Кроме того, парламент потребовал удаления из страны монаршей тещи-католички. Но и сама Мария Медичи, беспокоившаяся из-за начинавшейся смуты, предпочла уехать на континент, получив солидную денежную компенсацию от палаты общин. Она скончалась в Кельне летом 1642 года.
21 июня 1641 года между Англией и Шотландией был заключен Лондонский мир: Карл I обязался утвердить все постановления шотландского парламента, принятые со времени начала восстания в 1637 году, объявить амнистию участникам мятежа и войны и вывести королевские гарнизоны из Бервика и Карлайла. Шотландская армия должна была получить денежную компенсацию в размере 300000 фунтов, до выплаты которой сохранялась оккупация северных графств Англии. В 1641 году король совершил поездку в Эдинбург, где утвердил решения шотландского парламента и возобновил переговоры с умеренными ковенантерами.
Он делал все возможное, чтобы их успокоить, посещая пресвитерианские службы и повысив статус их лидеров. Именно тогда Лесли стал графом Левеном, а Аргайл — маркизом. Но его оппоненты требовали еще больше пожалований, а особенно права вето в отношении всех крупных назначений — советников, судей, старших офицеров и т. д. 16 сентября Карл неохотно предоставил это право, но параллельно создал роялистскую фракцию из тех, на кого ковенантеры определенно могли наложить вето. В течение следующих четырех недель грум опочивальни короля и его близкий компаньон с детства Уильям Мюррей составил заговор с целью ликвидировать главных шотландских оппонентов Карла. Полковник армии ковенантеров Джон Кочрэйн предложил заманить Аргайла и герцога Гамильтона в королевские апартаменты в Холируде, арестовать их и отправить под охраной в Эдинбургский замок. Но заговор расстроился: два солдата, задействованные в аресте (и, если понадобится, и в убийстве), выдали план своим потенциальным жертвам, которые покинули Эдинбург 12 октября, оставив Карла «объяснять инцидент» шотландскому парламенту. Король отрицал свою причастность к заговору, Мюррей и его товарищи единодушно заявляли, что они действовали самостоятельно, но ни в шотландском, ни в английском парламентах им не очень-то верили. Ковенантеры закрепили свое право вето, подтвердив опасения Карла, что он «будет иметь не больше власти в Шотландии, чем дож Венеции».[125] А в Лондоне этот инцидент только усугубил недоверие к монарху — ведь он способен на коварство!
Известие о вспыхнувшем в октябре 1641 года восстании в Ирландии еще больше накалило атмосферу в Лондоне и во всем королевстве. Какова бы ни была оппозиция старых английских членов ирландского парламента, по вероисповеданию католиков, политике Страффорда, к Карлу они относились лояльно и считали, что он был введен в заблуждение пагубным влиянием графа. Другое дело — новые английские поселенцы в Ирландии, бывшие пуританами и сочувственно относившиеся к деятельности английского парламента. Из событий 1640–1641 годов в Англии они сделали свои выводы. Успех процесса против Страффорда ослабил влияние Карла в Ирландии и в то же время обеспечил естественный канал для сотрудничества между ирландской и старой английской католической знатью. Восстание возглавляли знать и католическое духовенство, противопоставлявшее себя протестантской Англии и бывшее символом борьбы для участвовавших в бунте крестьян. Цели восставших были умеренными: веротерпимость как гарантия безопасности земель и имущества католиков, возврат конфискованных земель (или их части), прекращение произвола английских властей. Восстание осложнялось тем, что эти требования были выдвинуты представителями англо-ирландской знати, в то время как коренные ирландцы выступали за более решительные действия. В октябре 1642 года восставшие образовали Ирландскую конфедерацию католиков, которая смогла установить связи с Папой Римским и католическими государствами Европы.
Эмиссары короля в Ирландии, стремившиеся нажиться на конфискациях, уверили его в том, что в восстании замешаны все католики королевства, и постарались всеми средствами превратить локальный конфликт в гражданскую войну. В Лондоне появились панические брошюры о тысячах ирландских протестантов, будто бы павших от рук мятежников, которые якобы действовали от имени короля и при поддержке Генриетты-Марии и Папы Римского.[126] Неудивительно, что сквайры и купцы, заседавшие в Долгом парламенте (а среди них было немало владельцев земель в Ирландии), увидели в ирландском восстании смертельную опасность. Борясь за свободу в Англии, они считали вполне естественной и допустимой эксплуатацию Ирландии. Парламент выпустил заем под залог 2,5 млн. акров ирландской земли, которую заранее намечено было конфисковать у «мятежников». Новый заем раскупался в Лондоне охотно и быстро. Сам Карл делал все возможное, чтобы утихомирить мятеж. На повестку дня встал и другой вопрос — о вооруженных силах и о том, кто должен ими распоряжаться: король или парламент. Карл намеревался использовать события в Ирландии в своих интересах, но и парламент не собирался выпускать из своих рук контроля над армией. Лидеры нижней палаты знали, что король мог с одинаковым успехом использовать ее как против ирландцев, так и против них самих. В свою очередь, роялисты боялись доверить армию палате общин, тем паче что создание армии и руководство ею всегда являлись правом и обязанностью короны.
В ноябре 1641 года палата общин приняла голосованием Великую ремонстрацию — длинный перечень жалоб на злоупотребления министров короля, совершенных за время его единоличного правления. Документ прошел большинством всего в 11 голосов — 159 против 148 при более чем 200 воздержавшихся. Многие после этого считали, что лидер палаты общин Джон Пим зашел слишком далеко.
Ситуация в Лондоне приближалась к анархии. Пытаясь укрепить свои позиции, король вызвал большую антипатию в столице, особенно когда назначил комендантом Тауэра полковника Томаса Лансфорда, печально известного, хотя и способного офицера. Когда же до Карла дошли слухи о готовящемся в палате общин импичменте Генриетты-Марии, он предпринял решительные действия, которые означали не только конец дипломатического тупика в отношениях между ним и парламентом, но и явились сигналом к началу гражданской войны. Он не без оснований подозревал, что некоторые члены парламента были в сговоре с шотландцами. И 3 января 1642 года Карл приказал парламенту изгнать шесть его членов на основании государственной измены. Получив отказ, он лично вознамерился арестовать пять из них. Возможно, именно Генриетта-Мария убедила супруга сделать это. Новость об аресте быстро дошла до Вестминстера, и разыскиваемые — Пим, Джон Хэмпден, Дензел Холлс, Уильям Строуд и сэр Артур Хейзелриг — 4 января ускользнули на лодке в Сити за несколько минут до того, как Карл вошел в палату общин с вооруженной охраной. Сместив спикера палаты Уильяма Ленталла со своей должности, король спросил его, куда бежали депутаты. Тот ловко ответил: «Прошу прощения, Ваiue Величество, но у меня нет ни глаз, чтобы видеть, ни языка, чтобы говорить на том месте, на какое палата меня избрала, чьей слугой я здесь являюсь». Карлу ничего не оставалось, как с досадой заметить, что «все мои птички улетели», и ретироваться с пустыми руками. Ему не пришлось «вернуться через час хозяином своего королевства», как он пообещал супруге перед отъездом в Вестминстер. Сцена была крайне унизительной для монарха.[127]
Кстати, о его планах членов парламента предупредила графиня Карлайл, отважная, проницательная, в равной степени известная как красотой и остроумием, так и интригами особа, ставшая прототипом Миледи в романе А. Дюма «Три мушкетера». Люси Хэй, графиня Карлайл (урожденная Перси, 1599–1660), появилась на свет в семье Генри Перси, 9-го графа Нортумберлендского. Выйдя в 1617 году замуж за Джеймса Хея, 1-го графа Карлайла, она заняла прочное место при английском дворе. Через некоторое время Люси стала любовницей герцога Бекингема. Поэты Томас Карью, Уильям Картрайт, Роберт Геррик, Джон Саклинг и прозаик сэр Тоби Мэтью воспевали ее красоту. Правда, глядя на портрет, написанный Ван Дейком, в голову приходит мысль, что это восхищение было вызвано желанием художника польстить самолюбию любовницы всемогущего фаворита. Возлюбленной Бекингема графиня была недолго — не объясняя причины, он прервал отношения с ней. Герцог не подозревал, какого врага он приобрел в лице Люси, ставшей из ревности и желания отомстить ему агентом кардинала Ришелье. Графиня сообщала кардиналу все известные ей сведения об отношениях Бекингема и Анны Австрийской.
От неразделенной любви графиня Карлайл страдала недолго. Она согревала постели и Томаса Уинтворта, и его политического противника Джона Пима. Примечательно, что ее политические пристрастия всегда совпадали с позицией очередного любовника. Неудивительно поэтому, что во время гражданского противостояния Люси неоднократно переходила на сторону то короля, то парламента. Будучи фрейлиной Генриетты-Марии, которая вместе с детьми позже нашла приют в Париже, графиня была посредником между ней и роялистами в Англии и параллельно посылала шпионские донесения в Лондон противникам короля. В конце концов в марте 1649 года ее арестовали и заключили в Тауэр, откуда она была выпущена в сентябре 1650 года. После освобождения Люси прожила еще десять лет, но, не имея прежнего влияния, никакой заметной роли в новой политической обстановке уже не играла. Вскоре после восстановления династии Стюартов на английском престоле в 1660 году она скончалась.
5 января мэр Лондона ответил Карлу I отказом на требование выдать «изменников». Обдумав ситуацию, король понял, что переборщил, и решил исправить свой промах. Он составил послание к парламенту, в котором признал неправомочными свои действия против обвиненных им его членов и заверил палаты в том, что отныне при всех обстоятельствах будет блюсти парламентские привилегии столь же ревностно, как свою жизнь и корону. Карл опоздал. Неудачная попытка ареста парламентариев была политически губительна для него. Ни один английский суве