— Замолчите!
Видя, что, несмотря на этот приказ, они продолжают бить в барабаны, он горестно воскликнул:
— Ах, я погиб!
Между тем народ стал терять терпение; зрелище затянулось и не развлекало. Кто-то крикнул палачам:
— Ну же, поторапливайтесь!
Палачи бросились на короля и ремнями привязали его к доске; пока они делали это, он успел крикнуть:
— Я умираю невиновным! Я прощаю моим врагам и хочу, чтобы моя кровь принесла пользу французам и утишила гнев Господа!
То были его последние слова; в ответ им раздался лишь один голос, голос священника.
— Сын святого Людовика, взойди на небеса! — произнес он.
Защелка сработала, нож скользнул по пазам, и голова короля, которую в день его венчания на царство поранила корона, упала в роковую корзину.
Палач сунул руку в корзину, ухватил голову за волосы и показал ее народу.
Так умер Людовик XVI — 21 января 1793 года, в десять часов десять минут утра, в возрасте тридцати девяти лет и пяти месяцев без трех дней, после восемнадцати лет царствования, пробыв узником пять месяцев и восемь дней.
Конвент был всего лишь его судьей, Коммуна была его истязателем и палачом.
Что бы там ни говорили газетчики революционного толка, крики «Да здравствует Республика!» почти не слышались; однако волнение было сильным и глубоким, ведь это не просто обезглавили человека: обезглавили принцип; ведь это не просто прервали чью-то жизнь: отправили в небытие восемь веков монархии.
Останки короля поместили в большую ивовую корзину, которая была поставлена с этой целью на эшафоте и которую король мог видеть, поднявшись на помост, а затем на телеге их отвезли на кладбище Мадлен и опустили в могилу, положив между двух слоев негашеной извести.
В течение двух дней возле могилы стояла охрана.
В Париже, испытавшем чудовищное потрясение, царила страшная скорбь.
Отставной военный, кавалер ордена Святого Людовика, умер от горя, узнав о казни короля; какая-то женщина бросилась в Сену; книготорговец, служивший прежде в ведомстве Королевских забав, сошел с ума, и, наконец, какой-то цирюльник с улицы Кюльтюр-Сент-Катрин перерезал себе горло бритвой.
В довершение всего, на другой день, перед открытием своего утреннего заседания, Конвент получил письмо, которое было вскрыто и зачитано.
В этом письме какой-то человек просил отдать ему тело короля, дабы он мог похоронить его возле самого святого, что у него было, возле тела своего отца.
Послание было бесстрашно подписано и несло на себе адрес того, кто его написал.
С другой стороны, нечто вроде бешенства творилось вокруг эшафота: многие зрители — горожане, федераты, солдаты — бросались к эшафоту и окунали свои платки в кровь; офицеры батальона федератов Марселя цепляли такие окровавленные платки на острие сабли и разгуливали по улицам, размахивая этими зловещими флагами и крича:
— Вот кровь тирана!
Но происходило нечто еще более страшное: какой-то человек, забравшись на эшафот, окунал в кровь не платок, а руку, и, набрав ее в ладонь столько, сколько та могла вместить, кропил этой кровью головы зрителей, восклицая:
— Братья! Нам угрожали, что кровь Людовика Капета падет на наши головы! Ну что ж, пусть падет!.. Республиканцы, кровь короля приносит счастье!
Ну а теперь восстановим один факт, исправим одну серьезную ошибку.
Дело в том, что вовсе не Сантер дал приказ о вошедшем в историю барабанном бое, а…
Хотя зачем нам это говорить?.. Голова короля пала под этот барабанный бой, оставив будущим поколениям сложную загадку, которую им предстояло разгадывать, вот и все.
В то утро королева попросила разрешения спуститься к королю, как между ними было условлено; но охранники знали о приказе, который отдал король, и этот приказ был неукоснительно исполнен.
Несчастная королева, уже наполовину вдова, прислушалась и услышала все — вопли народа, барабанную дробь, шум отъезжающей кареты; и тогда она посоветовала своим детям, лишившимся по воле Бога отца и льнувшим к матери, которую вскоре у них тоже должны были отнять, подражать мужеству отца и не мстить за его смерть.
Она не позавтракала, но, побежденная слабостью, в конце концов была вынуждена принять какую-то пищу.
Днем ей стали известны все подробности казни; она выслушала их скорбно, с достоинством, и, когда, рассказ был закончен, попросила дать траурную одежду ей и ее детям.
Коммуна соблаговолила удовлетворить эту просьбу.
Вспомним, что король оставил Клери печатку, попросив передать ее дофину; эта серебряная печатка показалась Коммуне подозрительной, и, в самом деле, форма у нее была не совсем обычной; было видно, что она состоит из трех частей и каждая часть имеет свою особую лицевую сторону: на одной был изображен вензель Людовика, на другой — голова его сына в шлеме, а на третьей, которой, несомненно, Людовик придавал самое большое значение, — гербовый щит Франции, то есть символ монархии.
Коммуна конфисковала эту печатку.
Король был крайне несчастен в Тампле, подвергаясь беспрестанным мучениям со стороны Коммуны, однако взамен Господь одарил его великой милостью: в лице Марии Антуанетты, королевы определенно надменной, супруги возможно заблудшей, он вновь обрел жену и мать своих детей; все эти грандиозные события, заставившие дочь Марии Терезии нагнуть голову, несомненно наделили добрыми чувствами ее сердце.
В Тампле, упиваясь с одной стороны любовью к детям, никогда его не покидавшей, а с другой стороны любовью к жене, отвечавшей ему взаимностью, король познал часть тех семейных радостей, что так редко смягчают сердца королей.
Несомненно, многое можно было простить несчастной женщине, которая, будучи далека от своего мужа в дни благополучия, так сблизилась с ним во времена невзгод.
Это изменение, произошедшее с королевой, легко объясняется, хотя все, что связано с чувствами, не нуждается в объяснении.
В дни процветания, находясь на троне и обладая властью, что видела королева, глядя на короля? Человека с вульгарным лицом и вульгарными манерами, пристрастившегося к грубым, с ее точки зрения, забавам, занимающегося слесарным делом, механикой и географией, урезающего ей месячное содержание, ставящего под сомнение ее развлечения, никогда не выходящего из себя и почти всегда брюзжащего; но она не замечала у него великих политических целей, тех целей, какие были присущи Марии Терезии и Людовику XIV.
Всего этого было слишком мало для юной и романтичной королевы, видевшей вокруг себя, как сказал в свое время г-н де Бриссак, двести тысяч влюбленных, а среди этих влюбленных — таких людей, как Диллон, Куаньи, Водрёй, Ферзен.
Но во времена невзгод все изменилось.
При тусклом свете неволи, запертый в стенах Тампля, вынужденный пользоваться услугами одного-единственного камердинера, а не целой толпы придворных, и обращать всю свою любовь лишь на свою семью, Людовик XVI явился ей таким, каким он был на самом деле, то есть добрым человеком, добрым отцом и добрым мужем, желавшим всего лишь одного: любить и быть любимым; и тогда ее холодность исчезла, ее сердце смягчилось — то, чего не мог сделать ореол короля, сделал ореол мученика.
Здесь, в Тампле, готовясь расстаться с королем навсегда, Мария Антуанетта впервые полюбила его.
В этом заключалось великое утешение, которое Провидение даровало узнику и которое Коммуна понимала настолько ясно, что она без всякой необходимости, исключительно для того, чтобы добавить еще одну муку к другим мукам, разлучила супругов.
Затем, к самому концу, любовь Марии Антуанетты к мужу перешла в восхищение им.
Во время поездки в Варенн и 10 августа она видела, она была убеждена, что в короле нет мужества.
Дело в том, что для этой молодой и красивой женщины, выросшей среди кавалеров Священной Римской империи, атрибутами мужества был меч, обнаженный в битве, огненный взор в пылу сражения, скакун, пущенный его хозяином сквозь вражеские ряды и в самое жаркое место боя, а Людовик XVI был последним человеком, в котором следовало искать мужество подобного рода.
Но в Тампле, когда он оказался перед лицом опасности, куда более реальной, нежели та, о какой мы только что сказали, перед лицом смерти, куда более страшной и мучительной, нежели та, навстречу какой идут герои, Мария Антуанетта увидела, как благодаря своей доброте, своему терпению и своему смирению этот заурядный человек мало-помалу приобретает в ее глазах поэтические черты; затем, когда настали по-настоящему черные дни, когда прозвонили часы, предвещавшие вечную разлуку, она вдруг увидела христианина, сбрасывающего с себя оболочку человека, преображающегося в ходе своих страданий и спокойно поднимающегося среди молний и громовых раскатов на предуготовленную ему политическую Голгофу.
Вот почему во время их последнего свидания эта мужественная королева плакала, а этот слабодушный король утешал ее.
Но Господь даровал ей еще одну милость: ее тоже ожидало впереди кровавое искупление и она должна была, сбросив мирские одежды женщины и кичливые наряды королевы, быть погребенной в незапятнанном саване мученицы.
LIV
Королевская семья. — Факел и звезда. — Молитвенник. — Каждое мгновение наполнено болью. — Королева просит разрешения увидеться с Клери. — Ей отказано в этом. — Пятнадцать сорочек. — Клери выходит на свободу. — Скорбь королевы. — Надзор становится строже. — Шометт. — Похищение предметов из запечатанного пакета. — Шевалье де Ружвиль. — Его несдержанная клятва. — Он расстрелян в 1823 году. — Постановление Коммуны от 1 апреля 1793 года. — Тизон и Паш. — Тюржи изобличен. — Ночные обыски. — Сапожник Вольф. — Болезнь юного принца. — Тюремный врач Тьерри. — Жена Тизона сходит с ума. — Бульон. — Насильственное разлучение королевы и ее сына. — Охранять юного принца поручают Симону. — Жестокие поступки этого человека. — Благородный ответ дофина.
Проследим теперь за королевской семьей вплоть до смерти Марии Антуанетты, принцессы Елизаветы и дофина и освобождения принцессы Марии Терезы.