Шуйский.
Я выдолбил.
Репнин.
Не все его меча,
Кажись, трепещут.
Сицкий.
Да и не на всех
Его щедроты льются.
Черкасский.
Исчерпа́л
Пучину милосердия.
Федор Никитич (к Шуйскому).
Ты с Ве́рьху?
Шуйский.
Был на Верьху́.
Федор Никитич.
Ну, что ж?
Шуйский.
Все слава Богу.
Рвать языки велел.
Черкасский.
Что ты? Кому?
Сицкий.
Помилуй Бог, кому?
Шуйский.
Да всем, кто скажет,
Что Дмитрия извел он аль что Дмитрий
Не изведен, а жив.
Репнин.
Так как же быть?
Черкасский.
Что ж надо говорить?
Шуйский.
А то, что было
При Федоре приказано: что Дмитрий
В недуге закололся.
Репнин.
Вот как! Видно,
Уж он чиниться перестал. Да разве
Он казнями кого переуверит?
Шуйский.
Пускай казнит; мешать ему не надо.
Сицкий.
Как не смекнет он, что, когда к Москве
Подступит тот, ему несдобровать?
Шуйский.
На каждого на мудреца довольно
Есть простоты. Когда ж мудрец считал,
Да все считал, да видит, что обчелся,
Тут и пошел плутать.
Черкасский.
Ты, князь Василий
Иванович, ты в Углич был посы́лан
На розыск тот. Скажи хоть раз по правде,
По совести: убит аль нет царевич?
Шуйский.
Убитого ребенка видел я.
Черкасский.
Да Дмитрия ль?
Шуйский.
Сказали мне, что Дмитрий.
Черкасский.
Да сам-то ты?
Шуйский.
А где ж его мне знать?
Черкасский.
Что ж мыслишь ты о том, который ныне
На нас идет?
Шуйский.
А то же, что и вы.
Язык нам враг. И батюшка Борис
Феодорыч, должно быть, это знает;
Нас от врага он избавлять велит.
Репнин (к Федору Никитичу).
Хозяин ласковый, да так, пожалуй,
И до тебя он доберется?
Федор Никитич.
Трудно.
Что скажет он? Романовы признали
Димитрия царем? Да вся Москва
Того лишь ждет, чтоб мы его признали.
Аль что его убийцей мы зовем?
Да пусть о том лишь слух пройдет в народе —
Его каменьями побьют!
Александр Никитич.
А мы
Пока молчим. Народ же говорит:
Романовы поближе Годунова
К Феодору-царю стояли. Если б
Романов сел на царство – Юрьев день
Нам отдал бы!
Федор Никитич.
Романовым не нужно б
Заискивать у меньших у дворян;
Народ боярство любит родовое
За то, что выгоды у них одни.
Александр Никитич.
А мелких он не терпит. Нет, до нас
Добраться трудно.
Входит Семен Годунов со стрельцами.
Семен Годунов.
Бьем челом, бояре!
Вы, государи, Федор с Александром
Никитичи, по царскому указу
Под стражу взяты!
Федор Никитич.
Мы? Под стражу взяты?
За что?
Семен Годунов.
За то, что извести хотели
Царя и государя колдовством.
Довел на вас ваш казначей Бортенев.
Коренья те, что вы уж припасли,
Он предъявил. У патриарха вам
Допрос немедля учинят. Вы также,
Князья Черкасский, Сицкий и Репнин,
Обвинены.
Сицкий.
Мы в чем же?
Семен Годунов.
Заодно
С Романовыми были. Вас под стражу
Беру я с ними.
(К Шуйскому.)
Князь Василь Иваныч!
Тебе велит великий государь
Вести допрос над ними.
Федор Никитич.
Видит Бог,
Насилие и клевета!
Александр Никитич.
Возможно ль?
По одному извету казначея,
Которого за кражу я прогнал
Тому три дня?
Черкасский.
Вот он тебе и платит!
Сицкий.
А царь ему, должно быть? Боже правый!
Да это в точь, как при царе Иване!
Шуйский.
Негоже так, бояре, говорить!
Царь милостив. А мне Господь свидетель,
Я вашего не ведал воровства!
Помыслить сметь на батюшку царя!
Ах, грех какой! Пойдем, Семен Никитич,
Пойдем к владыке начинать допрос.
Помилуй Бог царя и государя!
Уводят бояр, окруженных стрельцами.
Борис (один).
«Убит, но жив»! Свершилось предсказанье!
Загадка разъяснилася: мой враг
Встал на меня из гроба грозной тенью!
Я ждал невзгод; возможные все беды
Предусмотрел: войну, и мор, и голод,
И мятежи – и всем им дать отпор
Я был готов. Но чтоб воскрес убитый —
Я ждать не мог! Меня без обороны
Застал удар. Державным кораблем
В моей спокойной управляя силе,
Я в ясный день на бег его глядел.
Вдруг грянул гром. С налету взрыла буря
Морскую гладь – крутит и ломит древо
И парус рвет… Не время разбирать,
Чей небо грех крушением карает —
Долг кормчего скорей спасти корабль!
Беда грозит – рубить я должен снасти!
Нет выбора – прошла пора медлений
И кротости! Кто враг царю Борису —
Тот царству враг! Пощады никому!
Казнь кличет казнь – власть требовала жертв —
И первых кровь чтоб не лилася даром,
Топор все вновь подъемлется к ударам!
Входит Шуйский.
Шуйский.
По твоему, великий государь,
Являюся указу.
Борис.
Князь Василий!
Ты избран мной быть старшим у допроса
Романовых. Мне верность показать
Даю тебе я случай.
Шуйский.
Заслужу,
Царь-государь, великое твое
Доверие!
Борис.
Изда́вна злоба их
Мне ведома. Но за мое терпенье
Я ожидал раскаянья от них;
Они ж бояр с собою на меня
Замыслили поднять, а мне погибель
Готовили.
Шуйский.
Недаром от меня
Таилися они!
Борис.
Твой розыск ныне
Явит: как мыслишь ты ко мне.
Шуйский.
Помилуй,
Царь-государь! Уж на мое раденье,
Кажись, ты можешь положиться…
Борис.
Прежде ж
Чем Дмитриева мать, царица Марфа,
Свидетельствовать будет на Москве,
Что сын ее до смерти закололся
И погребен, ты выедешь на площадь
И с Лобного объявишь места: сам-де,
Своими-де очами видел ты
Труп Дмитрия – и крестным целованьем
То утвердишь. Меж тем я со владыкой
Велел везде Отрепьеву гласить
Анафему; в церквах, в монастырях,
На перекрестках всех его с анвонов
Велел клясти! Быть может, вразумится
Чрез то народ.
Шуйский.
Навряд ли, государь.
Не в гнев тебе, а диву я даюся,
Как мало страху на Москве!
Борис.
Досель?
Шуйский.
Ты кой-кого и пристрастил, пожалуй,
А все же…
Борис.
Ну?
Шуйский.
Да что, царь-государь!
Хоть бы теперь: Романовых под стражу
Ты взять велел. И поделом. Да разве
Они одни?
Борис.
Другие также взяты.
Шуйский.
Кто, государь? Черкасский с Репниным?
Да Сицкий-князь? Всего три человека!
А мало ль их? И думают они:
Всех не забрать!
Борис.
Так думают у вас?
Так ведайте ж: что сделано досель —
Одно лишь вам остереженье было,
Острастка то лишь малая была —
Гнев впереди!
(Уходит.)
Шуйский (один).
Святая простота!
Дает понять: «тебя насквозь я вижу,
Ты заодно с другими!» А меж тем,
Что ни скажу, за правду все примает.
Боится нас, а нам грозит. Борис
Феодорыч, ты ль это? Я тебя
Не узнаю. Куда девалась ловкость
Твоя, отец? И нравом стал не тот,
Ей-богу! То уж чересчур опаслив,
То вдруг вспылишь и ломишь напрямик,
Ни дать ни взять, как мой покойный дядя,
Которого в тюрьме ты удавил.
Когда кто так становится неровен,
То знак плохой!
(Уходит.)
Входит Христиан; за ним Гольк и Браге.
Гольк.
Высочество! Подумай:
Сомнений нет, исход в сем деле ясен:
Царем Димитрий будет, а Борису
Погибели не миновать. Что ну́жды,
Что ложный то Димитрий? Он победно
Идет к Москве – и Русь его встречает!
Браге.
А в преступлении Бориса, принц,
Достаточно теперь ты убежден:
Нам присланные тайно показанья
Тех в Данию бежавших угличан,
Все, что мы здесь узнали стороною,
Чего не мог ты не заметить сам —
А сверх всего народный громкий голос
И казни те жестокие – все, все
Его винит, ему уликой служит!
Гольк.
До короля ж дошла молва, что царь
Эстонию, короны датской лену,
Не Дании намерен возвратить,
Но дать тебе. Король за это гневен.
Спеши его умилостивить, принц!
Ждать от Бориса нечего нам боле —
Его звезда зашла!
Браге.
Земли русийской
Царевну ты, высочество, посватал,
Не дочь слуги, злодейством на престол
Взошедшего. Когда законный царь
Иль тот, кого земля таким признала,
С него венец срывает – обещаньем
Не связан ты. От брака отказаться
Ты должен, принц!
Христиан.
Довольно! Все, что вы
О нем сказали, сам себе сказал я —
Но я не в силах слушать вас… моя
Кружится голова…
Гольк.
Ты бледен, принц, —
Ты нездоров…
Христиан.
Да, да, я нездоров…
Вы совершенно правы – точно так —
Убийца он… Мне холодно сегодня…