Scholomance, находящаяся глубоко в горах, где дьявол учит секретам природы, языку животных и магии. Одновременно там учатся только десять учеников, и по окончании занятий девять могут возвратиться домой, десятый же остается у дьявола в виде платы и превращается в ismeju или дракона»[139]. На самом деле в румынском фольклоре эта колдовская школа зовется Соломонари, и ее «выпускники» могут вызывать дождь, наводить порчу и… бороться с вампирами. Конечно же, господарь Влад никак с ней не связан.
«Дракула» несчетное число раз издан и прокомментирован во всем мире, включая Россию, но основное его содержание вспомнить необходимо. Итак: лондонский юрист Джонатан Харкер прибывает в замок графа Дракулы в Трансильвании, чтобы оформить покупку им собственности в Лондоне. В замке Джонатан видит много странного — прежде всего, самого хозяина, который спит в гробу, не отражается в зеркале и по ночам совершает набеги на окрестные деревни. С трудом сбежав из замка, Харкер возвращается в Англию — но граф уже прибыл туда на корабле, погубил несчастную Люси Вестенра и подбирается к ее подруге, невесте Харкера Минне Мюррей. Соединив усилия, герои во главе с умнейшим доктором Ван Хельсингом спасают Минну, выгоняют Дракулу из Англии и преследуют его до самого замка, где разыгрывается финал драмы: «Кинжал Джонатана настиг его. Я вскрикнула — кривое лезвие рассекло вампиру горло, и почти одновременно охотничий нож мистера Морриса пронзил ему сердце. На наших глазах произошло чудо: в одно мгновение тело графа превратилось в прах».
Конец благостен, что и требуется от викторианского романа, но читатель запоминает не его, а эпизоды, связанные с графом Дракулой. Вот его портрет: «Выразительный орлиный профиль, тонкий нос с горбинкой и особым изгибом ноздрей, высокий выпуклый лоб и густые волосы, лишь немного редеющие на висках, нависшие кустистые брови, почти сросшиеся на переносице. В рисунке рта, насколько я мог разглядеть под большими усами, таилось что-то жестокое, в столь странном впечатлении были повинны и зубы — очень острые, белые, они не полностью прикрывались губами, ярко-красный цвет которых свидетельствовал о незаурядной жизненной силе, необычной для человека его возраста… Основное впечатление — поразительная бледность лица». А вот вампир, застигнутый за своей страшной трапезой: «Его глаза пламенели дьявольской страстью, широкие ноздри орлиного носа хищно раздувались, белые острые зубы клацали, как у дикого зверя, с полных губ стекала кровь…» Как нередко случается, положительные герои романа (кроме разве что Ван Хельсинга) скучны и бесцветны, зато кровожадный Дракула, воплощение зла, врезается в память читателя раз и навсегда.
Читая другие произведения Стокера, можно увидеть, что его «Дракула» вписывается в канву многих его романов — «Логово белого червя», «Скорбь сатаны», «Сокровище семи звезд». Во всех речь идет о древних тайных силах, скрытых под оболочкой современной цивилизованной жизни и смертельно опасных для нее. Особенно интересуют автора недра земли и горные расселины — недаром его герой живет в горах и спит под землей, в глубоком подвале замка. В истории литературы Стокер застрял на полпути между философской «Грядущей расой» Бульвер-Литгона и кошмарными видениями Г. Ф. Лавкрафта, из которых родился современный, вполне коммерческий жанр хоррора.
Философии в романе хватает (в экранизациях ее обычно выкидывают), ужасов тоже, но есть и другое — отголоски модных оккультных теорий, внушенных директору театра «Лицеум» в ордене «Золотая заря». Он живо интересовался теософией Елены Блаватской, которая изобрела теорию «астральных вампиров»: «Несчастные похороненные каталептики поддерживают свои жалкие жизни тем, что их астральные тела грабят жизнекровь у живых людей. Эфирная форма может ходить куда ей угодно; и до тех пор, пока она не оборвет нить, связывающую ее с телом, она свободна блуждать, скитаться вокруг, видимой или невидимой и питаться от человеческих жертв…»[140] Блаватская описывала различные проявления вампиризма, включая вампирический полтергейст: «Видели, как предметы, принадлежавшие таким умершим, передвигались по дому без чьего-то прикосновения».
Блаватская пыталась соединить мистику с наукой, и в романах Стокера самым странным явлениям тоже придается научное объяснение, хоть он и утверждает, что «наука бессильна объяснить всё до конца». В принципе их можно отнести и к фантастике, взлет популярности которой начался как раз тогда. В один год с «Дракулой» вышла «Война миров» Герберта Уэллса, и между двумя романами можно найти немало общего: в обоих Землю стремятся захватить страшные, нечеловеческие силы, которые поддерживают свои силы людской кровью. К тому же у Уэллса, как и у Стокера, зло орудует не в далеких экзотических странах, а в самой Англии, привыкшей к комфорту и безопасности. По выражению американского писателя Генри Джеймса, мистика Стокера «впервые оказалась у дверей читателя».
«Дракула» привлек массового читателя еще и своей социальностью, обращенностью к злободневным проблемам и страхам. Об этом говорит филолог Алексей Вдовин: «Роман Стокера конденсирует в себе не только все страхи имперского консервативного британца конца XIX века, но и является универсальной моделью общества, живущего в эпоху перемен. Может быть, поэтому сюжет “Дракулы” так востребован и в наше время. Главные герои романа боятся чужих вторжений (образ “свой” — “чужой”), миграции из захолустья в центр империи (в романе граф Дракула покупает недвижимость в Лондоне). Англия в романе впервые предстает не как захватчик новых территорий, а как жертва колонизации, а Дракула — символ варварского Востока, угрожающего империи. Этот страх можно описать и несколько иначе: появление в большом городе зла с целью сексуального порабощения, укус вампира в романе — символ соития. Дракуле нужны женщины, которые являются проводниками его власти, мужчины его не интересуют. «Ваши женщины, которых вы любите, уже все мои», — говорит Дракула, выражая тем самым идею мирового господства. Не менее сильным в романе оказывается страх женской эмансипации, которая наступает стремительно. Первая жертва Дракулы Люси Вестенра — образ раскрепощенной женщины, которая и поплатилась за свои свободные взгляды»[141].
В «Дракуле» использованы новаторские для своего времени приемы — например, документальность изложения, построенного в форме дневниковых записей героев. О другом приеме автора говорится в статье Владимира Гопмана: «В романе много описаний видений и снов, гипнотических трансов. Даются они для того, чтобы подчеркнуть зыбкость границы между жизнью и смертью, между бытовой повседневностью и миром призрачным, потусторонним… Психологизм романа усиливает ощущение ужаса, так впечатляюще воссозданного Стокером. Причем если другие мастера жанра использовали и иные художественные краски, — например, у Гоголя страшное соседствует с комическим и оттеняется им, — то Стокер ничем не “разбавляет” страшное»[142].
Одна из главных «приманок» романа — его подспудная эротичность, создаваемая контрастом «дневной» красоты и безмятежности героинь и их ужасного «ночного» облика. Вот какой охотники на Дракулу увидели ставшую его жертвой Люси Вестенра: «Никогда в жизни мне не приходилось видеть исполненного такой инфернальной злобы лица. Надеюсь, никто из смертных больше не увидит ничего подобного. Нежные краски превратились в багрово-синие, глаза метали искры дьявольского пламени, брови изогнулись, будто змеи Медузы Горгона, а когда-то очаровательный рот, измазанный кровью, напоминал зияющий квадрат, как на греческих или японских масках. Если у смерти есть лицо, то мы его увидели». Картина отталкивающая и одновременно влекущая, как для Джонатана Харкера — явление трех вампирш: «Глядя на этих нимф, я испытывал двойственное чувство — вожделение и одновременно смертельный страх. У меня возникло порочное страстное желание, чтобы они поцеловали меня своими алыми губами». Подобно «Кармилле», роман Стокера рифмует любовь с кровью, трогая потаенные струны в душе многих читателей, неосознанно мечтающих о дикой запретной страсти, одинаково сладкой для мучителя и его жертвы…
В рукописи «Дракулы», которая в 2002 году была издана мизерным тиражом для коллекционеров, можно найти весьма любопытные места, позже выброшенные автором — например, окончание романа, в котором замок вампира должен был погибнуть вслед за своим хозяином. Приводим первый перевод этого отрывка на русский язык: «Замок Дракулы стоял перед нами в лучах заката, освещавших каждый камень его обветшалых стен. И тут земля вдруг сотряслась в ужасной конвульсии, так что мы зашатались и упали на колени. В тот же миг с грохотом, потрясшим, казалось, само небо, весь замок вместе с холмом, на котором он стоял, взлетел в воздух и распался на части, скрывшись в громадном облаке черно-желтого дыма, поднявшемся ввысь с неимоверной быстротой. В природе вновь воцарилось спокойствие, и только затихающее эхо прокатилось где-то в вышине, как далекий гром — долгий, вибрирующий звук, словно вздрогнуло основание небес. Потом мгновенно спустились сумерки, в которых едва угадывались обломки замка, уцелевшие в катаклизме. С того места, где мы стояли, казалось, будто страшный вулкан поглотил замок и прилегающие к нему постройки и тут же успокоился, свершив волю природы. Мы были так потрясены внезапностью и величием случившегося, что молчали, забыв обо всем»[143].
Можно понять, почему Стокер выкинул этот фрагмент — он чересчур театрален и к тому же закрывает возможность продолжения, которую автор, как опытный беллетрист, всегда оставлял за собой. Почему не предположить, что его граф, не убитый «как нужно», просто ускользнул от своих гонителей, чтобы вернуться снова — как он и поступил в бесчисленных ремейках романа.