их и психиатрических проблем (с. 97). Но дальше у Кеслера следует очень серьезный вывод. «Мамин сын – так он характеризует Вебера, – порождает проблемы идентичности, создает сексуальный вакуум и распространяет эмоциональный холод, что угрожает всем, кто к нему приближается» (DK, 691). Первыми жертвами этой напасти, продолжает он, еще в далеком прошлом стали Эмми Баумгартен и Марианна Шнитгер, следующей должна была стать Мина Тоблер. Мне кажется, что это довольно точное описание характерной для того времени ситуации внутри Вебера и вокруг него. У Кеслера Вебер выглядит своего рода эмоциональным вампиром (на манер современных так называемых энергетических вампиров, еще их называют психовампирами), вакуум и холод, распространяемые им, охватывают близких ему женщин и высасывают из них или, лучше сказать, замораживают в них эмоциональную динамику, влечения, здоровую сексуальность и превращают их либо в неврастеничек, как Эмми, либо в бесполые функции, как Марианну.
Но мы сейчас знаем, что Веберу не удалось таким вот образом заморозить Мину Тоблер – она не превратилась ни в нервную больную, ни в асексуальное существо, и хотя Вебер в конце их связи поступил с ней в некотором смысле неблагородно (с. 218), но это неблагородство слишком обыкновенное – хорошо это или плохо – в любовных отношениях, а не потусторонний холод такого, как показано выше, психовампиризма. Вообще Вебер в этом кеслеровском (в целом правильном) изображении напоминает героя сказки Ханса Христиана Андерсена «Снежная королева» мальчика Кая, которому попал в глаза осколок волшебного зеркала, и он душевно навсегда заморозился, ему нравились только математически совершенные снежинки (ни одной неправильной линии!) и по требованию Снежной королевы он выкладывал из льдинок слово «вечность». Различие в том, что Вебер выкладывал из льдинок слово «рациональность» (см. об этом в гл. 7). Девочка Герда, по Андерсену, спасла Кая из царства вечного льда. Так вот, «девочка» Мина Тоблер в некотором смысле спасла Вебера от его собственного вечного холода. Почему ее не постигла судьба Эмми Баумгартен или Марианны Шнитгер, чего следовало ожидать, если верить Кеслеру? Ответ прост: потому что Мина, несмотря на не слишком большую разницу в возрасте, принадлежала к другому поколению, чем Эмми, Марианна, да и сам Вебер. И у этого поколения были совсем иные взгляды на жизнь, чем у предшествующего. Из дальнейшего рассказа станет ясно, насколько иные.
В начале 1911 г. Марианна вновь, как в пору любовной горячки Вебера из-за Эльзы, оказалась в центре бушующих вокруг нее, но не затрагивающих ее непосредственно любовных бурь. Именно ей Мина, что называется, плакалась в жилетку, рассказывая, что Ласк ее разлюбил, что она жаждет высокой любви и в этом видит свое женское призвание. Не известно, предвидела ли Марианна, что это высокое призвание осуществится в любовной связи Мины с ее мужем, во всяком случае, она не переживала эту связь так, как переживала возможный роман Вебера с Эльзой. Она понимала, что их браку связь Макса с Миной ничем не грозит, и принимала ее как нечто неизбежное. Более того, она полагала, что такая связь будет способствовать выздоровлению мужа, его избавлению от последствий страшной болезни. Дальнейшие события показали, что именно так это и было. Марианна иронически комментирует поведение мужа в письме Елене летом 1912 г.: Макс Вебер «бегает как охотничья собака и всегда в хорошем настроении» (DK, 694). Она пишет о своем впечатлении от Мины: «Я рада, что Макс нашел в ней освежающую подругу, и в музыкальном, вообще в художественном отношении она тоже дает ему кое что свое <…> Вообще в Мине много нераскрытого, и я могу только гадать, что будет в дальнейшем. В ней есть душевная сила – во многом она похожа на Эльзу Яффе, хотя у нее нет свойственного Эльзе богатства и способности выражения» (Ibid.). Сама же новая возлюбленная несла в дом профессора не бурю, а скорее мир и покой. Она не доминировала, как Эльза, ее любовь не была отягощена проблемами с Эдгаром, Отто или Альфредом, как это было в случае с Эльзой. Эльза оказалась не то что забытой, но исключенной из круга повседневных, постоянных разговоров. Именно ненавязчивая легкость ее любви делала Мину Тоблер удобной возлюбленной для Макса и приемлемой подругой мужа для Марианны. Когда мать Мины из Швейцарии писала своей «кочевнице»-дочери, что та уже не в юном возрасте и ей пора найти себе мужа, дочь отвечала, что «прекрасно обходится мужьями других женщин» (R, 567). В семье Вебера она с удовольствием приняла роль младшей жены. Вебер сам писал, что в патриархальных семьях статус старшей жены был достаточно неопределенным, тогда как возможности и обязанности младших жен были строго формализованы (ХИО, 3, 65). В семье Вебер суббота была законным днем Мины Тоблер или Тобельхен, как ласково звали ее в семейном кругу. Вебер проводил этот день в мансардной квартире в доме на Бисмаркштрассе, 17 в Старом городе, которую снимала Мина и ключ от которой получил Вебер. Однако на ночь он не оставался никогда, к ужину всегда был дома. Будто бы естественным образом, без драм и особых душевных мук сформировался стиль жизни в любовном треугольнике – такой ménage à trois по-гейдельбергски. Былo приобретено пианино; когда Мина играла, Макс и Марианна рука об руку сидели на диване. Когда происходил ежегодный академический бал, «я выбрала лучшую часть», писала Мина матери: «Марианна танцевала, а я с 7 до 10 лежала на диване с Максом Вебером» (R, 568). Если в Мюнхене у «бесстыжей» Эльзы имел место «баварский брак втроем» с конкурирующими и недовольными друг другом партнерами, то здесь у Макса все происходило «при полном непротивлении сторон».
Эта поразительная легкость, которую Мина принесла в жизнь Вебера, бесконечно контрастировала с тем, чего ждал от жизни сам Вебер, что он внушал невесте Марианне и во что превратил впоследствии ее и свою жизнь. Напомню строки письма, в котором он предлагает Марианне выйти за него замуж: «Пойдем со мной, мой великодушный товарищ, выйдем из тихой гавани резиньяции в открытое море, где в борьбе душ вырастают люди и преходящее спадает с них. Но помни: голова и сердце моряка должны быть ясны, когда под ним бушуют волны. Нам нельзя допускать какую-либо фантастическую отдачу неясным и мистическим настроениям души. Ибо если чувство захлестывает тебя, ты должна обуздать его, чтобы трезво управлять собой…» (с. 26). И Марианна с тем же воодушевлением клянется следовать этому завету. А эпизод с Эмми Баумгартен, когда двое любящих друг друга молодых людей, ослушавшись родителей, уединяются в отдаленной сельской местности и «переживают там, в поэзии весны несколько дней чудесной близости. Оба они чувствуют взаимность любви, но об этом не сказано ни слова; ни один жест не нарушает целомудренную дистанцию, только при прощании на глаза молодого человека набегает слеза» (с. 24). Этот молодой человек и есть юный Макс Вебер. Следует ли удивляться, что через некоторое время Эмми заболевает, ее преследует меланхолия и физическое изнеможение? Религиозная мораль и жесткая этика, которую с молоком матери впитывала Эмми в доме Баумгартенов, а Макс Вебер в собственном доме и которая была усвоена Марианной, стали «стальным панцирем» (слова самого Вебера), из под которого не могла выбраться собственная трепетная душа каждого из них. Мина принадлежала к другому поколению и к другому кругу морали. Она не клялась обуздывать свои чувства и считала «лучшей частью» лежать с Вебером на диване, а не представительствовать на мероприятии. Для того чтобы стать неуязвимыми для веберовского морального льда, прежним девушкам не хватало доли здорового цинизма, имевшейся у Мины, которая не выходила замуж, потому что обходилась мужьями других женщин. «Мы брать преград не обещали, мы будем гибнуть откровенно» – это девиз другой морали, другой психологии, другого поколения.
В то же время легкость и мягкость Мины Тоблер все чаще оказывались мягкостью в том смысле, в каком ныне говорят о мягкой силе. Это женская мягкая сила. Марианна неоднократно замечает в дневнике и в письмах, что Макс работает в этот период необычайно много, отодвигая от себя все прочие заботы, отказываясь от встреч и т. п., и только Мина получает то, что ей причитается (музыкальные субботы), причем не стесняется на этом настаивать. Похоже, она видит в этом свою миссию, причем естественную, природную миссию. Мужчине Максу Веберу нужна любовь, и она дает ему эту любовь. Марианна в ее глазах – синий чулок, и дать ему это не может. Имеется в виду не метафизическая и даже не романтическая, а нормальная половая любовь. В этом, наверное, и состоит, на взгляд Мины, женское призвание. «У меня опять все получилось», – цитирует Радкау ее письмо (подчеркнуто здесь самой Миной. – Л.И.). Иногда у Макса «ничего не получается, но зато потом он держится все дольше – так долго, как можно только мечтать! От недели к неделе он все лучше чувствует себя в этом новом и для него нехоженом мире, и захватывающе красиво видеть, как он овладевает им со всей силой и глубиной своего существа» (R, 568–569). Такое эстетически виртуозно исполненное описание впечатления женщины от полового соединения, которое выглядело бы бесстыдным и пошлым, будь оно сформулировано в более обыденных, что ли, выражениях! И это в обычном частном эстетически не обязывающем письме! Возникает впечатление, что Мина Тоблер представляла собой нечто большее, чем просто промежуточный эротический эпизод в жизни Вебера, эрзац, заменитель отсутствующей Эльзы. В ней была глубина и одаренность, причем не только музыкальная, о чем много писали, но и эстетическая в самом широком смысле и, главное – необычайная душевная одаренность.
Надо признаться, что Макс Вебер в любовных отношениях с Миной если и нашел свое собственное сексуальное Я, то в моральном смысле, в конечном счете, оказался не совсем на высоте. Человек, который сначала считал ответственность главным принципом в эротических отношениях (с. 179), а потом пошел, так сказать, навстречу реальности, пропустив на первые места страсть и судьбу, за которыми все равно стояла в качестве заградотряда ответственность (с. 219), в условиях