Ребенок не решался встать.
— Давай, давай! — настаивал Симон. — Встаем, да поживее.
Ребенок соскакивал со своего ложа, становясь босыми ногами на холодные плиты пола, и говорил:
— Вот он я, гражданин Симон.
— Где ты?
— Здесь.
— Я тебя не вижу; подойди ближе, я на тебя посмотрю.
Ребенок подходил, весь дрожа.
— Ближе, — командовал Симон.
Ребенок подходил чуть ближе.
— Еще ближе, сюда, к моей кровати.
И тогда Симон — это невероятно, но именно так и было, — и тогда, повторяем, Симон, не вставая с кровати поднимал ногу и, ударяя ею ребенка в грудь, в живот, всюду, куда мог достать, отбрасывал несчастного мученика на десять шагов от себя, крича при этом:
— Хорошо, иди снова спать, волчонок!
Эта гнусная сцена повторялась каждый раз, когда Симон просыпался; так что он развлекался не только днем, но и ночью.
Наконец, настал тот самый день 10 января, когда принцессы услышали шум в комнате юного дофина и решили, что его увозят из Тампля, тогда как это всего-навсего съезжал Симон, который, не имея право совмещать две должности, был вынужден выбирать между званием муниципала и ремеслом палача.
Как мы уже говорили, он остановил свой выбор на муниципалитете и покинул Тампль.
Можно было подумать, что положение несчастного ребенка теперь улучшится, но произошло прямо противоположное: вместо одного палача дофин обрел двух.
Хотите узнать, в каком состоянии находился юный принц? Спросим об этом его сестру, принцессу Марию Терезу, и она расскажет нам правду о его жизни, как она рассказала нам правду о покойной принцессе Елизавете.
«Позднее мне стало известно, что муниципалитет имел жестокость оставить моего несчастного брата в одиночестве; то было неслыханное, беспримерное варварство — бросить вот так несчастного восьмилетнего ребенка, уже больного, и держать в комнате, запертой на ключ и на запор, откуда можно было позвать на помощь лишь с помощью дрянной сонетки, которую он никогда не дергал, настолько велик был его страх перед людьми, которые явились бы, и он предпочитал обходиться без всего, чем просить у своих гонителей хоть что-нибудь.
Он спал в постели, которую не перетряхивали более полугода, а на то, чтобы сделать это самому, у него не было сил; его покрывали вши и клопы, они ползали по его белью и его телу; сорочку и чулки ему не меняли целый год; его испражнения оставались у него в комнате, и никто никогда не выносил их в течение всего этого времени; его окно, запертое на висячий замок и забранное решеткой, никогда не открывалось, и в его комнате невозможно было находиться из-за смрада, который там царил.
Правда, мой брат пренебрегал своим здоровьем; он мог бы чуть больше заботиться о себе и хотя бы умываться, ведь ему давали кувшин с водой.
Однако несчастный ребенок умирал от страха и никогда ничего не просил, настолько велик был ужас, который наводили на него Симон и другие охранники.
Целыми днями он ничего не делал, и ему не давали свечей; такое положение наносило страшный вред его моральному и физическому состоянию.
Нет ничего удивительного в том, что в итоге он впал в крайнее истощение; то, как долго он оставался в здравии и сопротивлялся всем этим жестокостям, доказывает, насколько крепким был его организм».
Вы помните наше описание страданий, которые претерпевал в тюремной камере Латюд? Увы! Не прошло и двадцати лет, и вот уже правнук Людовика XV в свой черед страдает от тех же мучений, каким его предок подвергал других.
Но почему этот невинный расплачивался за виновного? Бог мой, несомненно это одна из тайн твоей премудрости, ибо такое не может быть свидетельством твоей справедливости.
Время шло, и мучения юного принца только возрастали; в стене его камеры было устроено отверстие с поворотным кругом, и он даже не видел руки, которая подавала ему через это отверстие пищу, самую грубую и ровно столько, чтобы он не умер с голоду.
Наконец, настало 9 термидора; какое-то время стоял вопрос о том, чтобы выслать юного принца из Франции, выпустив его на свободу и приговорив к изгнанию; однако 22 января 1795 года, ровно через два года после казни Людовика XVI, Камбасерес сделал доклад, где он обосновал необходимость держать обоих детей короля в заточении.
Так что юный принц и юная принцесса остались в Тампле.
Между тем здоровье Луи Ксавье ухудшалось день ото дня. Живя в полном одиночестве в этой комнате без свежего воздуха, подтачиваемый смрадом, ребенок угасал на глазах; наконец, доклады охранников о состоянии его здоровья сделались настолько тревожными, что правительство решило отправить к узнику комиссаров, а по докладу этих комиссаров к нему послали знаменитого хирурга Дезо.
Одним из этих комиссаров был Арман из Мёзы, и именно он в основном обращался с вопросами к принцу.
Проследим за этой любопытной встречей во всех ее подробностях.
Визит комиссаров состоялся в начале марта 1795 года. Арман заявляет, что он не помнит точной даты этого визита, настолько тот его взволновал.
Комиссары явились; их посещения ждали в Тампле в течение двух или трех дней и, поскольку цели этого посещения там никто не знал, юного принца переодели во все новое и провели уборку в его комнате; кроме того, ему дали игральные карты.
Узники находились в тюремной башне, так что туда и повели комиссаров.
Стоило им подняться на несколько ступенек лестницы, как из-за двери камеры, находившейся под этой лестницей, послышался жалобный крик; комиссары остановились.
Им почудилось, что за этой дверью находится конура какого-нибудь грязного животного, а не жилище человека.
Комиссары удивленно переглянулись, а затем стали расспрашивать своего провожатого, и провожатый сообщил им, что тот, кто подавал голос из глубины этого подвала, был в свое время камердинером короля Людовика XVI.
Комиссары спросили имя камердинера.
Провожатый не помнил его!
Они попросили вывести узника на свет; он появился на лестнице, изложил им свою жалобу и потребовал выпустить его на свободу.
Однако так далеко полномочия комиссаров не распространялись.
Он попросил хотя бы сменить ему камеру.
Эта вторая его просьба была удовлетворена.
Затем они поднялись еще на десяток ступенек и оказались у двери покоев, где находился в заточении юный принц.
Прозвучал приказ открыть ее.
Со скрипом повернулся ключ, дверь открылась, и комиссары, войдя в нее, оказались в небольшой прихожей, где не было никаких предметов обстановки, кроме фаянсовой печи, которая сообщалась с соседней комнатой через отверстие в разделительной перегородке и которую можно было растопить только из прихожей.
Эта мера предосторожности была предпринята из опасений пожара.
Соседняя комната, куда шло тепло от печи, была спальней принца, и там стояла его кровать.
Комната была заперта снаружи, и понадобилось некоторое усилие, чтобы ее открыть.
В конце концов дверь уступила нажиму, и комиссары смогли войти внутрь.
Принц сидел перед небольшим квадратным столом, на котором было разбросано много игральных карт; некоторые из них были согнуты в форме коробочки, а из других построены карточные домики.
Он был занят этими картами и, когда комиссары вошли в его комнату, даже не двинулся с места.
На нем была новая матроска из темно-серого сукна; голова его ничем не была покрыта. В комнате, убранной, как и прихожая, по случаю визита комиссаров, было чисто и светло.
Кровать представляла собой деревянную кушетку без полога; простыни и тюфяки на ней были обновлены и показались комиссарам качественными.
Эта кровать стояла слева, позади входной двери.
За ней стояла еще одна деревянная кушетка, без всяких спальных принадлежностей; она служила кроватью Симону, когда он жил в этой же комнате.
Упомянем здесь, что после 9 термидора Симон был обезглавлен.
Появление в его камере комиссаров и расспросы, с которыми они обращались к тюремному надзирателю, казалось, не произвели на юного принца никакого впечатления, и, как мы уже говорили, он даже не повернулся, когда открылась дверь.
Арман подошел к нему и сказал:
— Сударь, правительство, слишком поздно осведомленное о плохом состоянии вашего здоровья и о вашем отказе прогуливаться и отвечать на обращенные к вам по этому поводу вопросы, равно как и на сделанные вам предложения употребить какие-нибудь лекарства или допустить к себе врача, послало нас к вам, чтобы мы удостоверились во всех этих фактах и уже сами, от его имени, повторили вам все эти предложения. Мы хотим, чтобы они были приятны вам; нам позволено предоставить вам возможность расширить территорию ваших прогулок и обеспечить вас для забав и развлечений теми предметами, какие вы пожелаете иметь. Так что прошу вас ответить мне, сударь, если вам это подходит.
Оратор, как видим, заранее приготовил эту небольшую речь; сколь же велико было его удивление, когда принц пристально посмотрел на него с минуту, а затем, не изменив позы, молча вернулся к своим картам и карточным домикам.
Арман, полагая, что принц не расслышал его, заговорил снова:
— Возможно, я плохо объяснил или вы меня не поняли, сударь, но мне доверена честь спросить вас, не желаете ли вы иметь лошадь, собаку, птиц, игрушки какого-либо рода, одного или нескольких товарищей по играм, ваших сверстников, которых мы представим вам, перед тем как поселить подле вас? Не желаете ли вы прямо сейчас спуститься в сад или прогуляться по верхней площадке башни? Не желаете ли вы конфет, пирожных? Короче, хотите вы чего-нибудь?
Принц снова повернул голову в сторону Армана и с почти пугающей неподвижностью взгляда посмотрел на него, но не ответил ему ни слова.
Тогда Арман позволил себе принять чуть более резкий тон и, подчеркивая каждое слово, произнес:
— Сударь, в вашем возрасте столько упрямства является недостатком, который ничто не может извинить; это упрямство тем более удивительно, что наш визит, как вы видите, имеет целью доставить некоторое облегчение вашему положению, позаботиться о вашем здоровье и оказать ему помощь. Как, по-вашему, достичь этого, если вы постоянно отказываетесь отвечать и не говорите, чего вы хотите? Если существует какой-либо иной способ вам это предложить, соблаговолите сказать нам о нем, и мы сообразуемся с ним.