Франция вам вредит, а Голландия радеет Австрии! Как же вам, в одиночку, выпутаться из этих сетей? Я привёз вам пространную жалобу, написанную мною от вашего имени в ответ на ноту императорского посланника и поданную через господина де Мольда секретарю Голландских штатов, а также смехотворный ответ, полученный нами от этих Штатов; когда министры это прочтут, они поймут, каковы подлинные препятствия, задерживающие погрузку.
— Мой друг, они ничего не читают, ни на что не отвечают и не занимаются ничем, кроме внутрипартийных интриг, не имеющих никакого отношения к общественному благу. Здесь такой беспорядок, что душа содрогается! И таким путём они думают прийти к конституции? Клянусь, они не хотят её! Но каков же был ответ Голландских штатов на жалобу?
— Невразумителен, пуст, лжив! Они ничем не брезгуют, лишь бы выиграть время в борьбе с вами. Я привёз этот ответ. Ежели бы вы согласились уступить оружие на месте по самой высокой цене, вы покончили бы с затруднениями. Вы вернули бы свои деньги с гигантской прибылью; а самое главное, оружие забрали бы оптом, как вы его купили, без всякой сортировки и мороки. Господин де Мольд полностью в курсе предложений, сделанных нам; ибо ничто в этой стране не ускользает от его бдительного ока.
— Мне известно, — сказал я, — всё, что писал об этом он, а также то немногое, что ему ответили. Я нашёл здесь средство получать точные сведения; это обходится недёшево; но коль скоро это необходимо для пользы дела, оно должно выдержать и этот расход. Для меня это уже не торговое предприятие, тут задеты моя честь и патриотизм, скажу больше — характер. Они поклялись, что ружья не будут доставлены, а я поклялся, что их не получит ни одна держава, кроме французского народа. Я руководствуюсь прежде всего нашей нуждой в них. Теперь у нас новые министры, поглядим, как они будут действовать; но какой бы они ни учинили вред прибытию ружей, бьюсь об заклад, им не удастся перещеголять тех, кто уступил им кресла.
Я попросил встречи; г-н Шамбонас ответил, что мы будем приняты им и г-ном Лажаром в министерстве в тот же вечер. Я отправился туда с решимостью выказать обоим новым министрам твёрдость, уже навлёкшую на меня немилость г-на Клавьера.
Я захватил портфель с перепиской и весьма обстоятельно ознакомил с ней министров; они дали нам аудиенцию, не ограничивая её временем, чего не делал ни разу ни один их предшественник.
— В конце концов, сударь, — сказали мне они, — подведите итог: чего вы хотите? Чего просите?
— Я уже не прошу, господа, — сказал им я, — чтобы мне помогли доставить эти ружья; я слишком хорошо понял, что этого не хотят. Я прошу одного, пусть мне скажут, что ружья не нужны; что дело слишком щекотливое, дорогостоящее или затруднительное, пусть скажут что угодно, но пусть скажут это в письменной форме, чтобы у меня был оправдательный документ. Я не переставал просить его у ваших предшественников: не потому, разумеется, что меня не огорчит, если Франция лишится этого оружия, но потому, что мне слишком хорошо известна суть дела; есть люди, которые хотят, чтобы я, сытый по горло всякого рода неприятностями, с досады продал ружья в Голландии и чтобы можно было потом кричать в Париже, что мой патриотизм — химера, а помехи, в результате которых это оружие оказалось у наших врагов, дело моих собственных рук. Когда вы, господа, вернёте мне моё слово и мои ружья, я отправлюсь в Национальное собрание, подниму над головой документ, который вы мне дадите, и призову Собрание в свидетели того, что я сделал всё, дабы добиться вашей помощи; и если Национальное собрание скажет, как и все прочие,что нация в этом оружии не нуждается или его не хочет, я распоряжусь им по собственному разумению.
— Мы отлично знаем, чтó вы с ним сделаете, — сказал, смеясь, один из министров. — Вы продадите его за прекрасную звонкую монету наличными. Господин де Мольд пишет нам, что вы получили весьма соблазнительные предложения.
— Если он пишет обо всём, господа, он должен вам также сказать, с каким презрением я отверг эти предложения!
— Он сообщает и об этом, — сказал мне г-н Шамбонас, — в выражениях, не оставляющих сомнения.
— Да, сударь, мне делают такие предложения вот уже свыше двух месяцев. Я отнюдь не пытался поставить это себе в заслугу; но поскольку господин де Мольд пишет о них, не скрою, эти предложения таковы, что любой иной на моём месте уже десять раз принял бы их; я вернул бы мои деньги сторицею, но я прежде всего француз. Однако даже я не могу оставаться бесконечно в том бедственном положении, в котором меня держат и которое губит мой покой, состояние и здоровье, тогда как достаточно одного моего слова, чтобы всё наладить!
Господин Лажар мне ответил:
— Мы, со своей стороны, не можем разорвать соглашение об оружии, столь необходимом, в момент, когда нам его не хватает, не проконсультировавшись предварительно на совместном заседании с тремя Комитетами — дипломатическим, по военным делам и Комитетом двенадцати; мы посоветуемся с ними и дадим вам ответ.
На следующий день г-н Шамбонас сказал нам, что приступил к обсуждению дела с членами Комитетов; что в связи с затруднениями, возникшими в Голландии, они склонны рассматривать соглашение, заключённое де Гравом, как фактически разорванное; но отнюдь не расположены заявить мне, что более не заинтересованы в этом оружии, а тем пуще подписаться под подобным документом при существующей крайней нужде в моих ружьях.
— Сударь, сударь, — ответил я министру, — либо вы заинтересованы в ружьях, либо не заинтересованы. Я не смогу занять ту или иную позицию в отношении предложений, получаемых мною, пока не будет ясного решения; я рассчитываю на вашу порядочность и жду такого решения, каким бы оно ни оказалось; но оно мне необходимо в письменном виде.
— Есть опасения, — сказал г-н Лажар (глядя мне в глаза), — что вы хотите воспользоваться предложениями, сделанными вам там, чтобы повысить здесь цену на оружие, установить выгодные для вас расценки!
— Сударь, — горячо ответил я, — если мне добросовестно помогут снять несправедливое эмбарго, наложенное голландцами (снабдив меня залогом, коего по праву требует поставщик), я даю честное слово, что в этом случае ни один покупщик, кроме Франции, для которой оружие мною предназначалось, не получит его, сколько бы мне ни предлагали. Я даю честное слово, что не повышу цену, предусмотренную при заключении первой сделки, хотя я могу немедленно взять за ружья по двенадцати с лишком флоринов золотом, вместо восьми, которые получу от вас в ассигнациях! Хотите, я напишу заявление, чтобы вы могли показать его на совместном заседании трёх Комитетов? Я прошу только справедливости, пусть меня избавят от нестерпимой неясности, которая терзает меня на протяжении трёх месяцев, относительно возможной стоимости ассигнаций в неопределённый момент; мне нередко даже приходило в голову, когда я сталкивался с аполитичным, непатриотическим, несправедливым поведением бывших министров, что они хотят затянуть дело до того времени, когда можно будет, воспользовавшись непомерным падением курса ассигнаций, сделать мне деловое предложение, потребовав от меня срочной поставки; я достаточно повидал на своём веку, чтобы опасаться такого достойного приёма. И всё это только потому, что мне не удалось преодолеть робость г-на де Грава и добиться справедливого соглашения во флоринах, которое шло вразрез с обычаями высокомерных канцелярий военного ведомства; у них меж тем есть тысячи возможностей покрыть свои убытки, тогда как я не ищу воспользоваться ни одной из них!
— Но кто нам даст гарантию, — сказал один из министров, — что, устав от трудностей, задерживающих это оружие в Зеландии, вы не продадите его другим, хотя и дали нам слово? Ибо, в конце концов, вы ведь негоциант и ведёте крупные дела только для того, чтобы заработать много денег?
— Я понимаю ваше возражение, сударь; вы могли бы быть несколько любезней, но, как бы там ни было, я избавлю вас от всякого беспокойства по этому поводу. Если вы хотите быть уверены, что я не соблазнюсь никаким иным предложением, согласитесь на немедленную передачу мной права владения и вручения оружия в Тервере тому, кого вы сочтёте для этого подходящим: вещь станет вашей, и вы одни будете вправе ею распоряжаться. Можете ли вы от меня требовать большего? Благоволите распорядиться, господа. Для того чтобы обелить мой патриотизм от подозрений, на него обрушенных, нет ничего, ничего, на что я не был бы готов!
По удивлённым лицам министров я понял, что они были соответственно подготовлены.
— Как! Господин Бомарше, вы говорите серьёзно? Как! Если мы поймаем вас на слове, у вас достанет мужества не пойти на попятный?
— Мужества, господа? Да я делаю это заявление и предложение по собственному желанию.
— Хорошо, — сказал мне г-н Лажар, — изложите нам всё это письменно: мы серьёзно проконсультируемся на совместном заседании трёх Комитетов.
На следующий день, 9 июля, министры получили от меня ясное резюме. Вот оно:
«Бомарше
господам Лажару и Шамбонасу, военному министру и министру иностранных дел.
9 июля 1792 года.
Господа!
Вам известно, что любое дело следует упростить, чтобы в нём разобраться. Позвольте мне напомнить вам основные предложения, выдвинутые мною на вчерашнем совещании и как будто одобренные вами. — Как негоциант, сказал я, я ни в какой мере не нуждаюсь в том, чтобы французское правительство взяло на себя мои обязательства в деле с голландскими ружьями, если я разорву моё с ним соглашение (избави бог!). У вас в руках, господа, доказательство того, что я могу гораздо быстрее и проще покончить с этим делом к своей выгоде, буде ограничусь торговым к нему подходом, поскольку мне всё время предлагают (со всяческими посулами и даже угрозами) немедленно расплатиться со мной за шестьдесят тысяч ружей, купленных мною в Голландии,