– Я не намерен себя оправдывать, – ответил Сергей. Он обмяк на стуле, как полупустой мешок, но глаза его горели недобрым огнем. – Я Сибири не боюсь.
– Пожалуйста, расскажите еще раз, что вы сделали после того, как купили топор. – Дмитрий Владимирович откинулся на спинку стула и, поставив локти на стол, соединил кончики пальцев.
– Я отправился на Варшавский вокзал и купил билет до Сиверской и обратно. Топор был со мной, но я прятал его под одеждой. На станции я вышел и отправился дальше пешком. Когда я подходил к усадьбе, издали увидел, как Наталья Дмитриевна вышла из ворот и отправилась в лес. Я не мог поверить своему счастью. Я пошел за ней, прячась за деревьями, чтобы она меня не заметила. В чаще я ударил ее топором по голове.
– Крови было много?
– Прилично.
– Она не сопротивлялась?
Сергей недобро прищурился:
– Как, по-вашему, может сопротивляться человек, которого ударили сзади топором? Она же не видела меня и не знала, что я готовлю.
– Сколько раз вы ее ударили?
– Один, но в удар я вложил всю свою ненависть. Ее голова треснула, как гнилой орех, и Наталья Дмитриевна упала.
– Что было потом?
– Я огляделся, убедился, что меня никто не видел, вытер топор о ее одежду и спрятал.
– Почему не выбросили?
– Э нет, – развязно возразил Сергей, обхватив себя руками и покачиваясь на стуле. – Я хотел сохранить топор, он послужил бы мне приятным воспоминанием.
– Рассказывайте дальше.
– Я взял ведьму за ноги и потащил к реке. Мне все время казалось, что вот-вот меня схватят, но вокруг никого не было. Труп старухи я с обрыва бросил в реку.
– Она быстро потонула?
– Я не смотрел. Я торопился на обратный поезд.
– Что вы почувствовали, когда убили ее?
– Ничего. Почти ничего, – уточнил Сергей, подумав. – Я понял, что давно надо было ее прикончить – еще тогда, когда она влезла в нашу семью.
– Так, так, – снова неизвестно к чему пробормотал следователь. – Николай Аристархович!
Дверь приотворилась, на пороге возник уже знакомый Кирееву страж.
– Введите свидетеля для очной ставки, – распорядился Дмитрий Владимирович.
– Меня кто-то видел? – спросил Сергей с болезненным любопытством.
Николай Аристархович вскоре вернулся, и не один, а в сопровождении очень скромно одетой дамы с гладко зачесанными волосами и заискивающей улыбкой. Увидев ее лицо, Киреев остолбенел.
– Вы настаиваете на том, что ударили свою мачеху Наталью Дмитриевну Кирееву, здесь присутствующую, по голове топором, после чего голова «треснула, как гнилой орех»? И тело вы с обрыва сбросили в реку Оредеж? – спросил безжалостный Бутурлин.
Киреев обхватил себя руками еще сильнее и, открыв рот, водил челюстью, но не мог выдавить из себя ни звука. Наталья Дмитриевна с ненавистью посмотрела на него. Благообразный седоусый Николай Аристархович ухмылялся. Еще бы, не каждый день выпадает присутствовать на очной ставке убийцы с его жертвой, которая мало того что оказалась живехонька, но еще и скрывалась в столице под чужим именем.
– Вы сознаете, милостивый государь, что совершили преступление, вводя правосудие в заблуждение и рассказывая об убийстве, которого не было? – спросил Дмитрий Владимирович.
Сергей слабо усмехнулся:
– Я решил, что, кто бы ее ни убил, я совершу доброе дело, если возьму все на себя, – сказал он. – Тем более что я давно мечтал от нее избавиться.
– Вот, полюбуйтесь на него, – сказала Наталья Дмитриевна и, вытащив платочек, приложила его к сухим глазам. – Зря я старалась, воспитывала его, пыталась заменить ему мать…
Киреев взвился с места и сделал попытку вцепиться мачехе в горло, выкрикивая беспорядочные ругательства. Но Николай Аристархович умел находить управу даже на самых жестоких, самых грозных арестантов, так что щуплого Сергея он отшвырнул от мачехи одним движением:
– Но-но! Не балуй…
Шатаясь, Киреев поднялся с пола и вцепился в спинку стула, чтобы не упасть. Ноги у него подкашивались, сердце колотилось как бешеное, он ловил ртом воздух. Следователь посмотрел на его лицо и отвел глаза.
– Наталья Дмитриевна, – негромко промолвил Дмитрий Владимирович, – я жду объяснений.
– Я боялась за свою жизнь, – пробормотала Киреева, комкая платочек. – Вы же видели, милостивый государь, как он на меня набросился…
– Нет, вы не боялись за свою жизнь, – устало промолвил следователь. – Вы хотели избавиться от соперницы и, договорившись с людьми из усадьбы брата, разыграли свое исчезновение. Ваш расчет строился на том, что, если вас будут считать убитой, Мария Максимовна, зная, что она ни при чем, станет подозревать вашего мужа, а он, тоже зная, что он никого не убивал, будет подозревать ее, и это отравит их отношения. Они не смогут быть вместе, а значит, вы одержите над ними верх. Но тут некстати вмешался Сергей Георгиевич и взял на себя вину за ваше убийство – обстоятельство, которого вы никак не могли предвидеть. Таким образом, ваша рискованная комбинация потеряла всякий смысл… Интересно, сударыня, как именно вы рассчитывали обставить свое возвращение в семью? И подумали ли вы о том, что чувствовал ваш старший сын, который искренне считал вас жертвой?
– Я не разыгрывала свое исчезновение, милостивый государь, – с достоинством проговорила Наталья Дмитриевна, глядя Бутурлину в глаза. – Я вообще не понимаю, о чем вы тут толкуете. Кажется, вы хотите меня в чем-то обвинить? В чем же? В проживании по чужому виду на жительство? Но я уже объясняла вам, что опасалась за свою жизнь…
– Она всегда умела так все повернуть, что виноват кто угодно, кроме нее, – сказал Сергей в пространство.
– И опасаясь за свою жизнь, вы оставили в лесу свою разодранную и окровавленную перчатку, соорудили поблизости пятно крови и создали видимость следов волочения тела к реке, – сказал Бутурлин Наталье Дмитриевне. – Не так ли, сударыня?
Его собеседница поджала губы.
– Я не понимаю ваших намеков, милостивый государь. Какая перчатка? Какое пятно? Мне ничего не известно о том, о чем вы толкуете…
Следователь внимательно посмотрел на нее и обратился к стражу:
– Николай Аристархович, остальные уже здесь? Отлично. Пригласите их сюда.
Сергей сел. Им овладело странное тупое безразличие и еще не покидало упорное чувство, что из полноправного действующего лица разыгрывающейся драмы он превратился в ничего не значащего рядового зрителя. Ничего не будет, он проиграл свою борьбу, как задолго до того проиграл свою жизнь; и ненавистная мачеха как верховодила, так и будет верховодить. Он услышал стук двери – и поднял глаза.
Николай Аристархович впустил в кабинет Георгия Алексеевича, за которым следовали сыновья. Глава семьи нервничал, Володя казался встревоженным, Алексей был сконфужен и смотрел куда-то в угол, мимо всех присутствующих.
– Мама! – ахнул старший сын. – Мама, ты жива… – Он бросился к ней, стал целовать ее руки и заглядывать в лицо. – Боже мой, какое счастье! Но что это было тогда? Я не понимаю…
Георгий Алексеевич понял первый, и его лицо потемнело.
– Ты… ты играла комедию?
Володя оцепенел. На несчастное лицо Алексея было жалко смотреть.
– Ваша жена тайно уехала в Петербург и проживала там по чужому виду на жительство, – сказал следователь Кирееву. – Ваш старший сын вообразил, что убил ее… возможно, под влиянием винных паров или потому, что ему так хотелось.
– Во исполнение давней мечты, – проскрежетал Сергей. – Топор я купил уже после того, как стало известно об убийстве… решил взять вину на себя. – Он усмехнулся: – Более приятной вины я не мог себе представить…
Следователь посмотрел на него, дернул щекой и стал своим стремительным косым почерком заполнять бумаги.
– Я еще вызову вас для дачи показаний, Наталья Дмитриевна, – бросил он, не поднимая головы от бумаг. – Вас, Сергей Георгиевич, я отпускаю. Вопрос о создании помех правосудию в вашем случае все же весьма спорный, потому что дело изначально было сфальсифицировано.
…Когда Киреевы наконец ушли, Дмитрий Владимирович вытащил из ящика стола коробку папирос и закурил. Размышляя о случившемся, он решил, что дело о мнимом убийстве госпожи Киреевой станет чем-то вроде местного анекдота, который будут пересказывать друг другу уездные следователи и полицейские чины. Да и начальство наверняка позабавится, узнав, чем все кончилось. Все-таки, как ни крути, работа у них тяжелая и грязная, и такие анекдотические случаи являются исключением из правил. Докурив папиросу, Дмитрий Владимирович смял окурок в пепельнице и стал изучать материалы следующего дела.
Глава 20Мужчина и женщина
Откроем небольшую тайну: неутомимая Амалия Корф восприняла удачную слежку за Алексеем как разминку или, если угодно, прелюдию к куда более серьезному предприятию. В ней пробудился сыщицкий азарт, который к тому же подхлестывало наличие личного мотива. Амалия очень хотела знать, насколько далеко зашли отношения ее мужа и княжны Голицыной. В те редкие часы, когда Александр появлялся дома, его отношение к жене и обычное поведение абсолютно не изменилось, но Амалия предпочитала не верить своим глазам. Она знала, что на ее счастье покушаются, и имела право на подозрения. К примеру, вполне логично было сделать вывод, что раз Александр слишком много времени проводит при дворе, он может использовать свою службу как прикрытие для интрижки. Что ж, Амалия не поленилась провести свое собственное расследование, однако осторожные расспросы среди знакомых мужа, его сослуживцев и кое-кого из бывших коллег баронессы по секретной службе не выявили ничего настораживающего. Кроме того, Амалия узнала, что княжна Голицына появлялась при дворе нечасто и только ожидала, что ее примут во фрейлины.
В порыве вдохновения баронесса Корф придумала себе новую личность. Простая баба в платке ее больше не устраивала, и Амалия преобразилась в унылую курсистку[15] в очках, одетую так, как одевается женщина, махнувшая на себя рукой. Для большего правдоподобия