Что вы имеете сказать в свое оправдание?
ЛЮДОВИК. — В то время не существовало никаких законов, которые воспрещали бы мне эти действия.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Двадцать третьего июня, желая продиктовать нации свои законы, вы окружили войсками ее представителей, предъявили им две королевские декларации, ниспровергающие всякую свободу, и приказали депутатам разойтись. Ваши декларации и протоколы Учредительного собрания удостоверяют эти посягательства.
Что вы имеете сказать в свое оправдание?
ЛЮДОВИК. — В то время не существовало никаких законов, которые воспрещали бы мне эти действия.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Вы выслали войска против граждан Парижа. Ваши подручные пролили кровь многих из них, и вы удалили эти войска лишь тогда, когда взятие Бастилии и всеобщее восстание показали вам, что победа на стороне народа. Речи, с которыми вы обращались девятого, двенадцатого и четырнадцатого июля к различным депутациям Учредительного собрания, обнаруживают, каковы были ваши намерения, а массовые убийства в Тюильри свидетельствуют против вас.
Что вы имеете сказать в свое оправдание?
ЛЮДОВИК. — В то время я был вправе высылать войска по своей воле, однако у меня никогда не было намерения проливать кровь.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — После этих событий, несмотря на обещания, данные вами пятнадцатого июля в Учредительном собрании и семнадцатого в Парижской ратуше, вы упорствовали в своих замыслах против национальной свободы. Вы долго уклонялись от исполнения указов одиннадцатого августа, касающихся уничтожения личной крепостной зависимости, феодального уклада и десятины. Вы долго отказывались признать Декларацию прав человека; вы увеличили вдвое число ваших телохранителей и вызвали в Версаль Фландрский полк; вы позволяли, чтобы во время оргий, происходивших на ваших глазах, попиралась ногами национальная кокарда, выставлялась напоказ белая кокарда и поносилось имя нации. Наконец, вы сделали неизбежным новое восстание, повлекшее за собой смерть нескольких граждан, и лишь после поражения вашей гвардии вы заговорили другим языком и возобновили свои вероломные обещания. Эти факты подтверждаются вашими замечаниями от восемнадцатого сентября по поводу указов одиннадцатого августа, протоколами Учредительного собрания, версальскими событиями пятого и шестого октября и речью, с которой вы обратились в тот же день к депутации Учредительного собрания, заявив, что хотите прислушиваться к его советам и никогда не порывать отношений с ним.
Что вы имеете сказать в свое оправдание?
ЛЮДОВИК. — По поводу представленных мне указов я сделал тогда замечания, которые полагал правильными и необходимыми. Утверждение, касающееся кокарды, ложно: в моем присутствии ничего подобного не происходило.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — На празднике Федерации четырнадцатого июля вы принесли присягу, которую не сдержали. Вскоре вы сделали попытку подкупить общественное мнение через посредство Талона, который действовал в Париже, и Мирабо, который должен был возбудить контрреволюционное движение в провинциях.
Вы израсходовали целые миллионы, чтобы осуществить этот подкуп, и даже популярность хотели сделать средством порабощения народа. Это следует из докладной записки Талона, с вашими собственноручными пометками на полях, и письма к вам Лапорта от девятнадцатого апреля, в котором, передавая вам содержание своей беседы с Риваролем, он сообщает, что миллионы, потраченные вами, не принесли никакой пользы.
Что вы имеете сказать в свое оправдание?
ЛЮДОВИК. — Я не помню в точности, что происходило в то время, но в любом случае все тогдашние события предшествовали принятию мною конституции.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не вследствие ли плана, намеченного Талоном, вы побывали в Сент-Антуанском предместье и, раздавая деньги бедным рабочим, говорили им, что не можете сделать для них ничего другого?
Что вы имеете сказать в свое оправдание?
ЛЮДОВИК. — Я не знал большего удовольствия, как давать нуждающимся; в этом нет ничего, связанного с каким-либо замыслом.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не вследствие ли того же плана вы притворились больным, чтобы разведать общественное мнение в отношении вашего отъезда в Сен-Клу или Рамбуйе под предлогом восстановления здоровья?
Что вы имеете сказать в свое оправдание?
ЛЮДОВИК. — Это обвинение нелепо.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — С давних пор вы замышляли бегство. Двадцать третьего февраля Лапорт представил вам докладную записку, в которой указывал средства побега; на этой записке имеются ваши пометки. Двадцать восьмого толпа дворян и военных заполнила ваши покои во дворце Тюильри с целью способствовать вашему бегству. Вы намеревались покинуть Париж восемнадцатого апреля и уехать в Сен-Клу. Однако сопротивление граждан дало вам почувствовать, как велико было общее недоверие. Вы попытались рассеять его, сообщив Учредительному собранию текст письма, с которым вы обратились к поверенным в делах нации при иностранных державах, дабы известить их, что вы по своей воле признали представленные вам конституционные статьи. И тем не менее двадцать первого июня вы бежали с подложным паспортом, оставив декларацию, направленную против тех же конституционных статей; вы приказали министрам не подписывать никаких актов, исходящих от Национального собрания, и запретили министру юстиции ставить государственную печать. Народные деньги щедро раздавались, чтобы обеспечить успех этой измены, а прикрыть ее должны были вооруженные силы под командованием Буйе, на которого незадолго перед тем было возложено руководство бойней в Нанси и которому вы писали по этому поводу, советуя ему беречь свою популярность, поскольку она может быть вам полезна. Эти факты подтверждаются докладной запиской от двадцать третьего февраля, с вашими собственноручными пометками; вашей декларацией от двадцатого июня, написанной целиком вами же; вашим письмом к Буйе от четвертого сентября тысяча семьсот девяностого года, и запиской последнего, в которой он дает вам отчет в употреблении девятисот девяноста трех тысяч ливров, полученных от вас и отчасти израсходованных на подкуп войск, которые должны были вас конвоировать.
Что вы имеете сказать в свое оправдание?
ЛЮДОВИК. — Я не имею никакого понятия о докладной записке от двадцать третьего февраля. Что же касается всего того, что относится к моей поездке в Варенн, то я сошлюсь на ответы, данные мною в то время комиссарам Учредительного собрания.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — После вашего ареста в Варение вы были временно отстранены от осуществления исполнительной власти, но продолжали составлять заговоры. Семнадцатого июля на Марсовом поле пролилась кровь граждан. Ваше собственноручное письмо к Лафайету, написанное в тысяча семьсот девяностом году, доказывает существование преступного сговора между вами и Лафайетом, к которому присоединился и Мирабо. Пересмотр конституции начался под их пагубным покровительством. Все виды подкупа были пущены в ход. Вы оплачивали пасквили, памфлеты и газеты, имевшие целью искажать общественное мнение, подрывать доверие к ассигнатам и отстаивать интересы эмигрантов. Записи Септёя показывают, какие огромные суммы были потрачены на эти свободоубийственные приемы.
Что вы имеете сказать в свое оправдание?
ЛЮДОВИК. — События семнадцатого июля не имеют ко мне никакого отношения; что же касается всего остального, то я не имею об этом никакого понятия.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Четырнадцатого сентября вы притворно приняли конституцию; в своих речах вы выражали намерение поддерживать ее и при этом направляли свои усилия на то, чтобы ниспровергнуть ее еще прежде, чем работа над ней была завершена.
Двадцать четвертого июля в Пильнице был подписан договор между Леопольдом Австрийским и Фридрихом Вильгельмом Бранденбургским, которые обязывались восстановить во Франции абсолютную монархию, а вы умалчивали об этом договоре до тех пор, пока он не стал известен всей Европе.
Что вы имеете сказать в свое оправдание?
ЛЮДОВИК. — Я сообщил о Пильницком договоре, как только узнал о нем сам; к тому же все, что относится к этому предмету, в силу конституции касается министров.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Арль поднял знамя мятежа; вы оказали ему содействие отправкой трех гражданских комиссаров, которые своей деятельностью не только не подавляли контрреволюционеров, но и потворствовали их преступлениям.
Что вы имеете сказать в свое оправдание?
ЛЮДОВИК. — Инструкции, полученные комиссарами, должны свидетельствовать о том, какого рода поручения были им даны; я не знал ни одного из них, когда они были предложены мне министрами.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Авиньон и Венессенское графство были присоединены к Франции. Вы привели в исполнение этот указ лишь месяц спустя, а за это время край был опустошен гражданской войной. Комиссары, которых вы посылали туда одного за другим, довершили его разорение.
Что вы имеете сказать в свое оправдание?
ЛЮДОВИК. — Я не помню, на сколько времени было отсрочено исполнение указа; впрочем, этот факт не может касаться меня лично: он касается комиссаров и тех, кто посылал их.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Ним, Монтобан, Манд и Жалес были охвачены сильными волнениями с первых же дней свободы; вы не делали ничего для подавления этого зародыша контрреволюции вплоть до того момента, когда вспыхнул заговор Дюсайяна.
Что вы имеете сказать в свое оправдание?
ЛЮДОВИК. — Я отдавал тогда по этому поводу все распоряжения, какие предлагались мне министрами.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Вы выслали двадцать два батальона против марсельцев, выступивших в поход для подавления контрреволюции в Арле.
Что вы имеете сказать в свое оправдание?
ЛЮДОВИК. — Чтобы точно ответить на этот вопрос, мне нужно иметь перед глазами документы.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Вы отдали командование над войсками на юге Витгенштейну, который писал вам двадцать первого апреля тысяча семьсот девяносто второго года уже после того, как был отозван:
«Еще немного, и я призову к трону Вашего Величества тысячи французов, которые снова станут достойны тех пожеланий счастья, какие Вы им высказываете».