реального судьбоносного выбора постарался снять с себя ответственность за собственные поступки. Мы забегаем в нашем рассказе немножко вперед – речь идет о 1917–1919 гг., когда Вебер получил профессуру в Мюнхене и вступил в тайную связь с Эльзой Яффе (хотя, наверное, правильнее было бы сказать, что Эльза Яффе вступила в тайную связь с Максом Вебером). Об этом мы еще расскажем далее, а пока заметим, как это все отразилось на отношениях с Миной. Вебер действительно оказался тогда в ситуации, когда приходилось поменять весь уклад жизни: расстаться с Гейдельбергом, окунуться в бурю поствоенных и революционных событий, пойти на ухудшение собственного финансового положения и т. д. и, если прибегнуть к «метафизике» философии жизни, выбрать собственную смерть. Он вполне осознавал масштабность выбора. Это был, как стали говорить впоследствии, экзистенциальный выбор. В этом выборе Мина оказалась проигравшей, то есть отвергнутой стороной. И дело даже не в том, что она оказалась отвергнутой во имя другой женщины. Любовь и измена– две стороны одной медали. Дело в том, как она была отвергнута, как малодушно вел себя Вебер перед лицом выбора. Дирк Кеслер в своей биографии Вебера уделил этому моменту большое внимание. Так, комментируя очередное письмо Вебера Мине (29 января 1919 г.), он пишет: «Вебер не в состоянии должным образом ответить на прямые и страстные признания подруги, которая младше его на 16 лет. Он мог или сказать ей, что не любит ее так же сильно, как она, или просто сообщить ей, что они должны расстаться. Вместо этого он пускается в рассуждения о ценности жизни и о значении счастья в жизни. При этом его, похоже, не тревожат угрызения совести по отношению к собственной жене, которая якобы не позволяет ему воздать должное Мине, а отнюдь не его собственные нерешительность, неспособность и нежелание принять решение» (DK, 695). По поводу другого письма (от 15 марта 1919 г.) Кеслер высказывается еще резче: оно показывает Макса Вебера как «эгоцентричного, жалкого, трусливого, изобретающего фальшивые отговорки человека, который не способен ясно сказать возлюбленной, с которой был семь последних лет, что для него это окончательно в прошлом» (DK, 696). Действительно, Макс Вебер ссылается на то, что переезд в Мюнхен был вынужденным (это, как мы увидим, неправда!), на переезде к тому же настаивали коллеги (ничего похожего не было!). Переезд в Мюнхен был собственным выбором Макса Вебера. Конечно, как мы покажем далее, существенные изменения назрели, выбор был неизбежен, хотя до самого момента решения открытыми оставались несколько опций.
Но я не склонен навешивать ярлыки, как это делает брутальный Кеслер. Нерешительность – не самый страшный грех в любовных делах, нерешительностью мужчина обычно вредит самому себе, выбирать из двух женщин действительно трудно, тем более что на Эльзу ни один мужчина никогда не мог целиком положиться, и Вебер уже испытал это на собственном опыте, а Мина оставалась все же надежной землей в этом царстве неопределенностей. Но и оправдать его – хотя кто его судит?! – в соответствии с его собственными принципами тоже нельзя. Судьба судьбой и страсть страстью, но от ответственности они не освобождают. Радует хотя бы то, что Вебер, стремясь уклониться от ответственности, все же в согласии с собственными принципами не создает теории или права, легитимирующих его решение. Он просто выдумывает предлоги и ссылается на непреодолимые силы, как это, наверное, делал бы любой мужчина на его месте.
Хотя расставание произошло, переписка Вебера с Миной не прекратилась. Вплоть до самой его смерти шли письма из Гейдельберга в Мюнхен и обратно. Но это были спокойные письма, примерно как у мирно расставшихся супругов, все равно дорожащих симпатией друг к другу и мнением друг друга. Этим они отличались от безумно страстных писем Вебера Эльзе Яффе. Но в последние месяцы жизни Макса письма Мине стали чаще, чем письма Эльзе. (Хотя нельзя исключить, что по разным причинам сохранилось больше писем Мине.)
Когда Вебер умер, Мина испытала огромное потрясение. В отличие от Эльзы, которая держала в секрете свою связь с Вебером, Мина не только с гордостью заявляла: «Меня любил Макс Вебер!», но и после смерти Вебера ощущала и даже представляла себя его вдовой. Она так и осталась его вдовой, не выйдя замуж после его смерти. И не только вдовой, но и врачевательницей, учительницей, в определенном смысле матерью и верной подругой, в конечном счете спасительницей Макса Вебера из бездны безлюбовного мира, в котором он оказался в силу то ли своей природы, то ли особенностей развития. Надо сказать, что возлюбленная Эльза не захотела, да опять же в силу своей природы не смогла бы его спасти. Мраморная богиня не может спасти живого человека, а может только погубить, Эльза и выглядела мраморной богиней в сравнении с живой и теплой Миной. Роль последней в жизни Вебера не всегда видна и очевидна, но Марианна оценила ее, вписав посвящение Мине Тоблер в третий том «Хозяйственной этики мировых религий», появившийся в свет после смерти Вебера. (Первый том сам Макс Вебер посвятил своей матери Елене Фалленштайн, второй – жене Марианне Вебер, а третий и четвертый тома уже Марианна как душеприказчик умершего писателя и издательница его трудов посвятила соответственно Мине Тоблер и Эльзе Яффе.) Биограф Вебера Радкау очень точно замечает, что Мина воспринимала Вебера и любила его так, будто она у него была первой (R, 570). Так молодая пианистка любила импозантного профессора, который был на шестнадцать лет старше ее самой. Как видно из приведенной выше цитаты из ее письма (с. 216), она была еще и проводницей профессора в «джунглях» секса на пути его к собственному эротическому Я. Эльза так не смогла бы, она предпочитала предоставлять мужчинам решать свои проблемы самим.
Глава 7. «Болдинская осень» Макса Вебера
Расколдовывание – Рационализация как сверхидея – Opus magnum – Понимающая социология – Власть и господство (традиция, харизма, бюрократия) – «Промежуточное рассмотрение» – Эротика и сексуальность
КОНЕЧНО, о Болдинской осени говорится здесь фигурально. Имеется в виду, что как для Пушкина вынужденное пребывание в деревне по причине карантина стало самой плодотворной порой его творчества, так и у Вебера эти семь лет без Эльзы стали самым плодотворным временем всей его творческой жизни. Именно тогда были созданы самые значительные труды: «Хозяйство и общество» и многотомная «Хозяйственная этика мировых религий». Хотя это было время без Эльзы, оно было наполнено постоянным заботливым присутствием Марианны и любовью Мины Тоблер. Возникает вопрос: если основные труды Вебера писались без Эльзы, кого же нужно считать его подлинной музой, помогающей раскрыться его творческому дару без риска впасть в нервную катастрофу? Но оставим этот вопрос риторическим.
Расколдовывание
Расколдовывание – это своего рода пароль, по которому можно разделять своих и чужих в великой многовековой мировоззренческой борьбе сциентистов, рационалистов, позитивистов, атеистов и т. п., с одной стороны, и антисциентистов, иррационалистов, экзистенциалистов, религиозных философов, просто гуманитариев и просто верующих – с другой. Чтобы избегнуть слишком наукообразных терминов, скажем так: расколдовывание мира имеет место, когда усилиями логики и науки, прежде всего в варианте science (c. 85), мир зачищается до такой глубины и чистоты, что в нем не остается места для непознаваемых сущностей, таких, например, как Бог, душа, а также таких смутных для эмпирической науки персонажей (или сущностей), как боги, демоны, духи и пр., которые якобы управляют миром и человеческими жизнями. Таким образом, расколдовывание – это зачистка мира от непознаваемого.
Так вот, для нашего времени Макс Вебер – один из главных расколдовывателей, можно сказать, пророк расколдовывания. Для него этот процесс складывается из нарастающей интеллектуализации и рационализации мира. Он пишет в статье «Наука как профессия»:
возрастающая интеллектуализация и рационализация не означают роста знаний о жизненных условиях, в которых приходится существовать. Она означает нечто иное: люди знают или верят в то, что стоит только захотеть, и в любое время все это можно узнать; что, следовательно, принципиально нет никаких таинственных, не поддающихся учету сил, которые здесь действуют, что, напротив, всеми вещами в принципе можно овладеть путем расчета. Последнее, в свою очередь, означает, что мир расколдован. Больше не нужно прибегать к магическим средствам, чтобы склонить на свою сторону или подчинить себе духов, как это делал дикарь, для которого существовали подобные таинственные силы. Теперь все делается с помощью технических средств и расчета (ИП, 714).
Это замечательная и выразительная цитата, которая всюду приводится как идеальное описание процесса расколдовывания, на самом деле содержит одну очень важную оговорку, едва ли не ставящую под сомнение самое существо процесса расколдовывания. Вебер пишет: «Люди знают или верят». Это значит, что расколдовывание основано на вере, на которой, собственно, основана и магия, являющаяся главной мишенью для расколдовывателей. Но мы не будем здесь на этом останавливаться, поскольку это слишком большой и важный вопрос, о котором нельзя говорить бегло. Я, то есть автор этой книги, написал в свое время большую статью о постепенном, можно сказать, ползучем восстановлении прав и авторитета магии в современном мире, о его, этого мира, новом заколдовывании, которое сопутствует вроде бы тотальному господству науки и научного мировоззрения[41].
Расколдовывание придумал не Вебер. Он сам пишет о «великом историко-религиозном процессе расколдовывания мира, начало которого относится ко времени древнеиудейских пророков и который в сочетании с эллинским научным мышлением уничтожил все магические средства спасения, объявив их неверием и кощунством» (ИП, 142). Следующим грандиозным этапом расколдовывания мира стала Реформация. В разделе о протестантской этике мы даже поместили таблицу и комментарий к ней (с. 118), где прямо указано, что едва ли не главный с