ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — У вас есть что ответить на показания свидетеля?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я ничего не знаю ни о боне, ни о письме, о которых он говорит.
ОБЩЕСТВЕННЫЙ ОБВИНИТЕЛЬ. — Невзирая на ваше запирательство, представляется доказанным, что, благодаря своему влиянию на бывшего короля, вашего мужа, вы заставляли его делать все, что хотели.
ОБВИНЯЕМАЯ. — Посоветовать сделать что-либо и заставить сделать это — далеко не одно и то же.
ОБЩЕСТВЕННЫЙ ОБВИНИТЕЛЬ. — Из показаний свидетеля, как вы видите, следует, что министры были настолько хорошо осведомлены о влиянии, которое вы имели на Людовика Капета, что один из них призвал его поделиться с вами планом кампании, представленным ему за несколько дней до этого, из чего вытекает, что вы распоряжались его слабым характером, заставляя его делать немало дурных дел; ибо, допустив, что он следовал только лучшим из ваших советов, вы признаете, что нельзя было использовать более худых средств для того, чтобы подвести Францию к краю бездны, которая едва не поглотила ее.
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я никогда не замечала в нем слабости характера, о которой вы говорите.
Заслушивают другого свидетеля.
НИКОЛА ЛЕБЁФ, учитель, бывший муниципальный чиновник, заверяет, что он ничего не знает о фактах, относящихся к обвинительному акту; «ибо, — добавляет он, — если бы я заметил что-нибудь, то дал бы об этом отчет».
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетелю. — Были ли у вас беседы с Людовиком Капетом?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Беседовали ли вы на политические темы, находясь на дежурстве в Тампле, с вашими коллегами и заключенными?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я беседовал со своими коллегами, но мы никогда не говорили о политике.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Часто ли вы разговаривали с Луи Шарлем Капетом?
СВИДЕТЕЛЬ. — Никогда.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не вы ли предложили дать ему для чтения «Нового Телемаха»?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не изъявляли ли вы желания быть его учителем?
СВИДЕТЕЛЬ. — Никогда.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не высказывали ли вы сожаления по поводу того, что видите этого ребенка узником?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.
Обвиняемую спрашивают, были ли у нее частные беседы со свидетелем, и она отвечает, что никогда не разговаривала с ним.
Заслушивают другого свидетеля.
ОГЮСТЕН ЖЕРМЕН ЖОБЕР, муниципальный чиновник и полицейский администратор, заявляет, что ему неизвестно ни об одном из фактов, приведенных в обвинительном акте.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетелю. — Имели ли вы, во время вашего дежурства в Тампле, беседы с обвиняемой?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не показывали ли вы ей однажды нечто любопытное?
СВИДЕТЕЛЬ. — По правде сказать, я показывал вдове Капет и ее дочери восковые медальоны, так называемые камеи; то были аллегории Революции.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Был ли среди этих медальонов мужской портрет?
СВИДЕТЕЛЬ. — Думаю, что нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Например, портрет Вольтера?
СВИДЕТЕЛЬ. — Да; впрочем, дома у меня около четырех тысяч изделий такого рода.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Почему среди этих изделий оказалось изображение Медеи? Вы хотели этим дать какой-то намек обвиняемой?
СВИДЕТЕЛЬ. — То была чистая случайность; у меня их столько! Это английские изделия, которыми я торгую; я продаю их негоциантам.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Известно ли вам, что время от времени младшего Капета запирали, пока вы и другие полицейские администраторы вели частные беседы с обвиняемой?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я не имею никакого представления об этом факте.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Стало быть, вы продолжаете настаивать, что не имели частных бесед с обвиняемой?
СВИДЕТЕЛЬ. — Да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — Вы продолжаете настаивать, что не имели в Тампле частных бесед с двумя последними свидетелями?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — И равным образом утверждаете, что Байи и Лафайет не были соучастниками вашего бегства в ночь с двадцатого на двадцать первое июня тысяча семьсот девяносто первого года?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Должен заметить вам, что ваше утверждение в отношении этих фактов находится в противоречии с показаниями вашего сына.
ОБВИНЯЕМАЯ. — Легко заставить восьмилетнего ребенка сказать все, чего вы хотите.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Но те, кто допрашивал его, не удовольствовались одним показанием; они заставили ребенка повторить его несколько раз и в несколько приемов, и он всегда говорил то же самое.
ОБВИНЯЕМАЯ. — И все же я отрицаю этот факт.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — После вашего заточения в Тампле вы не заказывали свой портрет?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Да, с меня написали портрет пастелью.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не затворялись ли вы с художником и не пользовались ли этим предлогом для того, чтобы узнавать о происходящем в Законодательном собрании и в Конвенте?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Как зовут этого художника?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Это Куастье, польский художник, более двадцати лет тому назад обосновавшийся в Париже.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Где он живет?
ОБВИНЯЕМАЯ. — На улице Кок-Сент-Оноре.
Заслушивают другого свидетеля.
АНТУАН ФРАНСУА МОЭЛЬ, бывший заместитель прокурора Коммуны при судах муниципальной исправительной полиции, показывает, что трижды находился на дежурстве в Тампле: один раз подле Людовика Капета, и два раза подле членов его семьи; он не заметил ничего особенного, кроме обычного у женщин внимания к человеку, которого видишь впервые; он вернулся туда снова в марте сего года. Там играли в разные игры, и заключенные приходили иногда посмотреть на игру, но никогда не разговаривали; короче, он решительно заявляет, что никогда не имел никаких тесных отношений с обвиняемой во время своего дежурства в Тампле.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — У вас есть какие-нибудь замечания по поводу показаний свидетеля?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я должна заметить, что никогда не имела бесед со свидетелем.
Заслушивают другого свидетеля.
РЕНЕ СЕВЕН, в замужестве ШОМЕТТ, показывает, что она знает обвиняемую вот уже шесть лет, поскольку состояла у нее на службе в качестве младшей горничной; однако ей неизвестен ни один из фактов, приведенных в обвинительном заключении, если не считать того, что десятого августа она видела, как король проводил смотр швейцарских гвардейцев. По ее словам, это все, что она знает.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетельнице. — Были ли вы во дворце в момент отъезда королевской семьи в Варенн?
СВИДЕТЕЛЬНИЦА. — Да, но я ничего об этом не знала.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — В какой части дворца вы ночевали?
СВИДЕТЕЛЬНИЦА. — В конце павильона Флоры.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Слышали ли вы в ночь с девятого на десятое августа гул набата и сигнал общей тревоги?
СВИДЕТЕЛЬНИЦА. — Нет, я спала под самой крышей.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Как?! Вы спали под самой крышей и не слышали набата?
СВИДЕТЕЛЬНИЦА. — Да, я была больна.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — А как же тогда вы оказались на королевском смотре?
СВИДЕТЕЛЬНИЦА. — Я была на ногах с шести часов утра.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Как?! Вы были больны и встали в шесть часов утра!
СВИДЕТЕЛЬНИЦА. — Дело в том, что я услышала шум.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Во время смотра вы слышали крики «Да здравствует король!» и «Да здравствует королева!»?
СВИДЕТЕЛЬНИЦА. — Я слышала, как с одной стороны кричали: «Да здравствует король!», а с другой — «Да здравствует нация!»
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Видели ли вы накануне необычные сборища швейцарских гвардейцев и негодяев, которые надели их мундиры?
СВИДЕТЕЛЬНИЦА. — В тот день я не спускалась во двор.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Но ведь для того, чтобы поесть, вам пришлось спуститься?
СВИДЕТЕЛЬНИЦА. — Я не спускалась: еду мне принес кто-то из слуг.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Но хотя бы этот слуга должен был рассказать вам о том, что происходит?
СВИДЕТЕЛЬНИЦА. — Я ни о чем с ним не говорила.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Складывается впечатление, что вы провели всю свою жизнь при дворе и овладели там умением скрытничать. Как зовут женщину, заботившуюся о кружевах обвиняемой?
СВИДЕТЕЛЬНИЦА. — Я с ней не знакома; я лишь слышала о некой госпоже Коне, которая чинит кружева и занимается одеждой детей.
Свидетельница указывает место жительства упомянутой госпожи Коне, после чего общественный обвинитель требует незамедлительно принять постановление о ее принудительном приводе, что трибунал и делает.
Продолжается допрос свидетелей.
ЖАН БАТИСТ ВЕНСАН, строительный подрядчик, показывает, что в качестве члена общего совета Коммуны состоял на дежурстве в Тампле, но никогда не имел бесед с обвиняемой.
НИКОЛА МАРИ ЖАН БЮНЬО, архитектор и член Коммуны, показывает, что, призванный своими коллегами надзирать за узниками Тампля, он никогда не забывался до такой степени, чтобы вести беседы с заключенными, а тем более с обвиняемой.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетелю. — Не запирали вы в одной из башенок младшего Капета и его сестру на то время, пока вы и кто-то из ваших коллег вели беседу с обвиняемой?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не предоставляли ли вы заключенным возможность узнавать новости посредством выкриков газетных разносчиков?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Слышали ли вы о том, что обвиняемая вознаградила Тулана, подарив ему золотой коробок?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я никогда не имела никаких бесед со свидетелем.
Заслушивают другого свидетеля.
ФРАНСУА ДАНЖЕ, полицейский администратор, показывает, что много раз состоял на дежурстве в Тампле, но ни разу за все это время ему не приходилось вести беседы или частные разговоры с заключенными.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не сажали ли вы когда-либо младшего Капета себе на колени? И не говорили ли вы ему: «Хотел бы я увидеть вас на месте вашего отца»?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — После того как обвиняемая была заключена в Консьержери, не предоставляли ли вы нескольким вашим друзьям доступа в ее камеру?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.