Еще один пакет с волосами.
ОБВИНЯЕМАЯ. — Это волосы тех же людей.
Бумага, на которой изображены цифры.
ОБВИНЯЕМАЯ. — Это таблица, при помощи которой я учила считать моего сына.
Различные малозначительные бумаги, вроде счетов прачки, и т. п.
Записная книжка из пергамента и бумаги, куда вписаны имена различных особ, общественное положение которых председатель просит обвиняемую объяснить.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Кто такая госпожа Салантен?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Это женщина, которая уже давно взяла на себя заботу о всей моей одежде.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Кто такая мадемуазель Вьон?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Это женщина, которая взяла на себя заботу о личных вещах моих детей.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Кто такая госпожа Шометт?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Это женщина, которая заменила мадемуазель Вьон.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Как зовут женщину, взявшую на себя заботу о ваших кружевах?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я не знаю ее имени: ей давали работу госпожа Салантен и госпожа Шометт.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Кто такой Брюнье, чье имя здесь значится?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Это врач, лечивший моих детей.
Общественный обвинитель требует немедленно вынести постановление о принудительном приводе гражданок Салантен, Вьон и Шометт, а в отношении Брюнье ограничиться вызовом в суд.
Трибунал удовлетворяет это требование.
Секретарь продолжает составлять опись вещей.
Сумочка для рукоделия, содержащая ножницы, иголки, нитки и т. п.
Небольшое зеркальце.
Золотое кольцо, обвитое прядью волос.
Листок бумаги, на котором изображены два золотых сердца и инициалы.
Еще один листок, на котором написано: «Молитвы к Святейшему сердцу Иисуса, молитвы к Непорочному зачатию».
Женский портрет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Чей это портрет?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Госпожи де Ламбаль.
Два других женских портрета.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Кто изображен на этих портретах?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Дамы, вместе с которыми я воспитывалась в Вене.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Как их зовут?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Госпожа фон Мекленбург и госпожа фон Гессен.
Круглый сверток одинарных луидоров.
ОБВИНЯЕМАЯ. — Это те, что мне ссудили, когда мы находились в монастыре фельянов.
Небольшой кусок ткани, на котором изображено пылающее сердце, пронзенное стрелой.
Общественный обвинитель призвал свидетеля Эбера рассмотреть это изображение и сказать, признает ли он в нем то, что было найдено им в Тампле.
ЭБЕР. — Это не то изображение сердца, какое я там нашел, но весьма на него похожее.
Общественный обвинитель отмечает, что среди обвиняемых, которые представали перед революционным судом как заговорщики и которых закон покарал своим мечом, большинство, а точнее сказать, почти все, имели при себе этот контрреволюционный знак.
Эбер заявляет, что ему неизвестно о том, что гражданок Салантен, Вьон и Шометт использовали в Тампле для обслуживания узников.
ОБВИНЯЕМАЯ. — Их использовали в первое время.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не заказывали ли вы через несколько дней после вашего бегства двадцатого июня одеяние серых сестер?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я никогда не заказывала ничего подобного.
Заслушивают другого свидетеля.
ФИЛИПП ФРАНСУА ГАБРИЕЛЬ ЛА ТУР ДЮ ПЕН ГУВЕРНЕ, отставной военный на службе Франции, показывает, что знает обвиняемую с тех пор, как она находится во Франции, но ему ничего неизвестно о фактах, изложенных в обвинительном акте.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетелю. — Присутствовали ли вы на празднествах во дворце?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я никогда, если можно так выразиться, не вращался при дворе.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Присутствовали ли вы на банкете бывших телохранителей?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я не мог там присутствовать, поскольку был в это время командующим в Бургундии.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Как?! Разве вы не были тогда министром?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я никогда не был министром и ни за что не захотел бы им быть, если бы те, кто был тогда у власти, предложили мне эту должность.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетелю Лекуантру. — Подтверждаете ли вы, что свидетельствующий был в тысяча семьсот восемьдесят девятом году военным министром?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я не подтверждаю, что свидетель был министром; тот, кто занимал тогда эту должность, находится здесь и может быть выслушан немедленно.
Вводят свидетеля.
ЖАН ФРЕДЕРИК ЛА ТУР ДЮ ПЕН, офицер и бывший военный министр, показывает, что знает обвиняемую, однако заявляет, но ему неизвестно ни об одном из фактов, приведенных в обвинительном акте.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетелю. — Вы были министром первого октября тысяча семьсот восемьдесят девятого года?
СВИДЕТЕЛЬ. — Да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Вы, несомненно, слышали о происходивших в то время банкетах бывших телохранителей?
СВИДЕТЕЛЬ. — Да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не вы ли были министром в июне тысяча семьсот восемьдесят девятого года, в тот момент, когда в Версаль прибыли войска?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет, я был тогда депутатом Национального собрания.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — По-видимому, двор был вам многим обязан, коль скоро он назначил вас военным министром?
СВИДЕТЕЛЬ. — Полагаю, что он ничем не был мне обязан.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Где вы находились двадцать третьего июня, когда бывший король проводил достопамятное королевское заседание представителей народа?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я был на своем месте депутата Национального собрания.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Знаете ли вы составителей декларации, которую король приказал зачитать в Национальном собрании?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — И вы не слышали, что ими были Линге, д'Эпремениль, Барантен, Лалли-Толлендаль, Демёнье, Бергасс и Туре?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Присутствовали ли вы в совете бывшего короля пятого октября тысяча семьсот восемьдесят девятого года?
СВИДЕТЕЛЬ. — Да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Был ли там д'Эстен?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я его там не видел.
Д'ЭСТЕН. — Выходит, в тот день зрение у меня было лучше, чем у вас, ведь я прекрасно помню, что видел вас там.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к Ла Тур дю Пену, бывшему министру. — Известно ли вам, что в тот день, пятого октября, королевская семья должна была уехать в Рамбуйе, чтобы затем отправиться в Мец?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я знаю, что в тот день в совете обсуждался вопрос уезжать королю или нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Знаете ли вы имена тех, кто подстрекал бывшего короля к отъезду?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет, не знаю.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Какими причинами они могли обосновывать необходимость этого отъезда?
СВИДЕТЕЛЬ. — Скоплением людей, пришедших из Парижа в Версаль, которое, как ожидалось, должно было увеличиться и, судя по разговорам, угрожало жизни обвиняемой.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Каков был итог обсуждения?
СВИДЕТЕЛЬ. — Что ему следует остаться.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — А куда предполагалось уехать?
СВИДЕТЕЛЬ. — В Рамбуйе.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — В те часы вы видели во дворце обвиняемую?
СВИДЕТЕЛЬ. — Да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Она приходила в совет?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я не видел, что она приходила в совет; я видел лишь, как она входила в кабинет Людовика Шестнадцатого.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Вы говорите, что двор должен был уехать в Рамбуйе; а разве речь, скорее, шла не о Меце?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не вы ли, будучи министром, приказали подготовить кареты и расставить сторожевые отряды на дороге, чтобы обеспечить отъезд Луи Капета?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — И тем не менее удостоверено, что в Меце все было приготовлено для того, чтобы принять семью Луи Капета; ведь покои там были обставлены с этой целью?
СВИДЕТЕЛЬ. — Не имею об этом никакого представления.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетелю. — Это по приказу Антуанетты вы отправили вашего сына в Нанси руководить побоищем честных солдат, которые навлекли на себя ненависть двора тем, что выказали себя патриотами?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я отправил своего сына в Нанси лишь для того, чтобы исполнить там указы Национального собрания, и действовал я не по приказу двора, а потому, что такова была тогда воля народа; даже якобинцы, когда господин Камю зачитывал в их собрании доклад об этом деле, горячо аплодировали ему.
ПРИСЯЖНЫЙ. — Гражданин председатель! Я призываю вас заметить свидетелю, что с его стороны имеет место ошибка или злой умысел, поскольку Камю никогда не был членом Якобинского клуба и это общество было крайне далеко от того, чтобы одобрять жестокие меры, которые клика душителей свободы постановила принять против лучших граждан Нанси.
СВИДЕТЕЛЬ. — Я слышал это в то время.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Это по приказу Антуанетты вы оставили армию в том состоянии, в каком она оказалась?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я полагаю, что никоим образом не заслуживаю упрека в этом отношении, поскольку в то время, когда я оставил министерство, французская армия находилась на вполне достойном уровне.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Так это для того, чтобы поставить ее на достойный уровень, вы уволили тридцать тысяч состоявших в ней патриотов, заставляя их платить за желтый отпускной билет с целью напугать таким примером защитников отчизны и помешать им отдаться порывам патриотизма и любви к свободе?
СВИДЕТЕЛЬ. — Все это, если можно так выразиться, чуждо министру. Увольнение солдат его не касается; в таких делах участвуют начальники отдельных воинских частей.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Но ведь вы были министром и должны были заставлять начальников отдельных воинских частей отчитываться перед вами за подобные действия, чтобы знать, верные они или ошибочные?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я не думаю, что хоть один солдат вправе пожаловаться на меня.
Свидетель Лабенет просит предоставить ему возможность изложить один факт. Он заявляет, что является одним из тех, кого Ла Тур дю Пен удостоил желтого увольнительного билета, подписанного им собственноручно, и произошло это потому, что в полку, где он служил, ему приходилось разоблачать аристократические замашки господ франтов, которых было там полно и которые именовались старшими офицерами. Он отмечает, что был унтер-офицером, и свидетель, возможно, вспомнит его как капрала по прозвищу ПРОЗОРЛИВЫЙ из полка ***.