Свидетель заявляет, что из признаний младшего Капета, данных в присутствии мэра Парижа и прокурора Коммуны, следует, что две эти женщины часто заставляли его ложиться между ними и он подвергался при этом проявлениям самого разнузданного распутства; стало быть, судя по тому, что сказал сын Капета, не приходится сомневаться, что имело место кровосмесительное совокупление матери и сына.
Есть основание полагать, что это преступная утеха была продиктована не желанием удовлетворить похоть, а политическими мотивами — надеждой истощить здоровье этого ребенка, которому, как им еще грезилось, суждено было занять трон и право господствовать над моралью которого они хотели обеспечить себе подобным образом; вследствие усилий, к каким понуждали ребенка, у него случилась грыжа, так что ему пришлось носить бандаж; но, после того как его разлучили с матерью, он вновь обрел крепкое здоровье и бодрость.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — Что вы имеете ответить на это показание свидетеля?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я не имею никакого представления о фактах, о которых говорит Эбер; я знаю лишь, что упомянутое им изображение сердца дала моему сыну его сестра; что же касается шляпы, о которой идет речь, то она еще при жизни короля была подарена им его сестре.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Когда полицейские администраторы Мишони, Жобер, Марино и Мишель появлялись у вас, они приводили с собой кого-нибудь?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Да, они никогда не приходили одни.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Сколько людей они приводили с собой каждый раз?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Иногда трех или четырех.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — А сами эти люди были полицейскими администраторами?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Это мне неизвестно.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Когда Мишони и прочие полицейские администраторы появлялись у вас, они были опоясаны шарфами?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я не помню этого.
В ответ на заданный свидетелю Эберу вопрос, известно ли ему, насколько добросовестно полицейские администраторы несли свою службу, он говорит, что точного представления об этом у него нет, но, в связи с только что прозвучавшими признаниями обвиняемой, отмечает, что члены семьи Капета во время своего пребывания в Тампле были осведомлены обо всем, что происходило в городе; они знали всех муниципальных чиновников, ежедневно приходивших нести там службу, равно как обстоятельства личной жизни каждого из них и характер их служебных обязанностей.
Гражданин Эбер заявляет, что из памяти у него выпал важный факт, заслуживающий того, чтобы обратить на него внимание граждан присяжных. Факт этот говорит о политических расчетах обвиняемой и ее золовки. После смерти Капета две эти женщины обращались с младшим Капетом с такой же почтительностью, как если бы он был королем. Сидя за обеденным столом, он обладал старшинством над матерью и теткой. Ему всегда первому подавали блюда, и он занимал почетное место.
ОБВИНЯЕМАЯ. — Вы это видели?
ЭБЕР. — Нет, не видел, но подтвердить это может весь муниципалитет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — Испытали ли вы радостный трепет, увидев, что вместе с Мишони в вашу камеру в Консьержери входит человек с гвоздикой в петлице?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Не видя за все тринадцать месяцев своего заточении ни одного знакомого лица, я затрепетала от страха, как бы этот человек не подверг себя опасности связью со мной.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Он был одним из ваших агентов?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Находился ли он в бывшем дворце Тюильри двадцатого июня?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — И, несомненно, в ночь с девятого на десятое августа?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Не помню, чтобы я видела его там в ту ночь.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не говорили ли вы в беседе с Мишони о своих опасениях в случае, если его не изберут в новый муниципалитет?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Да, говорила.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Какой же у вас был повод для этих опасений?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Дело в том, что он человечно относился ко всем узникам.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не говорили ли вы ему в тот же самый день: «Возможно, я вижу вас в последний раз»?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Да, говорила.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — И почему вы это ему сказали?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Это выражало общую тревогу всех узников.
ПРИСЯЖНЫЙ. — Гражданин председатель, я призываю вас заметить обвиняемой, что она не ответила на слова гражданина Эбера по поводу того, что происходило между ней и ее сыном.
Председатель обращается с этим вопросом к обвиняемой.
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я не ответила на эти слова потому, что сама природа отказывается отвечать на подобное обвинение, брошенное матери. (Обвиняемая выглядит в эту минуту крайне взволнованной.) Я взываю ко всем матерям, которые находятся здесь!
Продолжается заслушивание свидетелей.
АВРААМ СИЙИ, нотариус, показывает, что, когда он находился на дежурстве в бывшем дворце Тюильри в ночь с 20 на 21 июня 1791 года, мимо него около шести часов вечера прошла обвиняемая, сказав ему, что она хочет прогуляться вместе с сыном, после чего он поручил сьеру Ларошу сопровождать ее; позднее на его глазах Лафайет пять или шесть раз в течение вечера являлся к Гувьону, а около десяти часов был дан приказ закрыть все двери, кроме той, что выходила во двор, именовавшийся прежде двором Принцев; утром вышеупомянутый Гувьон вошел в комнату, где находился свидетельствующий, и, с довольным видом потирая руки, произнес: «Они убежали!», а затем вручил ему пакет, который свидетель отнес в Учредительное собрание, где Богарне, председатель Собрания, дал ему расписку в получении.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — В котором часу Лафайет вышел в ту ночь из дворца?
СВИДЕТЕЛЬ. — За несколько минут до полуночи.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — В котором часу вы вышли из дворца?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я уже говорила: без четверти двенадцать.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Вы вышли вместе с Людовиком Капетом?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Нет, он вышел прежде меня.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Каким образом он покинул дворец?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Пешком, через главные ворота.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — А ваши дети?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Они вышли за час до этого вместе со своей гувернанткой и ждали нас на Малой площади Карусель.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Как зовут эту гувернантку?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Де Турзель.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Кто был в это время с вами?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Три телохранителя, которые сопровождали нас и вернулись вместе с нами в Париж.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Как они были одеты?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Так же, как и по возвращении.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Ну а как были одеты вы?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я была в том же платье, что и по возвращении.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Сколько человек были осведомлены о вашем отъезде?
ОБВИНЯЕМАЯ. — В Париже о нем были осведомлены только три телохранителя, однако вдоль нашего пути Буйе разместил войска, чтобы прикрывать наш отъезд.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Вы сказали, что ваши дети вышли из дворца за час до вас, а бывший король вышел один; кто же тогда сопровождал вас?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Один из телохранителей.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Встретились ли вы, выходя из дворца, с Лафайетом?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Выходя из дворца, я видела его карету, проезжавшую по площади Карусель, но, разумеется, не стала говорить с ним.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Кто снабдил вас пресловутой каретой, в которой вы уехали вместе с вашей семьей?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Один иностранец.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Кто он по национальности?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Швед.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Это не Ферзен, полковник бывшего Королевского Шведского полка, проживавший в Париже, на Паромной улице?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Почему вы путешествовали под именем русской баронессы?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Потому что выехать из Парижа иначе было невозможно.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Кто обеспечил вас паспортом?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Министр иностранных дел, к которому я обратилась с этой просьбой.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Почему вы покинули Париж?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Потому что этого пожелал король. Заслушивают другого свидетеля.
ПЬЕР ЖОЗЕФ ТЕРРАСОН, служащий канцелярии министерства юстиции, показывает, что, находясь в момент возвращения королевской семьи из поездки, известной под названием Вареннской, на крыльце бывшего дворца Тюильри, он видел, как обвиняемая, выйдя из кареты, бросила до крайности мстительный взгляд на национальных гвардейцев, конвоировавших ее, и на всех прочих граждан, стоявших на ее пути; это заставило свидетельствующего подумать, что она настроена на месть. И действительно, какое-то время спустя произошла бойня на Марсовом поле. Он добавляет, что Дюрантон, с которым они были весьма тесно связаны в Бордо, ибо вместе занимались там одним и тем же видом деятельности, говорил ему, будучи министром юстиции, что обвиняемая противилась тому, чтобы бывший король утвердил различные указы, и тогда он разъяснил ей, что дело намного серьезнее, чем она думает, и что эти указы должны быть срочно утверждены; его слова оказали воздействие на обвиняемую, и король утвердил указы.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — У вас есть какие-нибудь возражения против показаний свидетеля?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я уже говорила, что никогда не присутствовала в совете.
Заслушивают другого свидетеля.
ПЬЕР МАНЮЭЛЬ, литератор, свидетельствует против обвиняемой, заявляя при этом, что никогда не имел ни с ней, ни с другими членами семьи Капета никаких отношений, за исключением того времени, когда он был прокурором Коммуны и несколько раз являлся в Тампль, чтобы исполнить принятые указы, но у него никогда не было личных бесед с женой бывшего короля.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетелю. — Вы были администратором полиции?
СВИДЕТЕЛЬ. — Да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Но ведь, занимая эту должность, вы должны были иметь отношения с королевским двором?
СВИДЕТЕЛЬ. — Отношения с двором поддерживал мэр. Что же касается меня, то я целыми днями, если можно так выразиться, находился в тюрьме Ла-Форс, где из соображений человечности делал для заключенных все от меня зависящее.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — В то время Людовик Капет хвалил администрацию полиции?