— Необходимо национальное потрясение, чтобы заставить деспотов отступить. До сих пор мы вели лишь притворную войну, руководимую Лафайетом; однако теперь об этой жалкой игре не может быть и речи; народу необходимо подняться и всей массой обрушиться на врагов, чтобы уничтожить их одним махом; одновременно необходимо обуздать всех заговорщиков, необходимо отнять у них оружие и лишить их возможности причинять нам вред!
Чувствуете приближение 2 сентября?
В Париже царит глубокий ужас: Лонгви взят, Верден взят, кто же тогда остановит пруссаков, если даже наши укрепленные города не остановили их? Пять форсированных маршей, и пруссаки будут в Париже.
И что же они будут делать в Париже? В Тюильри было найдено письмо, которое хранится теперь в архиве и в котором говорится, что они будут здесь делать.
«Вслед за нашими войсками будут следовать трибуналы; попутно парламентские чины из числа эмигрантов будут производить в лагере короля Прусского следствие по делу о революции и готовить виселицы для якобинцев».
Пока же, занимаясь, как говорится, пустяками в ожидании настоящего дела, официальный военный бюллетень сообщал, что австрийские уланы захватывают в плен мэров-патриотов и, отрезав муниципальным чиновникам уши, пригвождают эти уши им ко лбу.
А парижские муниципальные чиновники, надо сказать, чрезвычайно дорожили своими ушами. Весь этот муниципалитет, состоявший из стольких разнородных начал, разделенный между тремя людьми, которые в те дни вынужденно объединились: Дантоном, Маратом и Робеспьером, так вот, весь этот муниципалитет и, скажем больше, весь Париж, подлинный Париж, народный Париж, Париж 10 августа, ощущал нависшую над ним угрозу.
К тому же разве Буйе в своем письме от 11 июня 1791 годы не угрожал, что не оставит от Парижа камня на камне?
И разве это письмо, над которым все тогда так смеялись, не становилось теперь вполне серьезным и из пустой угрозы не превращалось в кровавое предсказание?
Затем, вслед за бегством Лафайета, стало известно о его аресте, а потом и о его заключении в тюрьму: Лафайет, символизирующий реакцию, бойню на Марсовом поле, конституционалист, сторонник короля — в тюремной камере!
Какие же тогда пытки ожидают тех, кто брал Бастилию, людей 5 и 6 октября, людей 20 июня и людей 10 августа!
Какова будет участь ста тысяч, а возможно, и двухсот тысяч граждан, принимавших участие в этих событиях, которые Франция не только оправдала, но и сочла важными для нации?
Хотите знать ответ на этот вопрос? Вы найдете его в газете Прюдома. Не кажется ли вам, что вы слышите первый удар набата, звучавшего 2 сентября?
Мы приводим выдержку из этой газеты:
«Один из таких негодяев, приговоренный к десяти годам каторги и в субботу первого сентября привязанный к позорному столбу на Гревской площади, дошел в своей дерзости до того, что стал оскорблять французский народ и выкрикивать прямо на эшафоте: "Да здравствует король! Да здравствует королева! Да здравствует господин Лафайет! На х… нацию!"
Прокурор Коммуны услышал эти выкрики и велел привести негодяя обратно к судьям, которые отправили его на гильотину утром в воскресенье. И вот страшный заговор, который этот преступник раскрыл перед самой казнью, словно желая отомстить за себя угрозами, более чем обоснованными и к тому же подкрепленными несколькими показаниями, добытыми в секциях.
В ближайшую полночь, по условленному сигналу, все тюрьмы должны будут одновременно открыться; выйдя из тюрьмы, заключенные вооружатся ружьями и прочими орудиями убийства, упрятанными аристократами, которым мы дали на это время, заранее обнародовав указ о домашних обысках. С этой целью тюремные камеры Ла-Форса были заполнены боевыми припасами.
Замок Бисетр, столь же вредоносный, как и дворец Тюильри, в тот же час изрыгнет все самое отчаянное, что он содержит в своих одиночных камерах. Не забудут освободить и священников, почти поголовно прихвативших с собой золото и помещенных в Сен-Лазар, в семинарию Сен-Фирмен на улице Сен-Виктор, в семинарию Сен-Сюльпис, в монастырь босоногих кармелитов и другие места.
Вобрав в себя всех аристократов, притаившихся в глубине своих дворцов после дня Святого Лаврентия, эти полчища выпущенных на свободу демонов, руководимые офицерами, посланными в тюрьму Аббатства, начнут с того, что захватят главные посты и находящиеся там пушки, расправятся с часовыми и патрулями, которые по невероятному легкомыслию секций большей частью окажутся без патронов, а затем подожгут разом пять или шесть кварталов, чтобы отвлечь внимание, и освободят Людовика XVI и его семью. Ламбаль, Турзель и другие находящиеся в заключении женщины тотчас же будут возвращены их доброй хозяйке. Армия роялистов, которая появится словно из-под земли, прикроет стремительное бегство короля и его соединение в Вердене или Лонгви с Брауншвейгом, Фридрихом и Францем. Магистраты и самые патриотичные из законодателей будут, вероятно, убиты, если это удастся сделать, без задержки и не подвергаясь чересчур большому риску, до пробуждения народа».
Кроме того, в карманах, за пазухой и в молитвенниках арестованных священников была обнаружена следующая молитва:
Божественная Мать нашего Спасителя, в храме Иерусалима препоручившая Богу Отцу Иисуса Христа, Сына его и твоего, препоручаю тебе самой нашего возлюбленного короля Людовика XVI. Наследника Хлодвига, Клотильды и Карла Великого, потомка Бланки Кастильской, Людовика Святого, Людовика ХIII и добродетельной Марии Польской, сына набожного принца Луи, дофина, являю я твоему взору…
Прими во внимание, Пречистая Мать и исполненная милосердием Дев а, что этот славный государь никогда не был замаран тем пороком, какой ты ненавидишь более всего; что никогда не был он душегубом и тираном своего народа. О всемогущая Дева, источник всех даров и всех добродетелей, благодаря тебе чисты его нравы, благодаря тебе предпочитает он прямоту и честность и по доброте души всегда отказывался пролить кровь хотя бы одного человека, даже чтобы обезопасить свою собственную жизнь…
О Мария! Если ты встанешь на его сторону, кто тогда выступит против него? Полновластно царствуй в его сердце и руководи его поступками; сохрани, продли его жизнь и сделай ее счастливой… А прежде всего освяти его испытания и его жертвы и помоги ему заслужить корону блистательнее и прочнее самых лучших корон на земле.
Я присоединяю мою молитву к молениям, которые сегодня обращают к тебе повсюду во Франции все те, кто страшится Господа, кто исполнен беспредельной веры в тебя и любит короля. Я присоединяю мои незначительные заслуги, мои исповедания и все мои труды к заслугам, исповеданиям и трудам этих людей, дабы совершить святое насилие над твоим материнским сердцем… Матерь Божья, ты видишь прямоту моего сердца и чистоту моих помыслов; заступись перед Иисусом за потомка Людовика Святого и его народ. Разве он когда-нибудь отказывал тебе в просьбах?
Сделайте ваши молитвы действенными посредством подаяния».
Известно ли вам, что в этих страшных обстоятельствах придавало силу Франции? То, что погибнуть должны были не только люди, но и мысль.
Эту мысль, мысль о Революции, о свободе, причем о свободе не только для себя, но и о свободе всего мира, Франция вынашивала в своих чреслах в течение восьми веков; так неужели эта возвышенная мать допустит, что плод ее чрева уничтожат прямо в момент родов?!
И кто же хотел вырвать по кускам предызбранное дитя из ее лона? Иноземец с железными щипцами в руках!
Посмотрите, как эту благородную женщину, у которой начались родовые схватки, прямо на ее родильном ложе успокаивают ложными обещаниями:
«"Но, — скажут нам, — враг ведь уже вступил в наши пределы, и сто тысяч солдат совсем не то, к чему можно относиться с пренебрежением; скажите нам, какие приняты меры, чтобы помешать врагу продвигаться вглубь страны дальше и даже дойти до Парижа?” Эти меры очень просты. Армия Лафайета, ныне армия Дюмурье, была размещена возле Седана; Дюмурье по прибытии в Мод обнаружил там в наличии всего лишь десять тысяч солдат, остальные были без всякой пользы разбросаны по разным квартирам, что грозило им гибелью, и Клерфе мог легко подавить эту часть наших войск. Дюмурье предвидел намерение австрийского генерала и опередил его, употребив искусный маневр, достойный Тюренна. В течение суток он собрал все свои войска, за одну ночь завладел всеми высотами Аргонна и Клермонтуа и полностью закрыл проход герцогу Брауншвейгскому; теснины Клермонтуа станут для врага Фермопильским ущельем, а наши солдаты сравняются в мужестве со спартанцами.
Дюмурье обладает самым совершенным артиллерийским парком в Европе, так что пруссакам не остается ничего другого, кроме как обрушиться на Сент-Мену или Сен-Дизье, чтобы пройти затем к Шалону; но Келлерман только что двинулся с места, имея намерение пройти между Сен-Дизье и Шалоном; Бирон находится в Страсбурге. Как видим, мы в состоянии помешать врагу проникнуть вглубь страны.
Наша новая армия быстрым шагом идет к Шалону и Реймсу; командует ею Ла Бурдонне. Шестьдесят тысяч бойцов уже вышли из Парижа; среди них есть и федераты 10 августа, храбрые марсельцы; не позднее чем через неделю армия в Шалоне будет насчитывать двести тысяч человек; еще более ста тысяч человек будут находиться между Парижем и армией; ну и какой трус станет после всего этого бояться увидеть Париж во власти австрийцев?
Но пусть это ощущение безопасности не только не замедлит наш марш, но и ускорит его. Двинемся же к Шалону, двинемся туда толпою и во всеоружии; пусть пространство, отделяющее Париж от Шалона, станет одним большим лагерем, и, вместо того чтобы видеть, как австрийцы зимуют на нашей земле, мы будем зимовать на их территории. Вот поведение, которого следует придерживаться и которого, несомненно, станут придерживаться генералы, как только армия в Суассоне будет полностью сформирована. Ла Бурдонне атакует колонну герцога Брауншвейгского, Келлерман и Бирон возьмут во фланг армию короля Пруссии, Дюмурье сделает то же с армией Клерфе, и тогда одно из двух: или эти три армии покинут нашу территорию, или объединятся, чтобы дать нам сражение. Если они дадут сражение, мы займем высоты; наши отряды обладают мужеством, равного которому нет; по численности мы превосходим противника в четыре раза, и мы не можем не победить. Если же враг примет решение отступить, трусливо бежать, необходимо преследовать его по пятам до тех пор, пока снега и льды не заставят нас остановиться. В течение зимы мы будем изготавливать ружья и пики; наши литейные мастерские, число которых, если понадобится, мы удвоим, дадут нам шесть тысяч артиллерийских орудий; мы снарядим наши флотилии, мы вооружим наш военно-морской флот на том же уровне, что и наши сухопутные войска, и в течение одной кампании мы победим всех европейских королей и дадим свободу всем людям на земле».