Теперь я понимаю отчего умер твой первый муж…
Я смотрю, как она пьёт последний в своей жизни бокал, и чувствую пустоту в душе. Ещё один незабываемый эпизод в моей жизни. Ещё один…
А за окном белые искрящиеся снежинки танцуют в свете фонаря. Они похожи на маленьких беззаботных мотыльков, кружатся, порхают, резвятся. Им невдомёк, что их жизнь слишком скоротечна, слишком мимолётна… Но они живут, существуют, летят к тёплому фонарю, чтобы растаять в его объятиях, напоследок поразив избранника красотой и совершенством форм. Я такой же одинокий фонарь, излучаю потоки слепящей зовущей любви, но эта любовь слишком коротка, чтобы дать счастье обоим.
А может мне стоило выпить предложенный Лизой бокал и сделать финальный шаг по скользкому циферблату времени в туманную вечность? За прахом сгоревших надежд и несбывшихся грёз. Сделать эту девочку счастливой? Если только это можно назвать счастьем…
Мне жаль её до слёз, но мои глаза остаются сухими. Прости меня, Лиза. Я сделаю всё, чтобы этот эпизод был последним…
Ахмедхан Зирихгеран. СОЛДАТИК С ШАШКОЙ НАГОЛО
Подъемный кран, натужно заурчав, оторвал обгорелую, страшную будку от тротуара. На асфальт со звоном посыпались чёрные осколки стекла и покатились угольки. Кран проворно загрузил свою добычу в кузов грузовика и тот, пустив из выхлопной трубы чёрное облако, осторожно поехал прочь. Облако, постепенно рассеиваясь, висело там, где всего несколько минут назад стояла будка. Словно это она растворилась, исчезла в параллельных мирах.
По моим щекам катились слёзы. Я вытащил из кармана маленькую, но тяжёлую фигурку солдата в старинной форме. С шашкой наголо. Сзади, со спины этот солдатик был обожжён огнём. Я закрыл глаза и увидел этого солдатика. Целого и невредимого. Стоящего на витрине. В окружении множества других фигурок.
— Дядь часовщик, дядь часовщик, — щебетал Лёнька, пацан из соседнего двора, — а если я вам будильник принесу вы мне во-о-он ту фигурку подарите?
— Хех, — хитро усмехнулся часовщик, — если я тебе её подарю, то другие её уже не увидят.
— А откуда ты будильник возьмёшь? — строго спросил Лёньку Фархад, не по годам серьёзный пацан из того же двора, никогда не снимающий пионерский галстук.
— А мне Ахмед обещал собрать, — серьёзно ответил Ленька.
— Он с отцом в часовой у кинотеатра работает, по два десять за ремонт будильника получает.
— Нужен ему твой будильник, — усмехнулся я, не сводя глаз с фигурок, — у него самого этих будильников как грязи.
Эта часовая будка, расположенная на оживлённом перекрестке, была для нас как магнит. Новости о том, что в будке дяди Шамиля появилась новая фигурка, распространялись быстро. И мы, после уроков. А кто и вместо уроков, отправлялись поглазеть на новинку. Когда к хозяину будки пришла идея начать собирать фигурки и как давно он этим занимается, я не знал. А спросить как-то стеснялся.
— А я теперь тоже собираю, — гордо выдал мне Ленька во время очередной встречи у будки, и вытащил из кармана фигурку.
— Где нарыл? — воскликнул я.
— Подарили, — гордо произнёс Ленька и отвернулся, любуясь своей фигуркой в лучах солнца.
— Красивая, — полным зависти голосом произнёс я.
— Я больше коллекцию соберу, — улыбнулся Лёнька и спрятал фигурку в карман.
Я тоже загорелся идеей собрать коллекцию. Но где их взять?
В свободное время я рыскал по городу, забегая в магазины. Но ничего интересного не находил. Да и очереди были везде, не особо и подберёшься к витринам.
Но мне повезло. Усталый, я шёл домой, согнувшись под тяжестью портфеля, полного учебников. Я даже не смотрел по сторонам, я был голодный и хотел домой, где меня ждал, как обычно, вкусный обед, приготовленный мамой к моему приходу. И мне не терпелось показать маме дневник, где красовались три пятёрки, которые я получил сегодня.
Каким-то боковым зрением я увидел, что из пакета что несла к мусорке незнакомая девочка, вывалилась и со звуком, выдававшим металлическую тяжесть, ударилась об асфальт фигурка. Я подбежал и схватил её.
— Побирушка, ха ха, побирушка, — засмеялась девочка.
— А чего ты такую красивую фигурку выбрасываешь? — удивлённо спросил я, не обращая внимания на её насмешки.
— Да это какие-то шахматы вроде, древние, утиль, — усмехнулась она, — там ещё три штучки есть.
— Дай их мне. — Я потянулся к пакету в её руке.
— Бери, — хихикнула она и с размаху забросила пакет в мусорный ящик.
Ничего не ответив ей, я запихнул подобранную фигурку в карман и с разбегу запрыгнул на борт мусорного бака. Он, к счастью, не был пуст. Так что достать пакет было нетрудно. Стоя на бортике бака, под издевательский хохот девочки, достал из пакета три фигурки и, бросив разорванный пакет в бак, спрыгнул с него и убежал.
От усталости не осталось и следа. Тяжести школьного портфеля словно и не бывало. Главным было то, что у меня теперь были такие фигурки, каких не было ни у кого. Даже у часовщика дяди Шамиля.
Это были необычные фигурки. Литые. Тяжелые. Я их отмыл и отполировал тряпочкой. Две из них были одинаковые. Как я предположил, это были пешки. И я понял, что теперь у меня есть шанс подружиться с хранителем коллекции, что манила меня за стеклом часовой будки.
— Здравствуйте, а это вам. — Я просунул руку с фигуркой в окошечко будки.
— День добрый молодой человек, — улыбался часовщик, отодвигая в сторону часы, над которыми он склонился. — Какая великолепная фигурка.
— Это от шахмат, — деловито пояснил я, — кажется, пешка.
— А ну заходи, — улыбнулся он, снимая лупу с глаза. — Я тебе тоже найду подарок.
— А как у вас на глазу лупа без нитки держится? — вдруг обнаглев, выпалил я, забегая в открытую дверь будки.
— А так, просто, — засмеялся он.
Я был счастлив. Я подружился с дядей Шамилём. И теперь я иногда, стараясь не наглеть, заходил к нему в будку.
Он рассказывал интересные истории про свою коллекцию. Учил, правда безуспешно, надевать лупу. Дарил фигурки. Но я брал только те, которых у него было по две. Чтобы не портить коллекцию.
Тот день я запомню навсегда. Да, я видел, как жизнь вокруг меняется. Как уезжают мои одноклассники и соседи. Как Лёнька уехал с семьёй, в один день. Бросив всё. Даже Фархад перестал носить галстук. По улице, мимо часовой будки, ходили возбуждённые толпы. То там, то тут слышались выстрелы.
Но я старался не замечать этого. И дядя Шамиль, казалось, тоже.
Он был так же весел и приветлив. И даже той тревоги в глазах, что я видел у своих родителей, учителей, да и у многих других, в его глазах я не замечал. Я аккуратно протирал фигурки от пыли, когда вдруг дверь будки кто-то дёрнул. В и без того тесное пространство будки вдруг зашли двое парней.
— Гони золотишко, дяхан, — зло гавкнул один из них.
— И не рыпайся.
В окошко с улицы другой просунул ствол автомата.
— Откуда у меня золото, — спокойно ответил дядя Шамиль. — Я часовщик.
— Вон золотые часики у него, — закричал тот, что был на улице.
— Это не золото, — усмехнулся дядя Шамиль, — и они даже не работают.
— А если найдём? — зло рассмеялся третий, с размаху положив автомат с перевязанными синей изолентой рожками на коллекцию фигурок.
Фигурки полетели во все стороны.
Я вскрикнул и рванулся в сторону фигурок, рассыпавшихся по полу. Схватил ту самую шахматную пешку, с которой и началось наше знакомство.
— У него золотишко в этих фигнюшках, — завопил один из парней, вырвав у меня их рук фигурку.
— Не трогай пацана, — вскрикнул дядя Шамиль.
— Вали-ка отсюда, дяхан, пока я добрый, — рассмеялся парень и наставил на нас автомат. — Радуйся, что пацанёнок с тобой, мы детей не трогаем.
Дядя Шамиль, схватив одной рукой мою руку, а другой мой школьный портфель, попятился прочь из будки, а там, в его мирке, в его таком уютном и маленьком домике вовсю орудовали бандиты. Слышался топот и звон разбиваемого стекла. Стены будки подрагивали, словно содрогаясь в рыданиях.
— Идём, идём домой. — Дядя Шамиль потащил меня прочь.
Доведя меня до дома и убедившись, что я зашёл в квартиру, он, помахав мне, пошёл прочь. Он и сейчас перед моими глазами. Внезапно постаревший, с рубашкой, торчащей из-под костюма сзади. Без своей привычной кепки. Сгорбившийся.
Утром меня не отпустили в школу. Занятий не было. В городе стреляли. А вскоре папа нашёл машину и сообщил, что мы временно уедем. Я равнодушно сидел у окна и глядел на внезапно ставшие чужими улицы родного города. Ребята стояли стайками, что-то эмоционально обсуждая, иногда попадались БТРы с сидящими на них солдатами. Мне было всё равно.
И тут машина завернула именно туда, к будке дяди Шамиля. Она вынырнула из-за угла, как и обычно бывало, когда я ехал мимо с родителями на маршрутке. Но это была не она. Она зияла обугленными отверстиями окон.
— Нееет, нееет, — завопил я и дёрнул ручку двери, и чуть было не вылетел из машины.
— Ты куда? Что ты? — закричала мама.
— Ну разве так можно! — выкрикнул водитель, резко остановивший машину.
Я выскочил и побежал к будке. Словно приветствуя меня, ветер распахнул обугленную чёрную железную дверь. Внутри всё было черным черно. Подбежавший папа схватил меня и потащил к машине. Но я успел, на улице, под будкой заметить полуобгоревшего солдатика. Я схватил его.
— Ну что ты делаешь? — зло отчитывала меня мама. — Вон все руки чёрные.
— Хотя бы это верну дяде Шамилю, — всхлипывал я.
— Он умер, — как-то автоматически сказал шофёр, — в ту же ночь после пожара.
— Неееееет, — закричал я, — нееееееет.
— Извините, извините, — смутился шофёр, — я не подумал, сердце не выдержало, говорят, видимо, из-за коллекции его, я тоже пацаном прибегал смотреть.
— Я тоже, — вздохнул отец.
— И я, — всхлипнула мама, обнимая меня.
Ольга Сноу. ПЕРЕНАПРАВЛЕННЫЙ ВЕКТОР
Мы выросли в девяностые. Потерянное поколение, да. Почему? В стране царил хаос: люди оставались без работы и средств к существованию, им было не до воспитания подрастающего поколения. Предоставленные улицам и самим себе, мы окунулись в «свободу». Свободу выбора, свободу от норм морали и человеческих ценностей. Любые проблемы тогда решались кулаками. Мы «забивали стрелки», дрались стенка на стенку, находя причины для этого даже в нелепых мелочах вроде неосторожно брошенного на нас «косого» взгляда. В нетопленных школах пустели классы, потому что улица была интереснее, чем попытки учителей — «осколков» Союза — вбить в наши головы что-то. Родин