Это сильно поощряло его, и он повсюду вел такие разговоры:
— Мария Антуанетта строила из себя гордячку, но я заставил ее присмиреть! Ее дочка и Елизавета поневоле делают передо мной реверанс: дверь такая низкая, что им приходится кланяться мне, чтобы пройти. Каждый раз я пускаю в лицо Елизавете клуб дыма из моей трубки.
Не так давно она спросила у наших комиссаров: «Почему Роше все время курит?» — «Очевидно, ему это нравится», — ответили они.
Что же касается Симона, сапожника и муниципала, то он был одним из шести комиссаров, которым было поручено наблюдать за строительными работами и расходами в Тампле; он воспользовался этим обстоятельством для того, чтобы обосноваться там на постоянной основе.
Он был достойной парой Роше в отношении наглости, а позднее стал его учителем по части жестокости. Когда он поднимался в покои узников и они просили его что-нибудь принести, он говорил:
— Клери, спроси у Капета, все ли это, что ему нужно, ведь я не намерен ради него снова бегать по лестницам!
Чтобы обучить юного принца счету, Клери изготовил таблицу умножения; при помощи этой таблицы королева стала давать ребенку уроки арифметики; между тем один из муниципалов вообразил, что она обучает сына изъясняться с помощью шифра и порвал таблицу.
То же самое произошло с вышивками, над которыми работали королева и принцессы.
Когда несколько вышивок для спинок стульев были готовы, королева поручила Клери переслать их герцогине де Серан, однако муниципалы воспротивились этому, вообразив, что вышитые рисунки представляют собой тайнопись, предназначенную для сношений с внешним миром; в итоге они получили приказ, запрещавший выносить из башни Тампля рукоделия принцесс.
Как-то раз, глядя как мимо него проходит королевская семья, один из муниципалов во всеуслышание произнес:
— Клянусь, если палач не гильотинирует эту проклятую семейку, я сделаю это собственными руками!
Однажды часовой написал на внутренней стороне двери королевской спальни:
«Гильотина работает постоянно и ждет тирана Людовика XVI».
Пример был подхвачен, и вскоре все стены в Тампле, особенно на лестнице, по которой поднимались и спускались члены королевской семьи, оказались испещрены надписями вроде таких:
«Госпожа Вето у нас попляшет!»
«Уж мы сумеем посадить жирного борова на диету!»
«Долой красную ленту!»
«Пора передушить волчат!»
Имелись и другие надписи, проиллюстрированные, как говорят в наше время; рисунки изображали человека на виселице, под ногами которого были написаны слова: «Людовик принимает воздушную ванну», или человека в ожидании удара гильотины, с подписью: «Людовик харкает в мешок».
Так что короткие прогулки, разрешенные королевской семье, превратились в пытку, и король предпочел бы остаться в своих покоях, но, ссылаясь на необходимость удостоверить его личность, узника принуждали спускаться во двор и прогуливаться там.
С другой стороны, в возмещение всех этих оскорблений король встречал порой и свидетельства преданности и приязни.
Каждый день, когда наступал час его прогулки, большое число подданных, оставшихся верными монархии, выстраивались у своих окон единственно для того, чтобы увидеть, как прогуливается король.
Однажды какой-то часовой нес, как обычно, караул у дверей королевы; это был житель предместья, одетый опрятно, хотя и бедно. Клери, который был в передней комнате один, читал, и часовой смотрел на него с пристальным вниманием.
Спустя какое-то время Клери встает и хочет выйти; часовой берет на караул, а затем тихо и дрожащим голосом произносит:
— Вам запрещено выходить!
— Почему? — спрашивает Клери.
— Инструкция предписывает мне не спускать с вас глаз.
— С меня?! — восклицает Клери. — Должно быть, вы ошибаетесь.
— Разве вы не король?
— Так вы не знаете короля в лицо?
— Я никогда не видел его, сударь, и, признаться, предпочел бы увидеть его не здесь.
— Говорите тише! — шепнул Клери. — Сейчас я войду в эту комнату, оставив дверь приоткрытой, и вы увидите короля: он сидит у окна и читает.
Клери вошел и рассказал королю о своем разговоре с часовым. И тогда король встал и прошелся из одной комнаты в другую, чтобы славный малый вволю на него насмотрелся.
Не сомневаясь, что именно ради него король так побеспокоился, часовой сказал Клери, когда тот вернулся к нему:
— Ах, сударь! До чего же король добр, и как он любит своих детей! Что касается меня, то я не могу поверить, будто он причинил нам все то зло, о каком говорят.
Другой часовой, стоявший в конце аллеи, которая служила местом прогулок, еще очень молодой и с интересной внешностью, дал однажды понять членам королевской семьи, что ему нужно передать им некоторые сообщения.
Проходя мимо него в первый раз, они сделали вид, что не замечают его знаков; но, совершая второй круг, принцесса Елизавета подошла к часовому, чтобы понять, заговорит ли он с ней; однако то ли из страха, то ли из почтения он не сказал ни слова; тем не менее из глаз у него выкатились две слезы, и он пальцем показал на кучу щебня, где, вероятно, было спрятано письмо.
Под предлогом, что ему надо отыскать метательные камешки для юного принца, Клери стал рыться в щебне, однако муниципалы заставили его отойти назад и запретили ему впредь приближаться к часовым.
XLII
Распорядок дня королевской семьи. — Воззвание, оглашенное 21 сентября. — Формулировка заявок. — Разлука семьи. — Строгости Коммуны. — Короля переводят в большую башню. — Забытый завтрак. — Обед в кругу семьи. — Симон и Клери. — Дофин и король снова вместе. — Описание башни Тампля. — Любопытные подробности.
Во время этого первого периода заточения, когда все узники содержались вместе, вот каков был распорядок их дня.
Король поднимался в семь часов утра и до восьми молился. Затем он одевался, равно как и дофин, до девяти; в девять все спускались в покои королевы завтракать, а после завтрака король давал дофину какой-нибудь урок, длившийся до одиннадцати часов. Затем дофин играл до полудня, и в полдень узники вместе шли на прогулку.
Прогулка эта была принудительной: королю приходилось совершать ее в любую погоду, поскольку охрана, сменявшаяся в этот час, хотела убедиться в наличии узника.
Прогулка длилась до двух часов пополудни: в два часа узники обедали; после обеда король и королева играли в триктрак, не столько для того, чтобы развлечься, как мы уже говорили, сколько для того, чтобы иметь возможность обменяться шепотом несколькими словами; в четыре часа королева уходила вместе с обоими детьми, оставляя короля, у которого наступал в это время послеобеденный отдых; в шесть часов вечера дофин возвращался к отцу: король давал ему еще какой-нибудь урок и отправлял его играть до часа ужина; в девять часов ребенка раздевали и укладывали спать; затем все поднимались наверх и до одиннадцати часов, когда король отходил ко сну, королева занималась вышиванием.
Что же касается принцессы Елизаветы, то она постоянно молилась, ежедневно произнося все молитвы суточного круга, или же, нередко вслух, по просьбе королевы читала какую-нибудь душеспасительную книгу.
Двадцать первого сентября, в четыре часа дня, муниципальный чиновник по имени Любен, находясь в окружении конных жандармов и многочисленной черни, огласил перед башней Тампля воззвание. Перед этим прозвучали трубы и воцарилась тишина.
Любена выбрали, несомненно, из-за его громкого голоса, так что королевская семья не упустила ни слова из этого воззвания, извещавшего об отмене монархии и установлении республики.
Эбер, который нам уже знаком, и Детурнель, который позднее был министром государственных налогов, оказались в тот день дежурными в Тампле; они сидели возле двери и с любопытством наблюдали за королем, чтобы увидеть, какое впечатление произведет на него новость, которую ему предстояло услышать.
Король держал в руках книгу и продолжал читать: на лице его не отразилось никакого волнения.
Королева проявила такую же твердость, не позволив себе ни единого жеста, способного выдать боль, сжимавшую ее сердце, и гнев, кипевший в глубине ее души.
Когда оглашение воззвания закончилось, трубы прозвучали снова.
Клери встал у окна, и, поскольку его приняли за короля, народ осыпал его проклятиями, а жандармы угрожали ему саблями.
В тот же вечер Клери уведомил короля о том, что дофину нужны одеяла и полог для кровати, поскольку заметно похолодало.
В ответ король велел Клери написать заявку на все эти предметы и подписал ее.
Составляя эту заявку, Клери употребил выражение, которым он обычно пользовался прежде: «Король требует для своего сына и т. д.»
— Вы имели наглость, — заметил ему Детурнель, — употребить титул, отмененный, как вы только что слышали, по воле народа!
— Я слышал какое-то воззвание, — сказал Клери, — это правда, но не понял, о чем оно.
— Оно об отмене монархии, — пояснил Детурнель камердинеру, — и вы можете сказать этому господину, — добавил он, указывая на короля, — что ему приказали отказаться от титула, который народ больше не признает.
— Я уже не могу ничего изменять в заявке, поскольку она подписана. Король спросит меня, чем вызвана эта правка, а объяснять ему причину таких изменений надлежит не мне.
— Ладно, — ответил Детурнель, — поступайте как хотите, но я не стану заверять вашу заявку.
На другой день Клери подошел к принцессе Елизавете, чтобы получить ее распоряжения относительно того, каким образом ему следует впредь составлять подобные заявки.
Ему было сказано, что надо использовать следующую формулировку:
«Требуется для нужд Людовика XVI… Марии Антуанетты… Луи Шарля… Марии Терезы… Марии Елизаветы и т. д.»
Более всего королевской семье недоставало постельного белья и одежды; вспомним, что в монастырь фельянов постельное белье прислала королеве жена английского посла.