«Зимняя королева» прожила еще долго. Елизавета Стюарт продолжала жить в Голландии даже после того, как ее сын Карл-Людвиг по Вестфальскому миру 1648 года вернул Пфальц и курфюршеское достоинство. После реставрации монархии Стюартов в 1660 году она отправилась посетить своего племянника короля Карла II в Лондон и там скончалась.
Яков мог бы гордиться своими внуками от этой неудачливой в политике супружеской четы. Младшая дочь Елизаветы и Фридриха София в 1658 году вышла замуж за Эрнеста-Августа, будущего курфюрста Ганноверского, и стала, по стечению обстоятельств и Акту об устроении 1701 года, ближайшей наследницей английской и шотландской корон. Еще она была другом великого немецкого ученого, философа и политика Готфрида Вильгельма Лейбница. В 1714 году сын Софии стал английским королем Георгом I. История распорядилась так, что последующие монархи Великобритании являются потомками дочери первого Стюарта на английском троне.
Все дети «зимней королевы» получили прекрасное образование — изучали древние и современные языки, различные науки и многие впоследствии ярко проявили себя на разных поприщах. Принц Руперт, отважный полководец, прославился в качестве сторонника Карла I во время «Великого мятежа» в Англии, а также был отличным гравером. Принцесса Луиза Голландская стала хорошей художницей-портретисткой, а принц Карл-Людвиг готов был оказать покровительство голландскому философу Спинозе. Но самой большой интеллектуалкой стала принцесса, которую, как и мать, звали Елизаветой. Она больше всех интересовалась философией, знала шесть языков, включая латынь, и за свою ученость получила в семье прозвище «Гречанка». Она была столь привлекательна, сколь и горда. В 1633 году польский король Владислав IV попросил руки Елизаветы, но от нее потребовали перейти в католичество. Елизавета отказалась и осталась при дворе матери в Гааге, где познакомилась со знаменитым философом Рене Декартом. Затем она жила при дворе брата в Гейдельберге и общалась с учеными в философских диспутах. Она первая посеяла семена картезианской философии в Гейдельберге и в Берлине, и, несмотря на то что в конце концов сделалась аббатисой Герфордского монастыря, стала одной из самых известных и самых ярких женских фигур в европейской философии и культуре XVII века.[70]
Но вернемся назад. С 1623 года восстановление Пфальца и дружба с Испанией стали для большинства подданных Якова I несовместимыми понятиями. Даже в палате лордов звучали требования жестких мер по отношению к рекузантам-католикам. В парламенте не видели альтернативы миру с Испанией лучшей, чем война с ней. Как выражались современники, «ни брака, ни мира».[71] Сориентировавшись в ситуации, принц Карл и герцог Бекингем возглавили военную партию — партию «патриотов», получившую широкую популярность в стране, где на каждом шагу чувствовался широкий интерес к европейской войне и энтузиазм вступить в нее. Гондомар же настойчиво говорил об англо-испанском браке и подкрепил свои увещевания делами. К маю 1623 года около Сент-Джеймского дворца на испанские деньги была построена католическая часовня в стиле барокко, где предполагалось осуществлять богослужения для инфанты.
По иронии судьбы наследнику английского престола понравился портрет будущей невесты. Чувства молодого принца расходились с его пониманием обстановки и воинственным настроем. С благословения отца он решил ехать в Мадрид, дабы осуществить две задачи — жениться на инфанте и облегчить судьбу Фридриха V. В испанскую столицу Бекингем и принц Карл отправились под именами соответственно Тома и Джека Смита. Так они и предстали перед послом в Мадриде Бристолем, изобразившем крайнее удивление. Многие современники характеризовали этот вояж как «романтическую эскападу, не носившую определенных политических целей». Яков был полон иллюзий, надеясь на их «скорое и счастливое возвращение». В Мадриде узы дружбы между герцогом и принцем окончательно окрепли, что наложило отпечаток на дальнейшую политику Карла и формирование его личности.[72]
Переговоры длились долго (весна — лето 1623 года), по каждому пункту велись прения, и к тому же инфанта невзлюбила жениха. В литературе существует мнение, что Бекингем преднамеренно их затруднял, чтобы помешать заключению англо-испанского союза, хотя известно, что принц и Бекингем соглашались даже на самые, казалось бы, неприемлемые для Англии условия, включавшие отмену антикатолического законодательства. Яков I был очень недоволен испанской стороной, что четко прослеживается по его письмам в Мадрид. Рушилась система мира, которую он лелеял в течение стольких лет… Уже тогда он возымел намерения вступить в войну и Европе, о чем неоднократно писал Фридриху Пфальцскому.
Не исключено, что на всякий случай английская сторона застраховалась и вторым вариантом брака и союза. Во время вояжа в Испанию Карл и Бекингем останавливались в Париже, где французский король оказал им большие почести. У Якова тогда даже мелькнула идея в союзе с Филиппом IV и Людовиком XIII установить статус-кво в Европе. Но результаты поездки в Мадрид разрушили последние «мирные» планы английского короля.
Изъявляя готовность принять самые тяжелые условия, английская сторона на переговорах в Мадриде отстаивала возврат Пфальца, все еще имея слабые надежды, что Испания пойдет на это. Стоимость поездки была очень высока — 100000 фунтов, ее надо было оправдать. И соответствующий договор был подписан, однако позже не был ратифицирован.[73]
К большому удовольствию англичан принц и герцог в октябре вернулись в Лондон без инфанты. Буквально все праздновали довольно унылое возвращение Карла и Бекингема как избавление от диктата папистов. В феврале 1624 года на заседании парламента наследный принц сделал детальный отчет о поездке в Мадрид и состоянии отношений между Англией и Испанией. Он использовал парламент как инструмент для давления на отца и членов Тайного совета, выступавших против войны. Антикатолические настроения палаты общин были поддержаны при дворе, где контроль над внутренней и внешней политикой уже перешел от Якова к Карлу и Бекингему. Парламент объявил импичмент Лайонелу Кранфилду, графу Миддлсексу, который не желал увеличения военных расходов, и единодушно высказался за войну с Испанией, выделив на это дело субсидии в размере 300 000 фунтов.[74] Пожалуй, это был единственный случай, когда будущий король, его первый министр и парламент оказались едины в своем мнении.
Итоги заседания парламента 1624 года были неоднозначными и имели последствия для дальнейшего развития политической жизни Англии. Король Яков все еще отказывался объявлять войну, тогда как его наследник считал, что раз палата общин взялась финансировать военные действия, значит, они должны иметь место. Эта позиция, на деле усиливавшая влияние парламента, породила проблемы правления Карла I. Получилось так, что события в Европе накануне и в начале Тридцатилетней войны послужили толчком к нарушению относительного внутреннего спокойствия в Англии, достигнутого при Тюдорах.
Лишь в апреле 1624 года Яков написал испанскому королю письмо, где уведомил его об объявлении Испании войны.[75] Тогда же возобновились переговоры об англо-французском союзе. Но это уже другая история — история наследника Якова I Стюарта. Крах системы внешнеполитического равновесия, которую столь упорно долгие годы лелеял король, обессилил его морально и физически.
Уже давно жизнь стала для него нелегкой. После пятидесяти лет Яков страдал от артрита, парализовавшего пальцы так, что он не мог писать, подагры и камней в почках. Кроме того, он потерял зубы и с трудом глотал. Возможно, болезни и обостряли, и искажали его представления о происходящих событиях. В последний год его жизни Карл и Бекингем стали реальными правителями королевства, а больной монарх превратился и «периферическую» фигуру и только посещал Лондон. В это время он писал своему фавориту: «Да осенит тебя благословение Божье, жена моя, да пребудешь ты великим утешением своего старого отца и мужа». Но он все же пытался вести активный образ жизни — охотился, ездил между Лондоном и окрестными резиденциями. Некоторые исследователи полагают, что еще Яков страдал от порфирии — болезни, симптомы которой были обнаружены у его потомка Георга III. Они основываются на том, что Яков описывал свою мочу доктору Теодору де Майерну как «темно-красную, цвета вина Аликанте». Другие эксперты отвергают это утверждение на основании того, что к окрашиванию мочи в красный цвет могли привести в камни в почках.
Так или иначе, но в начале 1625 года помимо привычных болезней Якова стали мучать обмороки. Когда в начале марта его сразила «трехдневная» лихорадка, поначалу никто особенно не беспокоился. Это была обычная болезнь, которую в то время лечили кровопусканиями и слабительными. По привычке король продолжал пить холодное пиво и окунаться в ледяную воду, пренебрегая советами докторов. Но состояние его ухудшилось, вскоре случился инсульт. Конец его страданиям положила дизентерия. Чтобы вылечить короля, леди Бекингем (Кэтрин Мэннерс, дочь графа Рутленда, на которой Джордж Вильерс женился в 1620 году) предложила попробовать пластырь и настойку эссекского эскулапа Ремингтона, вылечившие год назад ее сына. Яков ухватился за эту идею, и леди собственноручно наложила ему пластырь и дала настойки. Ему сразу стало хуже, начались судороги. Королевские медики тут же сняли с себя всю ответственность за лечение больного.
Король умер во дворце Теобальдс близ Лондона в воскресенье 27 марта. Накануне он принял последнее причастие из рук епископа Джона Уильямса. Затем Яков остался наедине с сыном. Никто не знает, о чем они говорили. В последний миг жизни у его постели помимо лордов и служителей церкви находился герцог Бекингем, ставший его утешением и последним человеком, на кого умирающий король обратил свой взор. Он умер без страданий. Пышные похороны состоялись 7 мая. Епископ Джон Уильямс произнес проповедь, в которой сказал, что «Соломон почил в мире…». И после смерти Яков I удостоился комплимента, который всегда льстил его самолюбию, — сравнения с мудрым библейским царем Израиля.