Свидетель хранит молчание.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — Сколько могло насчитываться священников, которых вы укрывали во дворце?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Подле нас находились лишь те священники, что служили мессу.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Это были присягнувшие священники?
ОБВИНЯЕМАЯ. — В этом вопросе закон разрешал королю привлекать того, кого он хотел.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Каковы были темы ваших бесед на пути из Варенна, когда вы возвращались оттуда с Барнавом и Петионом?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Разговоры шли о вещах, не имеющих никакого значения.
Продолжается заслушивание свидетелей.
ЖАН БАТИСТ БЕГЕН, по прозвищу ПЕРСЕВАЛЬ, бывший служащий охотничьего ведомства, ныне зарегистрированный как работник по производству оружия, показывает, что 1 октября 1789 года, находясь в Версале, он знал о происходившем там первом банкете телохранителей, но не присутствовал на нем; 5-го числа того же месяца он, будучи адъютантом бывшего графа д'Эстена, известил его, что в Париже происходят волнения; однако д'Эстен не принял это во внимание; около полудня сборище значительно увеличилось, и он предупредил д'Эстена во второй раз, но тот даже не удостоил выслушать его.
Свидетель входит в подробности прибытия парижан в Версаль между одиннадцатью часами вечера и полуночью.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Носили ли вы в то время какие-нибудь орденские знаки?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я носил ленту Лимбургского ордена; как и все, я купил орденский диплом за полторы тысячи ливров.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не находились ли вы после оргии, устроенной телохранителями, в Мраморном дворе и не были ли вы там одним из тех, кто первым взобрался на балкон бывшего короля?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я оказался на банкете телохранителей в момент его окончания и, когда они двинулись ко дворцу, сопровождал их.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетелю Лекуантру. — Расскажите трибуналу то, что вам известно о настоящем свидетеле.
ЛЕКУАНТР. — Я знаю, что Персеваль взобрался на балкон покоев бывшего короля, что его примеру последовал гренадер Фландрского полка и что, вступив в покои Людовика Капета, Персеваль обнял в присутствии тирана, который там оказался, гренадера и сказал ему: «Нет больше Фландрского полка, все мы теперь королевские телохранители!» Драгун из полка егерей Трех епископств попытался взобраться туда после них и, не сумев сделать этого, хотел покончить с собой.
Дающий показания отмечает, что он не является очевидцем того, о чем рассказывает, а говорит со слов свидетеля Персеваля, который в тот день разоткровенничался с ним и, как впоследствии выяснилось, все изложил точно. И потому он призывает гражданина председателя спросить Персеваля, помнит ли тот, что делился с ним подробностями событий, о которых теперь идет речь.
ПЕРСЕВАЛЬ. — Я помню, что виделся с гражданином Лекуантром, и полагаю даже, что поделился с ним историей о балконе. Мне известно, что пятого октября и на другой день он стоял во главе национальной гвардии в отсутствие д'Эстена, который устранился.
Лекуантр поддерживает это показание, называя его искренним и правдивым.
Заслушивают другого свидетеля.
РЕН МИЙО, домашняя работница, показывает, что в 1788 году, находясь на службе в дворцовых кухнях Версаля, она как-то раз взяла на себя смелость спросить бывшего графа де Куаньи, явно пребывавшего в тот день в хорошем настроении: «А что, император так и будет продолжать воевать с турками? Но, видит Бог, это разорит Францию, ведь в этих целях королева передала своему брату кучу денег, и в настоящий момент общая сумма должна достигать по меньшей мере двухсот миллионов». — «Ты не ошибаешься, — ответил он. — Да, эта война уже стоит нам более двухсот миллионов, и это еще не конец».
«Мне помнится, — добавляет свидетельница, — что, оказавшись после двадцать третьего июня тысяча семьсот восемьдесят девятого года в каком-то месте, где находились телохранители д'Артуа и гусарские офицеры, я слышала как первые говорили по поводу задуманной бойни французских гвардейцев: "Необходимо, чтобы каждый был на своем посту и исполнял свой долг"; однако французские гвардейцы, вовремя узнав о том, что против них замышлялось, подняли тревогу; в итоге этот замысел был раскрыт и не смог осуществиться.
Я сообщаю, — продолжает свидетельница, — что от многих лиц мне стало известно, что, когда обвиняемая вознамерилась убить герцога Орлеанского, король, узнав об этом, тотчас же велел обыскать ее и что вследствие обыска при ней были найдены два пистолета, после чего он подверг ее домашнему аресту на две недели в ее покоях».
ОБВИНЯЕМАЯ. — Вероятно, я могла бы получить от моего супруга приказ оставаться в течение двух недель в своих покоях, но не по такой причине.
СВИДЕТЕЛЬНИЦА. — Мне известно, что в первых числах октября тысяча семьсот восемьдесят девятого года придворные дамы раздавали в Версале белые кокарды различным лицам.
ОБВИНЯЕМАЯ. — Мне помнится, что на второй или третий день после банкета телохранителей я слышала разговоры о том, что дамы раздавали такие кокарды; но ни я, ни мой муж не были вдохновителями подобных бесчинств.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Предприняли ли вы какие-нибудь действия для того, чтобы наказать их, когда вам стало известно об этом?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Нет.
Заслушивают другого свидетеля.
ЖАН БАТИСТ ЛАБЕНЕТ показывает, что он вполне согласен со всеми фактами, приведенными в обвинительном акте; он добавляет, что три человека являлись убить его во имя обвиняемой.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — Вы читали газету «Оратор народа»?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Никогда.
Заслушивают другого свидетеля.
ФРАНСУА ДЮФРЕН, жандарм, показывает, что находился в камере обвиняемой в тот момент, когда ей вручили гвоздику; ему известно, что в записке, спрятанной в цветке, было написано: «Что вы здесь делаете? Мы можем предоставить в ваше распоряжение людей и деньги».
МАДЛЕН РОЗЕ, супруга Ришара, бывшего смотрителя следственной тюрьмы, именуемой Консьержери Дворца правосудия, показывает, что жандарм Жильбер сообщил ей, что обвиняемой нанес визит какой-то человек, которого привел с собой Мишони, администратор полиции, и этот человек вручил ей гвоздику, в которой была спрятана записка; подумав, что это может подвергнуть опасности ее самое, она высказала недовольство Мишони, и он ответил ей, что впредь никогда никого не будет приводить к вдове Капет.
ТУССЕН РИШАР заявляет, что знает обвиняемую, ибо она была передана под его охрану 2 августа сего года.
МАРИ ДЕВО, в замужестве Арель, показывает, что она находилась подле обвиняемой, заключенной в Консьержери, в течение сорока одного дня и что она не видела и не слышала ничего подозрительного, если не считать того, что какой-то человек, пришедший с Мишони, вручил ей записку, засунутую в гвоздику; сама она была на работе и видела, что в тот день упомянутый человек приходил еще раз.
ОБВИНЯЕМАЯ. — Он приходил дважды в течение четверти часа.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетельнице. — Кто приставил вас к вдове Капет?
СВИДЕТЕЛЬНИЦА. — Мишони и Жобер.
ЖАН ЖИЛЬБЕР, жандарм, дает показания по поводу истории с гвоздикой. Он добавляет, что обвиняемая пожаловалась им, жандармам, на низкое качество пищи, которую ей давали, но не хотела жаловаться на это администраторам полиции, в связи с чем он позвал Мишони, находившегося в это время в Женском дворе вместе с человеком, в петлице которого была гвоздика, и, когда Мишони поднялся, услышал, как обвиняемая сказала ему: «Так я вас больше не увижу?» — «О, прошу прощения, — ответил Мишони, — но муниципалом я все же останусь и в этом качестве буду иметь право видеться с вами».
Свидетельствующий отмечает, что обвиняемая сказала тогда, что она многим обязана спутнику Мишони.
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я обязана ему лишь тем, что он находился подле меня двадцатого июня.
Переходят к допросу другого свидетеля.
ШАРЛЬ АНРИ д'ЭСТЕН, отставной сухопутный и морской офицер на службе Франции, заявляет, что он знает обвиняемую с тех пор, как она находится во Франции, что у него самого есть основания жаловаться на нее, но, тем не менее, он скажет правду, которая заключается в том, что ему нечего сказать по поводу обвинительного акта.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетелю. — Известно ли вам, что Людовик Капет и его семья должны были уехать из Версаля пятого октября?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Известно ли вам, что лошадей несколько раз запрягали и распрягали?
СВИДЕТЕЛЬ. — Да, в соответствии с советами, которые получал королевский двор; но должен заметить, что национальная гвардия не допустила бы этого отъезда.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не приказывали ли вы сами в тот день вывести лошадей из конюшни, чтобы обеспечить бегство королевской семьи?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Известно ли вам, что кареты были остановлены у ворот Оранжереи?
СВИДЕТЕЛЬ. — Да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Вы были в тот день во дворце?
СВИДЕТЕЛЬ. — Да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Вы видели там обвиняемую?
СВИДЕТЕЛЬ. — Да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Какие разговоры вы слышали во дворце?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я слышал, как придворные советники говорили обвиняемой о том, что народ Парижа вот-вот придет убивать ее и что ей следует уехать; на что она твердо ответила: «Если парижане придут сюда убивать меня, я буду у ног моего мужа, но никуда не убегу».
ОБВИНЯЕМАЯ. — Именно так и было. Все хотели, чтобы я уехала одна, поскольку, как кругом говорили, опасность угрожала только мне, но я дала тот ответ, какой приводит свидетель.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетелю. — Известно ли вам о банкетах, которые устраивали бывшие телохранители?
СВИДЕТЕЛЬ. — Да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Знаете ли вы, что там кричали: «Да здравствует король!» и «Да здравствует королевская семья!»?
СВИДЕТЕЛЬ. — Да, я знаю и то, что обвиняемая обошла вокруг стола, держа своего сына за руку.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — Не раздавали вы их и национальной гвардии Версаля по ее возвращении из Виль-Паризи,