Совет одобряет гражданина полицейского администратора за передачу им на хранение вышеназванной ценности и постановляет, что Елизавете будет предоставлен другой наперсток, медный или костяной, а золотой наперсток будет продан в пользу неимущих».
Секретарь уведомляет совет о том, что во исполнение одного из предыдущих постановлений он купил два костяных наперстка для узниц Тампля; он добавляет, что завтра отнесет на Монетный двор золотой наперсток, дабы вырученные за него деньги раздать в соответствии с решением совета.
Общий совет одобряет заявление секретаря».
У принцессы Елизаветы последние три года была фонтанель на руке, но, несмотря на просьбы узницы, несмотря на свидетельства врачей, удостоверявших, что эта фонтанель необходима для ее здоровья, узнице долгое время отказывали в том, что было нужно для ухода за ранкой.
В конце концов один из муниципалов, возмущенный подобной бесчеловечностью, послал купить якобы для него и за его собственные деньги мазь, необходимую для этой перевязки, в соседней аптеке.
Что же касается принцессы Марии Терезы, привыкшей пить по утрам травяные настои, то ей пришлось обходиться без них, ибо такие издержки были сочтены излишними.
Но это еще не все; принцесса Мария Тереза ежедневно пила по два отвара; то была последняя роскошь, которую полагали возможным предоставить именитой узнице; однако в итоге было решено, что подобные излишества разорят Республику, и на своем заседании 19 плювиоза II года Коммуна приняла следующее постановление:
«Совет Тампля сообщает, что гражданин Ланглуа принес бутылку объемом около четверти пинты, запечатанную штемпелем из нескольких букв, разобрать которые не удалось, и снабженную этикеткой со словами: "Отвар для Марии Терезы".
Будучи спрошен, по чьему приказу он принес этот отвар, вышеназванный Ланглуа заявил, что на протяжении четырех или пяти месяцев он приносил его постоянно и беспрепятственно.
Совет Тампля, принимая во внимание, что ни один медицинский служащий не прописывал вышеупомянутый отвар, а дочь Капета и ее тетка пользуются отменным здоровьем, как это и удостоверяет в настоящее время совет;
принимая во внимание, что употребление этого отвара сохранилось лишь в силу привычки и никакой нужды в нем нет и что в то же самое время интересы Республики, равно как и долг магистратов требуют остановить всякого рода злоупотребления сразу же, как только о них становится известно, постановляет:
начиная с сего дня употребление любого лекарства кем бы то ни было из заключенных прекращается до тех пор, пока он не обратится с этим вопросом в общий совет Коммуны, дабы тот вполне определенно установил, как надлежит поступать.
Общий совет одобряет постановление совета Тампля целиком и полностью».
Одна из самых больших горестей несчастных принцесс заключалась в том, что они не имели возможности точным образом следовать заповедям Церкви; так, в постные дни они подвергались всякого рода оскорблениям и грубостям.
В частности, насмехаясь над ними, им говорили, что со времени провозглашения всеобщего равенства никакого различия между днями больше нет.
Кстати говоря, недели были упразднены, и вместо них ввели декады.
Но, невзирая на все эти основательные доводы, в одну из пятниц принцесса Елизавета стала настойчиво требовать рыбы или яиц.
— А для чего тебе рыба и яйца? — спросил ее муниципал.
— Чтобы поститься, — ответила принцесса Елизавета.
— А почему ты хочешь поститься?
— Потому что это одна из заповедей нашей святой Церкви.
— Выходит, гражданка, — воскликнул муниципал, испытывая глубокую жалость к невежеству и суеверию узницы, — ты не знаешь, что происходит: глупцов, которые в такое верят, больше нет!
Принцесса Елизавета смирилась и, начиная с этого времени, ничего больше не требовала.
Однажды муниципалы явились к узницам, чтобы провести у них обыск еще более строгий, чем все предыдущие.
Симон обвинил принцесс в том, что они изготовляют фальшивую монету: он будто бы слышал звук чеканочного пресса.
Это дорого им обошлось: они лишились возможности играть в триктрак, то есть лишились последнего остававшегося у них развлечения.
Девятнадцатого января 1794 года принцессы услышали сильный шум, доносившийся из комнаты дофина; это заставило их предположить, что его увозят из Тампля.
Предположение перешло в уверенность, когда, поглядев в замочную скважину, они увидели, что мимо их двери проносят большое количество узлов с вещами.
Начиная с этого времени они полагали, что дофин уехал, в то время как его всего лишь переселили.
Уехал же Симон: поставленный перед необходимостью сделать выбор между должностью муниципала и должностью охранника дофина, он предпочел должность муниципала.
Принцесса Елизавета полностью соблюдала пост, хотя и была лишена постной пищи; она не завтракала, за обедом выпивала чашку кофе с молоком, а вечером съедала кусок черствого хлеба.
Что же касается принцессы Марии Терезы, то она охотно последовала бы примеру своей тетки, но та, напротив, приказывала племяннице съедать все, что ей подавали, поскольку юная принцесса была не в том возрасте, когда полагается соблюдать постные дни.
В начале весны, когда денежные затруднения Республики стали усиливаться, принцесс лишили свечей, и с этого времени они ложились спать, как только темнело и ничего нельзя было разглядеть.
Вплоть до 9 мая ничего примечательного не происходило.
Но 9 мая, в тот час, когда узницы намеревались лечь спать, послышался лязг открывающегося запора и в их дверь постучали.
Поскольку они не решались ответить, стук усилился.
— Потерпите немного, — сказала принцесса Елизавета, — я надеваю платье.
— Черт побери, — грубым голосом ответил кто-то, — нельзя надевать платье так долго!
Стук стал еще сильнее, и принцессы подумали, что дверь вот-вот вышибут.
Одевшись, принцесса Елизавета решилась открыть.
— Наконец-то! — произнес тот же человек, услышав, что ключ поворачивается в замке. — И на том спасибо.
— Что вам угодно, господа? — спросила принцесса, обращаясь к трем мужчинам, ожидавшим у двери.
— Пошли, гражданка, — сказал один из них, — спускайся вниз.
— А моя племянница? — спросила принцесса Елизавета.
— Ба! Твоей племянницей займутся позднее.
Принцесса Мария Тереза бросилась на шею тетки и принялась кричать.
Принцесса Елизавета обняла ее и призвала успокоиться.
Затем, чтобы ободрить ее, она, хотя и сама не веря в свое обещание, сказала ей:
— Будь покойна, дитя мое! Я непременно вернусь!
— Да нет, гражданка, ты не вернешься, — качнув головой, произнес тот же человек. — Бери свой чепец и спускайся вниз.
Принцесса Елизавета принялась искать чепец, и, поскольку, на их взгляд, она с этим мешкала, те, кто за ней пришел, стали осыпать ее оскорблениями.
Она терпеливо снесла их, взяла чепец, еще раз обняла племянницу и сказала ей:
— Сохраняй мужество и всегда уповай на Бога, дитя мое; не отступай от религиозных правил, которым тебя обучили родители, и всегда следуй последним советам твоего отца и твоей матери.
Дав, в свой черед, эти последние советы, она вышла из комнаты.
Когда она спустилась вниз, ее попросили показать содержимое карманов, но в них ничего не оказалось.
Бедняжка! На протяжении целого месяца ее карманы выворачивали трижды в день!
Затем муниципалы долго составляли протокол, снимавший с них ответственность за ее особу.
Наконец, выслушав тысячу оскорблений, она вместе с приставом трибунала села в наемный экипаж, который привез ее в Консьержери, где ей предстояло провести ночь.
На другой день она должна была предстать перед трибуналом.
В ту пору, когда выносили приговор королю, да и королеве, Конвент, судивший короля, и Революционный трибунал, судивший королеву, оказали им милость судить и приговорить только их одних; однако в то время, к которому мы подошли, то есть 10 мая 1794 года, трибунал был завален делами и оказывать подобные милости более не мог.
Так что, помимо принцессы Елизаветы, в тот день судили еще двадцать одного человека, в том числе всю семью Ломени де Бриенн, за исключением бывшего первого министра, изображение которого жгли у нас на глазах, когда он покинул министерский пост, и который, желая покончить со всем поскорее, хотя трибунал и не тянул с разбирательствами, лишил себя жизни в ту минуту, когда его пришли брать под арест.
Так что Революция дошла до того, что толкнула кардинала на самоубийство.
Мы приведем протокол допроса принцессы Елизаветы полностью. Это протокол допроса невинности, завещанный истории мученицей и святой.
Принцессу привели в трибунал около десяти часов утра; председательствовал в нем Дюма.
— Как вас зовут? — спросил ее председатель.
— Мария Филиппина Елизавета Елена.
— Ваше общественное положение?
Принцесса Елизавета замялась с ответом.
— Я спрашиваю вас, кто вы такая?
— Я дочь монсеньора дофина и сестра короля.
Затем секретарь трибунала зачитал обвинительный акт.
После этого председатель задал обвиняемой следующие вопросы.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Где вы были двенадцатого, тринадцатого и четырнадцатого июля тысяча семьсот восемьдесят девятого года, то есть в эпоху первых заговоров двора против народа?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я была в лоне моей семьи; я ничего не знаю о заговорах, о которых вы говорите; я была крайне далека от того, чтобы предвидеть эти события и способствовать им.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не сопровождали ли вы тирана, вашего брата, во время его бегства в Варенн?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Все предписывало мне последовать за моим братом, и в этих обстоятельствах, как и во всех других, я исполняла свой долг не покидать его.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не присутствовали ли вы на постыдной и возмутительной оргии королевских телохранителей и не обошли ли вы вместе с Марией Антуанеттой вокруг стола, понуждая каждого из сотрапезников повторить чудовищную клятву истребить всех патриотов, дабы задушить свободу в ее колыбели и укрепить пошатнувшийся трон?