А вот второй источник сведений о Дракуле оставался популярным еще долго — во всяком случае, на Руси, где было написано анонимное сочинение «Повесть о Дракуле воеводе». Ее автором большинство ученых считают видного дипломата, дьяка Посольского приказа Федора Курицына[28], который в 1482 году ездил в Венгрию на переговоры и услышал там множество историй о Дракуле. На обратном пути дьяк заехал в Молдову, чтобы договориться о браке между дочерью господаря Стефана и сыном великого князя Ивана III. В Сучаве он пополнил запас знаний о валашском воеводе, а потом был надолго задержан турками в крепости Аккерман (Белгород) — очевидно, там, пользуясь вынужденным досугом, он и записал все услышанное в назидание современникам и потомкам. «Повесть о Дракуле» была закончена в 1486 году, а полтора десятилетия спустя ее автор потерял придворную должность (а возможно, и жизнь), прослыв сторонником ереси «жидовствующих».
Вероятно, при венгерском дворе Курицын познакомился не только со страшными историями про Дракулу, но и с их письменным изложением. Но в его сочинении приводятся и уникальные подробности жизни и смерти господаря, которые могли сообщить только свидетели. «Повесть о Дракуле» — не историческая хроника, а литературное произведение, хотя в нем отсутствует характерное для той эпохи морализаторство. Это ставило в тупик не только современников, но и Н. М. Карамзина, который в своей «Истории государства Российского» удивлялся: «Автор мог бы заключить сию сказку прекрасным нравоучением, но не сделал того, оставляя читателям самим судить о философии Дракулы, который лечил подданных от злодейства, пороков, слабостей, нищеты и болезней одним лекарством: смертью!»[29]
В отличие от других авторов, Курицын склонен оправдывать поступки Дракулы его заботой о благе государства и его жителей. Издатель и комментатор его сочинения Яков Лурье пишет: «Русская повесть содержит значительно меньше рассказов о бессмысленных жестокостях Дракулы, чем немецкие рассказы, и больше эпизодов, где поведение Дракулы мотивировано, и иногда даже вызывает одобрение»[30]. Неслучайно в дальнейшем переписчики «Повести о Дракуле» (известно 22 ее списка вплоть до XVIII века) выбрасывали из нее эпизоды, порочащие героя, делая его безусловно положительным. Характерно, что главным грехом воеводы русский автор считает не жестокость, а переход в католичество («прия латыньскую прелесть»). Тут стоит вспомнить, что у румын бытовало поверье: православный, отрекшийся от своей веры, становится после смерти вампиром…
По поводу Дракулы не могли не высказаться и венгры, с которыми он был тесно (часто теснее, чем хотел) связан большую часть жизни. Официальный историограф короля Матьяша Корвина, итальянец Антонио Бонфини, завершил около 1495 года обширное сочинение на латыни под названием «Декады о венгерских делах», где несколько страниц посвящено валашскому господарю. Бонфини хоть и пишет, что Дракула «прославился невиданными жестокостями», но повествует в основном о его войне с турками, с похвалой отзываясь о его храбрости. Нужно иметь в виду, что Бонфини прибыл в Венгрию только в 1485 году, поэтому о Дракуле, как и большинство авторов, судил с чужих слов[31].
В отличие от него, другой итальянец, папский легат Никколо Макиненсе, епископ Модруссы (ныне город Модруш в Хорватии), побывал весной 1463 года в Венгрии и лично видел валашского князя в темнице. Об этом говорилось в его пространном донесении папе Пию II, сохраненном в архивах Ватикана. В отличие от Бонфини, Макиненсе обличал воеводу не хуже Бехайма, обвиняя его помимо жестокости в «измене христианскому делу» и сговоре с турками. Именно это обвинение — по мнению большинства историков, ложное — привело Дракулу в тюрьму, и можно догадаться, что задача донесения епископа — доказать в глазах папы сомнительную правоту короля Матьяша. Ведь он бросил в темницу не кого-нибудь, а главу соседнего государства, притом своего союзника в войне с «неверными»; для этого требовались веские основания, которые не грех и сфабриковать.
Вот, собственно, и всё. Другие источники или чересчур кратки (это относится к грамотам и письмам самого Дракулы), или посвящены исключительно войне господаря с турками. Среди последних выделяются «Записки янычара», автором которых считают серба Константина Михайловича, много лет прослужившего в турецкой армии[32]. Он участвовал в походе турок против Дракулы в 1462 году и был свидетелем знаменитой «ночной атаки», в которой предводитель валахов едва не лишил жизни самого султана Мехмеда II. Краткие по-военному записки отражают уважение янычара к сильному и умному противнику. Об этом походе писали также византийские историки Лаоник Халкокондил и Михаил Критовул, в трудах которых явственно проглядывает восхищение дерзостью непокорного воеводы, бросившего вызов могущественному врагу. Сами турки о Тараклу Ифлак-бее, Дракуле Валашском, пишут мало — несколько пассажей в исторических трудах и официальной переписке. О человеке, который переиграл великого Мехмеда Завоевателя в дипломатии и не сдался ему на поле боя, лучше — и безопаснее — было помолчать.
Среди всех этих разноязыких сочинений не звучит голос только тех, кто общался с Дракулой больше всего — самих румын. Исторические сочинения этого периода, как уже говорилось, отсутствуют, а народные предания начали записывать только в XIX веке, когда Румыния стала, наконец, независимой и единой. Первым их стал собирать писатель и фольклорист Петре Испиреску (1830–1887), готовивший большую работу о Дракуле (сохранилась ее вводная часть, изданная посмертно)[33]. За пределами страны эти предания стали известны только в 1972 году, когда двое историков — румын-эмигрант Раду Флореску и американец Реймонд Макнелли — выпустили в США книгу «В поисках Дракулы». Обобщив все известные свидетельства о валашском господаре, они впервые предъявили миру вместо вампира из романа Стокера реального исторического деятеля с его достоинствами и недостатками. Правда, соавторы не обошлись без саморекламы, претендуя на открытие многих фактов и источников, давным-давно обнаруженных учеными — прежде всего румынскими и русскими. К тому же в их книге хватало ошибок и сомнительных умозаключений, отчасти исправленных в последующих трудах Флореску и Макнелли, на которых базируется вся современная «дракулиана».
Так вот: румынские легенды повторяют многие обвинения в адрес Дракулы, прозвучавшие в сочинениях названных нами авторов. Скорее всего, это означает, что они основаны на фактах — трудно предположить, что неграмотные крестьяне читали на досуге труды Курицына или Бехайма, к тому же написанные на чужом для них языке. Есть, правда, и другое объяснение: страшные истории взяты из фольклора и не относятся к какому-то реальному правителю, а Дракуле их приписали только потому, что он был самым колоритным валашским князем своего времени. В любом случае, легенды не только осуждают жестокость Дракулы, но и изумляются, почти восторгаются ею, а заодно пытаются оправдать — государственными нуждами или тем, что «с людьми иначе нельзя». Для западного читателя это звучит дико (вот и Флореску с Макнелли возмущаются), а русскому уху слышится что-то давно знакомое. На ум приходят даже не нынешние восхваления сталинского террора, а народные песни о Иване Грозном: в них и ужас, и восхищение, и оправдание преступлений царя-тирана.
Кстати, сам Иван Грозный, усердный читатель, наверняка вдохновлялся «Повестью о Дракуле», подражая описанным там казням и пыткам. И не только он — в 1470 году английский вельможа Джон Типтофт, граф Вустерский, вдруг начал сажать своих крестьян на кол в наказание за разные проступки. До этого он служил дипломатом при папском дворе, где, должно быть, и услышал о Дракуле и его методах наведения порядка. Надо сказать, что развернуться графу не дали — король Генрих VI приговорил любителя экзотики к смерти «за поступки, противные законам нашей страны». Однако и в просвещенном XVIII столетии в Европе находились любители колосажания, в том числе Петр Великий, приказавший посадить на кол среди прочих и любовника своей жены — майора Степана Глебова.
Но вернемся к Владу Дракуле, который только еще начинает править своим маленьким государством, зажатым между Карпатами и Дунаем, между венграми и турками. Порядка нет, казна пуста, княжеская дружина разбежалась, бояре захватывают казенные имения. К тому же Турция, уже оправившаяся от белградского разгрома, готовилась возобновить натиск на румынские земли. В сентябре в Тырговиште прибыли османские послы, доставившие личное послание султана: «Император императоров и царь царей приветствует своего верного вассала Тараклу Ифлак-бея и желает ему здравствовать сто лет…» За шелком этих вкрадчивых речей Дракула давно привык различать сталь угроз. Мехмед требовал подчинения не на словах, а на деле — ежегодной выдачи 10 тысяч золотых, впятеро больше, чем платила соседняя Молдова. Выдвигалось и еще одно условие: пропустить турецкую армию в Трансильванию, как прежде уже вынужден был сделать Влад Дракул.
Об этих требованиях Влад написал 10 сентября 1456 года тревожное письмо городскому совету Брашова:
«Мои искренне любимые родичи, друзья и соседи! Сообщаю вам, как делал и прежде, что к нам прибыл посланец из турецкой земли. Вам надлежит помнить и держать в уме прежние наши договоренности о мире и братстве; всего обещанного тогда мы искренне намерены придерживаться и впредь. Заботясь и трудясь ради своего блага, мы намерены еще более трудиться ради вашего блага. Ныне время и назначенный час, о котором говорилось, настали: турки намерены взвалить на наши плечи тяжкое, почти невыносимое бремя; и бремя это они хотят наложить не только на нас, но и на вас, чтобы показать наше бессилие. Относительно наших дел мы еще можем примириться с турецкими условиями, но не относительно ваших, ибо турки требуют, чтобы мы пропустили их через нашу страну, чтобы они могли захватить и разорить вашу. Вдобавок они заставляют нас выступить против католической веры и ваших порядков. Мы менее всего желаем делать вам что-либо плохое, как уже говорили вам, обещая быть вашими преданными друзьями и братьями. Поэтому мы задержали турецкого посланца до тех пор, пока не сообщим эту новость вам.