Год спустя последовала реакция на эту страшную меру, и даже те, кто ее принял или позволил принять, сожалели о ней, еще не осмеливаясь отречься от нее.
«Гибельное событие», — заявил Марат в октябре 1792 года, в двенадцатом номере своей газеты.
«Кровавые дни, при мысли о которых стонет всякий честный гражданин», — заявил Дантон 9 марта 1793 года.
«Горестное воспоминание», — заявил Тальен в своей защитительной речи, произнесенной через два месяца после сентябрьских убийств.
Впрочем, скажем это к чести парижского населения, убийц было не более четырехсот человек, а число военных среди них не превышало десяти.
«Число убитых доходило до тысячи девятисот семидесяти», — говорит Мишле.
Справедливая кара постигла подлого Шарла, носившего на пике голову принцессы Ламбаль: как и все убийцы, записавшиеся на военную службу, он был с отвращением встречен в армии, а поскольку он к тому же без конца похвалялся своим преступлением, то сослуживцы зарубили его саблями.
Наконец, 21 сентября Законодательное собрание завершило свою работу.
Передавая полномочия Законодательного собрания созванным членам Национального конвента, Франсуа де Нёшато сказал им:
— Цель ваших усилий будет состоять в том, чтобы дать французам Свободу, законы и мир. Свободу, без которой французы не могут больше жить; законы — прочную основу свободы; мир — единственную настоящую цель войны. Свобода, законы и мир — эти три слова были написаны греками на дверях Дельфийского храма; вы же начертаете их на всей земле Франции!
Признаться, странные слова, если учесть, что произнесены они через восемнадцать дней после того как свобода, законы и мир были столь чудовищно нарушены! Слова напыщенного оратора, которые, тем не менее, сделались бы совершенной правдой, если бы он добавил: «и Европы!»
И в самом деле, как раз накануне пушка Вальми, еще не слышная в столице, начала те великие военные завоевания, за которыми должно было последовать завоевание умов.
Двадцатого сентября Дюмурье спас Францию, разгромив пруссаков в сражении при Вальми.
Двадцать первого сентября была провозглашена Республика.
Все знают, каким образом пруссаки отступили. Дюмурье и Дантон заключили с королем Пруссии договор, в соответствии с которым это отступление должно было пройти беспрепятственно. Сколько миллионов получили Дюмурье и Дантон за то, что они дали врагу возможность отступить к границе? Никто не может сказать этого; но один из них, Дюмурье, заплатил за свою долю тридцатью годами изгнания, а другой, Дантон, — своей головой.
Но, если верить словам Дантона, несчастнее оказался Дюмурье.
— Нельзя унести отечество на подошвах своих башмаков, — со вздохом ответил Дантон своему другу, который посоветовал ему покинуть родину.
Он остался во Франции, остался, чтобы взойти на эшафот, настолько благодатная и благородная земля Франции сладостней, даже для мертвых, чем чужбина, уготованная живым.
XLI
Конвент собирается в зале театра Тюильри. — Первое заседание. — Манюэль, Тальен. — Камбон, Дантон. — Отмена монархии. — Кража из Королевской кладовой. — Введение смертной казни для эмигрантов. — Гражданин и гражданка. — Упразднение ордена Людовика Святого. — Конвент принимает решение о суде над Людовиком XVI. — Расписка короля. — Условия жизни короля в Тампле. — Привратник Роше. — Сапожник Симон. — Таблица умножения. — Вышитые спинки стульев. — Разрисованные стены. — Двое часовых.
Двадцать первого сентября, в девять часов утра, председатель Законодательного собрания объявил депутатам, что двенадцать комиссаров просят допустить их в зал заседаний, дабы известить Собрание об учреждении Национального конвента.
Речь от имени посланцев Конвента произнес Грегуар из Блуа.
Конвент собрался в небольшом зале театра Тюильри, преобразованном в помещение для заседаний парламента.
Первое заседание прошло бурно и показало, какими будут все последующие заседания.
Картина зала заранее указывала на те битвы, которым предстояло там разворачиваться.
Никогда еще ни одно собрание, призванное принимать решения и при этом охваченное такой сильной рознью, распаленное такими сильными страстями, не оказывалось замкнуто в столь малом пространстве: Робеспьер и его якобинцы, Дантон и его кордельеры, Марат и его Коммуна, Верньо и его жирондисты; ни нейтральных, ни умеренных партий там не было: туда явились четыре армии, готовые сражаться, пришедшие исключительно для того, чтобы разрушить все старое и, завершив свою разрушительную работу, немедленно размежеваться; встав лагерем бок о бок, они упорно обменивались пылающими взглядами, более страшными, чем вспышки молний.
И потому уже в первый день заседание было жарким.
Манюэль первым добивается слова и требует, чтобы председатель Конвента жил во дворце Тюильри, чтобы при нем всегда находились атрибуты Закона и Силы и чтобы каждый раз, когда он будет открывать заседания, все граждане вставали.
Это весьма напоминало шекспировского римлянина, который, желая вознаградить Брута за убийство Цезаря, хотел поставить его на место Цезаря.
И потому Тальен обрушился с критикой на это странное предложение, показывая его нелепость.
— Нельзя ставить под сомнение, — заявил он, — что во время исполнения своих должностных обязанностей председатель Конвента должен иметь особые депутатские права; но вне этого зала он обычный гражданин. Если с ним захотят поговорить, его отыщут и на четвертом этаже, и на шестом: именно там обретается добродетель. Вот почему я требую, чтобы Конвент не обсуждал предложение о подобном тщеславном церемониале, а вместо этого принес клятву не совершать ничего, что расходилось бы с основами свободы и равенства; те же, что окажутся клятвопреступниками, должны быть принесены в жертву справедливому возмездию со стороны народа.
Кутон предлагает депутатам поклясться в преданности суверенитету народа и в ненависти к монархии, диктатуре, триумвиратам и всякого рода личной власти.
Базир высказывается против подобных клятв: по его словам, клятвы так часто нарушались за последние годы, что они ничего больше не значат, и он требует действий.
Дантон предлагает Конвенту:
1° заявить народу, что не может существовать никакая конституция, кроме той, что будет одобрена на первичных собраниях (по его мнению, это рассеет все призрачные химеры диктатуры, все нелепые мысли о триумвирате);
2° отречься от всяких перегибов и свести на нет любые опасения, заявив, что все виды земельной, промышленной и личной собственности будут сохранены навечно.
Начал Дантон свою речь — мы забыли сказать это — с заявления, что он слагает с себя полномочия министра юстиции.
Камбон одобряет первое предложение Дантона, однако полностью отвергает второе; он придерживается мысли, что Конвент не вправе издавать указ о сохранении собственности. Придет день, когда Камбон станет министром финансов и поставит вопрос о собственности на обсуждение.
Присоединившись к мнению Дантона в отношении конституции, Ласурс, напротив, критикует Камбона; он говорит, что безопасность людей и собственности должна быть взята под охрану нации.
После недолгих прений Конвент постановляет, что все неотмененные законы и все неупраздненные органы власти сохраняются, а все существующие к этому времени налоги будут взиматься как прежде.
В ходе дискуссии Манюэль выдвинул на первый план вопрос об отмене монархии.
Колло д'Эрбуа со всей категоричностью повторил это предложение, и оно было встречено аплодисментами Конвента и трибун.
Казалось, что вся нация высказала свое желание устами двух этих людей.
Однако Кинет, напротив, отстаивает мнение, что депутаты Конвента не могут быть судьями в вопросе о монархии, что они посланы сюда народом для того, чтобы создать разумный образ правления, что их главная обязанность состоит именно в этом и что затем народ уже сам решит, нужен или не нужен ему король.
— Разумеется, — заявляет Грегуар, — никто из нас никогда не предложит сохранить во Франции пагубную династию королей; мы слишком хорошо знаем, — добавляет он, — что все королевские династии всегда были ненасытным отродьем, питавшимся лишь человеческой плотью. Однако необходимо полностью успокоить друзей свободы, необходимо уничтожить этот талисман, чья колдовская сила способна усыплять еще многих людей. И потому я требую, чтобы вы посредством официально принятого закона закрепили отмену монархии.
При этих словах весь Конвент поднимается в общем порыве и единодушно постановляет, что монархия упразднена.
Базир останавливает прения. По его мнению, подобное решение не может быть принято без голосования, одними лишь возгласами одобрения; короче, он требует, чтобы подобный указ обязательно обсуждался и был составлен лишь после зрелых размышлений.
И тогда Грегуар снова поднимается на трибуну и восклицает:
— Что тут обсуждать?! Короли в моральном порядке вещей — то же, что уроды в мире физическом; королевский двор — мастерская злодеяний и логово тиранов; история королей — мартиролог наций! Я требую поставить мое предложение на голосование, с тем чтобы сформулировать его затем с мотивировкой, достойной важности этого указа.
На помощь Грегуару приходит Дюко.
— История преступлений Людовика Шестнадцатого, — заявляет он, — сама по себе является достаточной мотивировкой для отмены монархии. Одного дня десятого августа оказалось достаточно, чтобы разъяснить французам, что им надлежит делать.
Прения завершаются, и под гром аплодисментов предложение Грегуара принимается единогласно.
Сразу после этого следует другой указ: отныне все официальные документы будут датироваться 1-м годом Французской республики, а государственная печать будет нести изображение ликторского пучка, увенчанного колпаком Свободы, и надпись «Французская республика».
Таким образом в течение получаса бродячий актер и сельский священник изменили лицо Франции.