Принцессы ежедневно штопали собственную одежду, а чтобы починить одежду короля, который, как и другие, был лишен всего, принцессе Елизавете нередко приходилось ждать его отхода ко сну.
Двадцать шестого сентября Клери узнал от одного из муниципалов, что предполагается разлучить короля с его семьей и что покои, предназначенные для него в большой башне, скоро будут готовы.
Пустив в ход всякого рода предосторожности, Клери сообщил эту новость королю.
Мало-помалу у короля отнимали все: сначала королевство, затем семью; каждое испытание он сносил со смирением, которое было для него столь естественно, что напоминало безучастность.
— Клери, — сказал он, обращаясь к камердинеру, — вы не можете дать мне большего доказательства преданности, чем поступая так, как вы это делаете. Я требую, чтобы вы в своем усердии ничего от меня не скрывали, ибо я готов ко всему. Попытайтесь только заранее разузнать день и час этой тягостной разлуки и сообщите мне.
Двадцать девятого сентября, в десять часов утра, пять или шесть муниципалов вошли в комнату королевы. Один из них, некто Шарбонье, зачитал королю постановление Коммуны, предписывавшее забрать бумагу, чернила, перья, карандаши и даже исписанные листы, которые окажутся у заключенных как при себе, так и в их комнатах; эта мера распространялась на камердинеров и других слуг.
Если бы у заключенных появилась потребность в чем-либо, Клери должен был вписать соответствующую заявку в журнал, оставленный в зале совета.
Принцессы отдали ножницы, но сумели спрятать карандаши.
Во время этого обыска Клери узнал от одного из муниципалов, присланных Коммуной, что вечером того же дня король будет переведен в большую башню.
Клери через принцессу Елизавету предупредил об этом короля.
Новость оказалась точной; вечером, когда после ужина король хотел покинуть комнату королевы, чтобы подняться в свою спальню, муниципал велел ему подождать, поскольку совету надо довести до его сведения нечто важное.
Десять минут спустя шесть муниципалов, утром забравших у заключенных бумаги, вошли в комнату и зачитали королю второе постановление Коммуны: это было распоряжение о его переводе в большую башню.
Новость была страшной, и, хотя король был предупрежден о ней заранее, чувствовалось, что на этот раз его невозмутимость дрогнула.
Вся королевская семья пыталась прочитать в глазах короля и комиссаров, куда мог привести его этот новый шаг, еще более страшный, чем все предыдущие, шаг по загадочному, неведомому, страшному пути; то была мрачная дорога, в конце которой, на горизонте, маячило 21 января.
Клери последовал за королем в его новую тюрьму.
Между тем у короля начался сильный насморк; стоило большого труда пригласить к нему врача и аптекаря, ибо муниципалы упорно верили, что эта болезнь притворна.
В итоге к нему допустили господ Лемонье и Робера, и Коммуна каждый день требовала подавать ей бюллетень о состоянии его здоровья.
Муниципалы настолько торопились разлучить короля с его семьей, что у них не хватило терпения дождаться того момента, когда покои в большой башне будут готовы; из всей обстановки там имелась лишь кровать, в комнатах еще работали маляры и наклейщики бумажных обоев, и оттого кругом стоял невыносимый запах.
Клери провел первую ночь, сидя на стуле возле постели короля.
Их явно намеревались разлучить, однако на другой день король проявил такую настойчивость, что Клери было разрешено остаться подле него.
После утреннего подъема короля Клери хотел отправиться в малую башню, чтобы одеть дофина, однако муниципалы воспротивились этому, и один из них, некто Верон, заявил камердинеру:
— Вы не будете более общаться с другими узниками, равно как и ваш господин: он не должен впредь видеться даже со своими детьми.
Поскольку Клери не стал передавать Людовику XVI слова муниципала, в девять часов утра король потребовал, чтобы его отвели к семье, однако охранники грубо ответили ему:
— У нас нет на это приказа.
Спустя четверть часа в комнату вошли два муниципальных чиновника, ведя за собой официанта, который нес кусок хлеба и графин лимонада, предназначавшиеся для завтрака короля.
Людовик XVI высказал им желание обедать вместе с семьей.
— Нам следует получить на этот счет распоряжения Коммуны, — ответили комиссары.
— Ну тогда пусть хотя бы мой камердинер пойдет туда, — настаивал король. — Он заботится о моем сыне, и ничто не мешает тому, чтобы он продолжал обслуживать его.
— От нас это не зависит, — сказали комиссары и с этими словами удалились.
Клери, сидевший в углу комнаты, опустил голову на ладони и разрыдался; король минуту молча смотрел на него, а затем подошел к нему с хлебом, который принес официант, разломал его надвое и, протягивая половинку камердинеру, произнес:
— По-видимому, они забыли о вашем завтраке, Клери; вот, возьмите это, мне достаточно остального.
Клери вначале отказался, но, поскольку король настаивал, взял половинку хлеба, обливаясь слезами.
Король, при всей своей бесстрастности, и сам обронил несколько слез.
В десять часов утра в комнату вошли другие муниципалы, приведя с собой строителей, которые должны были продолжить работы в покоях; один из муниципалов подошел к королю и сказал ему, что присутствовал на завтраке членов королевской семьи и все они в добром здравии.
Король поблагодарил этого человека и, заметив в нем немного доброжелательства, обратился к нему с просьбой:
— Сударь, не мог бы я получить кое-какие книги, оставленные мною в комнате королевы? Вы доставите мне удовольствие, прислав их сюда, ведь мне нечего читать.
Король назвал книги, которые он желал иметь, и муниципал согласился исполнить просьбу короля, но, не умея читать, предложил пойти вместе с ним Клери.
Клери, радуясь тому, что случай предоставил ему возможность передать новости о короле его семье, последовал за муниципалом и застал королеву в ее комнате, в окружении детей и рядом с принцессой Елизаветой; все в этом маленьком кружке узников и без того плакали, но, когда они увидели Клери, слезы их усилились, а королева, дав передышку своему высокомерию, сокрушенному в конце концов горем, стала горячо умолять муниципалов позволить ей видеться с королем хотя бы в часы трапез, хотя бы несколько минут в день; эта просьба, начавшаяся с жалоб и слез, превратилась в конечном счете в один долгий горестный крик.
Муниципалы не смогли сдержаться.
— Ах, черт побери, ничего не поделаешь! — воскликнул один из них. — Пусть сегодня они обедают вместе; но, поскольку наш образ действий подчинен воле Коммуны, завтра мы будем делать то, что она нам предпишет.
Его коллеги согласились с ним.
Весь этот день наполнился радостью для несчастной семьи: королева сжимала в объятиях детей, а принцесса Елизавета, воздев руки к небу, благодарила Господа за это неожиданное счастье; муниципалы заплакали и даже подлый Симон не смог удержаться от восклицания:
— Клянусь, эти чертовы бабы и меня заставят плакать!
А затем, обращаясь непосредственно к королеве, он добавил:
— Вы вот не плакали, когда убивали народ десятого августа!
Клери забрал книги, которые просил принести король, и отнес их ему, а муниципалы, войдя вслед за камердинером, сообщили королю, что он увидит свою семью. Клери воспользовался этим обстоятельством и попросил разрешения прислуживать одновременно королю и юному принцу; то был благословенный день: разрешение, которое просил Клери, было ему дано.
Обед подали у короля, а после обеда королеве показали покои, которые приготовили для нее над комнатой ее мужа. К несчастью, там еще многое нужно было сделать, и, хотя она была готова сама упрашивать рабочих поторопиться, ей заявили, что работы можно будет завершить не раньше, чем через три недели.
И в самом деле, через три недели королева поселилась в предназначенных для нее покоях, однако этот день, с нетерпением ожидавшийся ею, оказался отмечен большой печалью.
У Марии Антуанетты отняли сына и передали его королю.
Чтобы можно было лучше понять описываемые нами события, для нас важно дать читателям представление о том, где эти события происходили. Мы позаимствуем у Клери оставленное им описание тюрьмы, в которой находились король и королевская семья:
«Большая башня, высотой около ста пятидесяти футов, состоит из пяти сводчатых этажей, которые поддерживаются снизу доверху большим центральным столбом. Внутреннее пространство представляет собой квадрат со стороной около тридцати футов.
Поскольку третий и четвертый этажи, предназначенные для королевской семьи, имели, как и все прочие, лишь по одному помещению, каждое из них разделили деревянными перегородками на четыре комнаты. Нижний этаж был отдан муниципалам; второй этаж служил караульным помещением; король жил на третьем.
Первая комната его покоев была передней, откуда три различные двери вели по отдельности в три другие комнаты. Напротив входной двери располагалась спальня короля, в которой поставили кровать для господина дофина; моя комната находилась слева, так же как и столовая, отделенная от передней застекленной перегородкой. В спальне короля имелся камин; большая печь, установленная в передней, обогревала остальные комнаты. Каждая из этих комнат освещалась посредством окна, однако снаружи на них установили толстые железные решетки и наклонные тюремные ставни, мешавшие циркулировать воздуху; оконные ниши были глубиной в девять футов.
Большая башня сообщалась на каждом этаже с четырьмя башенками, стоявшими по ее углам.
В одной из этих башенок была лестница, доходившая до стенных зубцов; местами в башенке были пробиты окошки, всего их насчитывалось семь. С этой лестницы можно было войти на любой этаж, преодолев две двери: первая была из очень толстых дубовых досок и обита гвоздями, а вторая была железной.
Вторая башенка соединялась со спальней короля, и в ней был сделан кабинет