для нее. Кроме того, я хотел бы поблагодарить Кима Ньюмена за то, что он взял на себя труд снабдить меня информацией касательно различных псевдонимов графа».
В канун нового тысячелетия Дракула заключен в тюрьму особо строгого режима.
Наим только-только припарковала свою малолитражку, когда над ней уже нависла тень вооруженного охранника. Она приехала за двадцать минут до назначенного времени, а могла бы и еще раньше, если бы по дороге не сделала остановку в парке, чтобы успокоиться. Это было первое интервью, на которое согласился Салавария за все время своего заключения. Начальство впервые одобрило ее заявку, и она была так занята подготовкой вопросов, утихомириванием редактора и сведением воедино разрозненных обрывков сообщений в прессе, что даже не успела в полной мере оценить значительность этой встречи.
День был душным. Наим потирала руки, пересекая посыпанную гравием площадку на пути к воротам. У ворот стояли еще два охранника, каждый со штурмовой винтовкой на плече; один из них поглаживал ствол, глядя, как Наим приближается. Автомобиль, который следовал за ней по всему Бедфорширу, начиная с того момента, когда у Аспли-Гуиз она съехала с автострады М1, припарковался неподалеку от ее машины; бесцветные лица пялились на нее с передних сидений. Тут и мышь не проскочит!
Наим попыталась переключиться: необходимо было сохранять спокойствие настолько, насколько это было возможно, если она хочет получить интервью с хорошим материалом. Мыслями она вернулась в прошлое, в события тех пяти кровавых лет, во время которых Салавария держал в ужасе всех и вся, прежде чем был пойман на заброшенной железнодорожной станции в Северном Йоркшире прошлой зимой.
Она думала о Салавария. О фотографиях судмедэкспертизы. О том, как полицейские с собаками шли за ним по следу в глубоком снегу до разрушенного перрона, где нашли его пытающимся проглотить сердце десятилетней Мелани Картледж, тело которой лежало тут же в снегу, в омерзительной луже крови и экскрементов. Он пытался поджечь труп, но одежда слишком отсырела. От опаленных волос в небо поднималась тоненькая струйка дыма.
О том, как он умолял застрелить его.
И о том, что один констебль йоркширской полиции был на полгода отстранен от службы за попытку размозжить голову задержанного.
— Доброе утро, госпожа Фоксли.
Голос неестественно хрипловатый кольнул ее из-за стальных дверей. Окон здесь не было.
— Доброе! — отозвалась она. — Я пришла на встречу с…
— Гиорси Салавария. Да-да, нам это известно. Позвольте указать вам на пункт генетического контроля.
Она приложила тыльную сторону ладони к матовой пластине на двери. Пластина тихо загудела, когда сканер считал ее ДНК. Еще не умолк зуммер, а спрей-автомат, очистив линзы, уже скрылся в нише и дверь начала открываться, превратившись в спуск в подвальный этаж.
Три вооруженных охранника выросли перед ней из мрака и жестом приказали забраться на мотоцикл. Миновав в режиме «пуск — остановка» несколько внутренних пропускных пунктов, они заскользили в полной тишине вдоль невыразительных черных стен, которые, казалось, и вверху и внизу уходили в бесконечность. Огромные красные цифры на стенах мелькали с завидной периодичностью, между ними подсветка — облако тусклого света в столь же тусклом отблеске металла. Там, внутри, было холодно. Наим показалось, что кто-то стонет.
— Это камеры? — спросила она.
Один из охранников взглянул на нее сквозь черное пластмассовое забрало шлема, в отблеске которого она разглядела свое собственное отражение, уменьшенное и деформированное, Он кивнул и посмотрел вперед. Она последовала его примеру, и взгляд ее упал на шофера, который, купаясь в зеленых лучах подсветки приборов, слился с кабиной так, будто был ее частью. Когда они наконец прибыли на место, она думала о насекомых.
Наим ступила на площадку, покрытую решеткой из оргстекла. Площадка была подсвечена белым. Как только ее глаза привыкли к ослепляющему свету, Наим разглядела под решеткой провал в сотни футов глубиной. Там, внизу, было множество коридоров, по которым бродили охранники, — отсюда, сверху, казалось, что это муравьи снуют по внутренним ходам муравейника.
— Сюда! — указал охранник.
Ее завели в какой-то проход в темноте, откуда начиналась крытая галерея с заполненными водой бассейнами и растениями в горшках. Человек в красном одеянии помахал ей с другого конца. Стекла его очков посверкивали, как будто он пытался послать ей тайное сообщение.
— Мисс Фоксли! — воскликнул он. — Концы не близкие, не так ли? Полагаю, мы должны быть открыты для публики.
— Профессор Нейман? — Она протянула руку.
— Боюсь, что так! — улыбнулся он и взял ее под руку. — Сюда.
В его кабинет можно было добраться исключительно на лифте. Профессор уселся за массивный письменный стол, на котором были лишь обгрызенный карандаш, кружка с надписью «У меня ПМС» и декоративная грифельная доска с гравировкой «Профессор К. Нейман».
— Позвольте предложить вам что-нибудь? Кофе, чай… Есть у меня и легенький экстези…
Он потеребил завитушки бакенбардов.
— Нет, спасибо.
Было ли это предвкушением предстоящей встречи с Салавария, или же спартанский характер кабинета так повлиял на нее, но она не могла унять дрожь.
— Камера шесть! — воскликнул Нейман, поглаживая свои стянутые в хвостик волосы. Экран, занимающий всю дальнюю стену, вдруг ожил. — Я буду смотреть интервью, разумеется, — сказал профессор. — Вы будете в полной безопасности. Если Гиорси попытается встать со стула, он автоматически получит инъекцию фентанила.
Она едва слышала его. Ее глаза замерли на Салавария. Он уже не был тем жирным напыщенным монстром, который пялился со всех первых полос в утро своего ареста; это был жалкий кусок плоти, одежда висела на нем, подобно гигантским складкам болтающейся кожи. Волосы то ли выпали, то ли были очень коротко острижены: каждый бугорок на голове был открыт взору — удручающее зрелище.
— Что с ним случилось? — спросила Наим, приближаясь к экрану.
— Осознание вины, полагаю. Хотя, возможно, ваши, равно как и все иные, предположения смогут найти подтверждение через час или около того. Никому из нас не удалось вытянуть из него ни слова.
— Что? Ни единого слова?
Нейман покачал головой:
— Хотя он разговаривает во сне. Мы установили микрофон в его камере. Если хотите, можете послушать записи.
— Не сейчас. Мне не хотелось бы стеснять себя какой-либо информацией, которая может повлиять на ход беседы.