Вторая была выданным ему свидетельством увольнения из королевской гвардии, датированным 1 июня 1792 года.
Внизу этого документа рукой Пари было написано:
Пусть никого не тревожат: никто не содействовал мне в успешном убийстве негодяя Сен-Фаржо. Если бы он случайно не попался мне под руку, я совершил бы поступок еще лучше: я очистил бы Францию от цареубийцы и отцеубийцы герцога Орлеанского. Пусть никого не тревожат; все французы трусы, которым я говорю:
Народ, чьи злодеяния повсюду сеют страх,
Спокойно, радостно к небытию я обращаю взор:
Лишь смерть одна способна смыть позор,
Оставленный монарха кровью на наших головах!
Конвент пожаловал гражданину Огюсту, донесшему на Пари, тысячу двести ливров, которые были выплачены ему единовременно.
LI
Короля оскорбляют при возвращении в Тампль. — Галстук и перчатки. — 1 января. — Общественное мнение. — «Друг законов». — Врач Брюнье. — Постановление Коммуны. — 17 января король узнает, что его приговорили к смерти. — Его бесстрастность. — «Французский Меркурий» и логогриф. — Ожидание отсрочки. — Три свертка луидоров. — Письмо короля Коммуне. — Исполнительный совет. — Королю зачитывают приговор. — Указ Конвента. — Письмо короля Конвенту. — Последний обед короля. — На столе нет ножа.
Посмотрим, что происходило в Тампле во время этих долгих прений, длившихся с 26 декабря по 17 января.
Король был возвращен в Тампль с теми же мерами предосторожности, что и в первый раз, но эти меры предосторожности не смогли предотвратить оскорблений, которые ему нанесли.
По возвращении он подарил один оттиск своей защитительной речи Клери, а другой попросил передать королеве, что и было сделано при посредстве комиссара Венсана, строительного подрядчика, который, взяв на себя исполнение этого поручения, стал выпрашивать у короля какую-нибудь из принадлежавших ему вещей в качестве реликвии.
Король отвязал галстук и подарил его Венсану; на другой день, когда еще один муниципал обратился к нему с такой же просьбой, король отдал ему свои перчатки.
Выше мы сказали, что история Тампля сделалась легендой; как видим, принадлежавшие королю предметы сделались реликвиями.
Первого января Клери подошел к постели короля и вполголоса попросил у него разрешения высказать ему самые горячие пожелания скорого окончания его несчастий.
— Я принимаю ваши пожелания, — растроганно промолвил король.
И он протянул Клери руку, которую тот поцеловал, оросив ее слезами.
Поднявшись с постели, он тотчас попросил одного из муниципалов справиться о самочувствии королевской семьи и от его имени передать ей поздравления по случаю Нового года.
Слова эти были произнесены с таким оттенком печали в голосе, что другой муниципал спросил у Клери:
— Но почему он не попросит разрешения увидеться со своей семьей? Ведь теперь, когда допросы закончились, это не встретило бы никаких затруднений.
Минуту спустя муниципал, отправившийся к королеве, вернулся и сообщил королю, что королевская семья благодарит его за поздравления и в свой черед шлет ему пожелания счастья.
Король поднял глаза к небу и произнес:
— Ну и праздник Нового года!
В тот же вечер Клери передал королю сказанные муниципалом слова, а именно, что если король попросит разрешения увидеться со своей семьей, то это разрешение будет ему дано.
Король подумал, а потом сказал:
— Через несколько дней они наверняка не откажут мне в этом утешении: надо подождать.
Король получал известия о том, что происходило в Париже, и некоторые из них были утешительными.
Смелый и достаточно талантливый человек по имени Лайя поставил комедию под названием «Друг законов». Эта комедия, совершенно республиканская с сегодняшней точки зрения, была для того времени крайне реакционной; особенно неистовые аплодисменты вызывало у зрителей полустишие «Законы, а не кровь!..».
С другой стороны, в театре Водевиль в это время играли «Целомудренную Сусанну», и, в тот момент, когда обвиненная старцами и обреченная предстать перед их судом героиня говорит им: «Как можете вы быть и судьями, и обвинителями в одно и то же время?», публика заставляла трижды повторять эту сцену и каждый раз взрывалась аплодисментами.
Клери сам вручил королю печатный экземпляр пьесы «Друг законов», и, поскольку, вести о разногласиях в Конвенте доходили до него, он пытался внушить узнику надежду, что депутаты приговорят его к изгнанию или тюремному заключению.
— Хорошо бы им проявить такую умеренность по отношению к моей семье, — ответил король. — Я страшусь только за нее.
Клери известили через его жену о том, что роялисты собрали значительную сумму и эта сумма, хранящаяся у г-на Паризо, редактора «Дневного листка», находится в распоряжении короля.
Клери доложил королю об этом предложении.
— Поблагодарите от моего имени этих господ, — ответил ему король, — но я не могу принять от них такой подарок, поскольку это подвергло бы их опасности.
Между тем король продолжал переписываться со своей семьей — либо при помощи клубка с нитками, либо при помощи окна.
Таким образом он узнал о болезни дочери и в течение нескольких дней пребывал в сильном беспокойстве; в конце концов королева добилась, чтобы г-н Брюнье, врач королевских детей, явился в Тампль для осмотра юной принцессы, и полученное разрешение немного успокоило короля.
Во вторник пятнадцатого января г-н Десез и г-н Тронше явились, как обычно, к королю и известили его о том, что на другой день они будут отсутствовать.
В среду 16 января г-н де Мальзерб в течение двух часов оставался с королем и, уходя, произнес:
— Государь, я вернусь дать вам отчет о поименном голосовании, как только узнаю его итоги.
Но, как известно, поименное голосование затянулось далеко за полночь и приговор был вынесен лишь утром 17-го.
Накануне, в шесть часов вечера, в комнату короля вошли четверо муниципалов и зачитали ему постановление Коммуны, из которого следовало, что они будут охранять узника днем и ночью, а двое из них проведут ночь возле его постели.
В четверг 17 января г-н де Мальзерб явился в Тампль около девяти часов утра. Клери, первым увидев его, бросился ему навстречу.
— Ну что? — спросил он его.
— Все пропало, — ответил г-н де Мальзерб, — король приговорен к смертной казни.
Когда г-н де Мальзерб вошел в комнату короля, тот сидел спиной к лампе, стоявшей на камине, опершись локтями о стол и опустив голову на ладони.
Шум, который, войдя, произвел его защитник, вывел короля из задумчивости.
Он поднял голову и произнес:
— В течение двух последних дней я был занят тем, что пытался припомнить, мог ли я за все время моего царствования заслужить хоть малейший упрек со стороны моих подданных. Так вот, господин де Мальзерб, клянусь вам со всей искренностью моего сердца как человек, который скоро предстанет перед Господом, я всегда желал счастья моему народу и не строил никаких замыслов, способных повредить ему.
Видя короля в таком расположении духа, г-н де Мальзерб уже с меньшей душевной болью объявил ему об указе, которым Конвент приговорил его к смерти.
Король выслушал его, не сделав ни единого жеста, который выдал бы его удивление или волнение.
Когда г-н де Мальзерб собрался уходить, король добился разрешения остаться с ним на какое-то время наедине; он провел его в свой кабинет, закрыл дверь и оставался с ним с глазу на глаз целый час.
Затем он проводил его до входной двери, после чего вернулся в свою комнату и, обращаясь к Клери, промолвил:
— Печаль этого славного старика глубоко растрогала меня.
Король оставался у себя в комнате вплоть до обеда, читая или прохаживаясь.
Вечером, видя, что король направился в сторону своего кабинета, Клери пошел следом за ним и спросил, не нуждается ли он в его услугах.
Король остановился.
— Вы слышали, какой приговор мне вынесли? — спросил он.
— Ах, государь! — воскликнул Клери. — Надо надеяться на отсрочку; господин де Мальзерб полагает, что в ней не откажут.
— Я не льщу себя никакой надеждой, — ответил король. — Но, по правде сказать, меня сильно огорчило, что мой родственник, герцог Орлеанский, проголосовал за мою смерть. Почитайте вот этот список.
И он вручил Клери список с итогами поименного голосования.
— Люди, — сказал ему Клери, — открыто ропщут; Дюмурье находится в Париже; говорят, что он привез с собой наказ своей армии, которая выступает против суда над вашим величеством. Народ возмущен постыдным поведением герцога Орлеанского. К тому же пошел слух, что посланники иностранных держав намерены собраться, чтобы вместе отправиться в Конвент; наконец, уверяют, что члены Конвента опасаются народного бунта.
— О, я буду крайне огорчен, если такое случится, — ответил король, — ведь появятся новые жертвы. Меня не страшит моя собственная смерть, но я не могу без трепета думать о жестокой участи, которая после моей смерти ожидает мою семью, королеву и наших несчастных детей, а также тех преданных слуг, что меня не покинули, и тех стариков, что не имели других средств к существованию, кроме скромных пенсионов, которые я им выплачивал. Кто им поможет?
Затем, после минутного молчания, он продолжил:
— О Боже, неужели это и есть та награда, какую мне предстоит получить за все мои жертвы? Разве не пытался я сделать все возможное, чтобы обеспечить французам счастье?
Весь вечер король ждал г-на де Мальзерба, однако г-н де Мальзерб так и не пришел.
Не пришел он и на другой день.
Под руку королю попал старый номер «Французского Меркурия» с логогрифом, и он передал логогриф Клери, предложив ему отыскать загаданное слово.