Затем, видя, что тот никак не может справиться с задачей, он произнес:
— А между тем это слово весьма применимо теперь ко мне.
— И что же это за слово? — поинтересовался Клери.
— Жертва, — ответил король.
В субботу 19 января, в девять часов утра, в комнату короля вошел муниципал по имени Гобо, держа в руке какую-то бумагу.
Его сопровождал привратник башни, несший письменный прибор.
Муниципал явился с целью составить опись мебели и других вещей короля.
В глубине одного из ящиков письменного стола лежали три круглых свертка; муниципал решил изучить их содержимое.
— Не стоит, — произнес король, — там луидоры, по тысяче ливров в каждом из свертков. Эти деньги принадлежат господину де Мальзебру, и вы можете видеть, что на всех трех написано его имя.
За весь этот день король не увидел ни одного из своих защитников.
Тогда ему стало понятно, что было принято решение не пускать к нему адвокатов, и он обратился к комиссарам с просьбой добиться для него разрешения увидеться с г-ном де Мальзербом.
Но один из них сознался ему, что им запрещено уведомлять общий совет Коммуны о каких бы то ни было требованиях с его стороны, если они не составлены и не подписаны им собственноручно.
— Почему же тогда меня в течение двух дней держали в неведении об этом изменении? — спросил король.
После чего он написал письмо и вручил его муниципалам; однако оно было доставлено в Коммуну лишь на другой день.
Король требовал дать ему возможность свободно видеться с защитниками, жаловался на приказ, предписывавший не спускать с него глаз ни днем, ни ночью, а главное, просил, чтобы его хоть ненадолго оставляли одного.
«Следует понять, — писал он Коммуне, — что в положении, в котором я нахожусь, для меня крайне тягостно не иметь возможности побыть одному и обрести спокойствие, необходимое для того, чтобы собраться с мыслями».
В воскресенье 20 января, сразу после своего пробуждения, король поинтересовался у муниципалов, довели ли они до сведения общего совета Коммуны его просьбу; его заверили, что она была передана туда немедленно; однако в десять часов утра, когда Клери вошел в комнату короля, положительного решения Коммуны еще не было.
— Господин де Мальзерб так и не пришел ко мне, — промолвил король.
— Государь, — ответил ему Клери, — я только что узнал, что он несколько раз появлялся у башни, но входить в нее ему было по-прежнему запрещено.
— Вероятно, — сказал король, — скоро я узнаю причину этого отказа.
И он принялся расхаживать по комнате взад и вперед.
В два часа пополудни дверь внезапно открылась и в покои короля одновременно вошли человек двенадцать или пятнадцать: то был исполнительный совет.
Возглавляли этих людей Гара, министр юстиции; Лебрён, министр иностранных дел; Грувель, секретарь исполнительного совета, Шамбон, мэр; Шометт, прокурор Коммуны, и Сантер, командующий вооруженными силами.
Они явились ознакомить короля с вынесенным ему приговором.
Король слушал его стоя, и, впервые, возможно, гордо подняв голову, которой вскоре предстояло упасть на эшафоте, он словно подавал Богу апелляционную жалобу, на которую ему ответили отказом люди.
Гара, не снимая шляпы, взял слово и произнес:
— Людовик! Национальный конвент поручил временному исполнительному совету ознакомить вас с указами от пятнадцатого, шестнадцатого, семнадцатого, девятнадцатого и двадцатого января. Сейчас вам зачитает их секретарь совета.
И тут, действительно, Грувель развернул лист бумаги и слабым и дрожащим голосом стал читать:
Национальный конвент объявляет Людовика Капета, последнего короля французов, виновным в заговоре против свободы нации и в покушении на безопасность государства.
Национальный конвент объявляет, что Людовик Капет подвергнется смертной казни.
Национальный конвент объявляет бессодержательным документ Людовика Капета, представленный в суде его защитниками и расцененный как апелляция к нации на приговор, вынесенный ему Конвентом, и запрещает кому бы то ни было давать ему ход под страхом подвергнуться судебному преследованию и понести наказание как виновному в покушении на безопасность Республики.
Временный исполнительный комитет сегодня же доведет настоящий указ до сведения Людовика Капета, а также примет меры по поддержанию порядка и безопасности, необходимые для того, чтобы обеспечить исполнение указа в двадцать четыре часа со времени его оглашения, и даст отчет Национальному конвенту немедленно после приведения приговора в исполнение».
Пока король выслушивал этот приговор, на его лице не отражалось никакого волнения. Тем не менее во время чтения первой статьи, когда секретарь произнес слово «заговор», на губах короля появилась горькая улыбка; однако при словах «подвергнется смертной казни» всякие следы этой улыбки исчезли, уступив место полнейшему спокойствию.
Затем, когда чтение завершилось, король сделал шаг к Грувелю, взял у него из рук указ, сложил его и, вытащив из кармана бумажник, положил туда; затем он вынул из того же бумажника какую-то бумагу и голосом, в котором наряду с просительным тоном великолепно звучало королевское достоинство, обратился к министру Гара:
— Господин министр юстиции, прошу вас немедленно вручить это письмо Национальному конвенту.
Министр застыл, не решаясь взять письмо, и тогда король добавил:
— Сейчас я вам его прочитаю.
И он без всякого волнения прочитал следующее:
«Прошу дать мне трехдневную отсрочку, дабы я имел возможность приготовиться предстать перед Господом; прошу с этой целью предоставить мне возможность видеться с духовником, на которого я укажу комиссарам Коммуны, и сделать так, чтобы этот духовник был защищен от всяких страхов и всяких тревог в связи с актом милосердия, который он исполнит по отношению ко мне.
Я прошу освободить меня от постоянного надзора, установленного общим советом в последние дни.
Я прошу дать мне в этот срок возможность видеться с моей семьей, когда я этого захочу и без свидетелей; я желал бы, чтобы Национальный конвент теперь же позаботился о судьбе моей семьи и позволил ей свободно выехать, куда она сама сочтет уместным удалиться.
Я препоручаю милосердию нации всех тех, кто состоял у меня в услужении; в их числе немало таких, кто вложил все личные средства в покупку своей должности и теперь, не имея жалованья, неизбежно находится в нужде, равно как и таких, кто жил одним жалованьем.
Среди тех, кто получал пенсион, немало стариков, женщин и детей, которые не имеют иных средств к существованию.
Составлено в башне Тампль 20 января 1793 года.
Гара взял письмо из рук короля и поручился, что оно будет немедленно передано в Конвент. Он хотел было удалиться, но король остановил его, снова открыл свой бумажник и, вынув оттуда листок бумаги карточку, сказал:
— Сударь, если Конвент удовлетворит мою просьбу относительно человека, которого я желал бы видеть, то вот его адрес.
И король вручил этот листок одному из муниципалов.
На листке почерком, отличным от почерка короля, было написано:
«Господин Эджворт де Фирмой, Паромная улица, № 483».
После этого король отступил на шаг, как это обычно делают короли, давая знать, что аудиенция закончена. Министр удалился, и те, кто сопровождал его, вышли вслед за ним.
Какое-то время король прохаживался по комнате, а затем подошел к Клери, который, почти лишившись чувств, привалился к стене, и промолвил:
— Клери, попросите подать мне обед.
Клери поспешил исполнить приказ. Однако несколько минут спустя двое муниципалов вызвали его в столовую и зачитали ему следующее распоряжение:
«Впредь Людовику запрещено пользоваться ножами и вилками во время трапез; лишь один нож будет доверен его камердинеру, чтобы в присутствии двух комиссаров разрезать ему хлеб и мясо, после чего этот нож заберут».
Клери отказался сообщить королю об этой новой суровой мере.
И потому, сев за стол, король удивленно промолвил:
— Но у меня нет ножа!
Тогда муниципал Минье подошел к королю и уведомил его о распоряжении Коммуны.
Король откинулся на спинку стола и, глядя на Минье, произнес:
— Стало быть, меня считают достаточно трусливым для того, чтобы я покусился на свою жизнь? Мне вменяют в вину преступления, хотя я невиновен, и я умру без страха. Я хотел бы, чтобы моя смерть принесла счастье французам и избавила их от несчастий, которые я предвижу.
В ответ на эти слова воцарилось глубокое молчание.
Король ел мало, мясо разрезал ложкой, а хлеб разламывал руками.
Впрочем, обед длился всего лишь несколько минут.
LII
Гара и Сантер. — Отказ в отсрочке. — Распоряжения в отношении казни. — Муниципалитет и общий совет. — Духовник Эджворт приходит к королю. — Столовая. — Сильное волнение короля. — Скорбная встреча королевской семьи. — Час сорок пять минут душераздирающего прощания. — «Завтра в семь утра!» — Подлая Коммуна! — Ужин. — Церковная утварь. — Завитые волосы. — Часы идут быстро. — Месса. — Шесть часов. — «О мой король!» — Последние подарки короля. — Печатка и волосы. — Ножницы. — Негодование короля. — «Для Капета хватит и палача!»
В шесть часов вечера Гара вернулся. Клери хотел доложить Людовику XVI о возвращении Гара, но Сантер опередил министра юстиции и, приблизившись к королю, с самым веселым видом сказал ему:
— А вот и исполнительный совет!
Министр вышел вперед и произнес: