К а л у з а. Значит, так. Через несколько минут начнем проверку трудовых книжек. Никакой паники, право слово. Все по закону. Прошу соблюдать порядок. (Отнимает газету у первого гостя, закрывшего ею лицо.) Ваша трудовая книжка, прошу.
Сквозь занавеску в дверях показывается голова м у ж ч и н ы.
М у ж ч и н а. Облава!
К а л у з а (добродушно рассматривая его). Вы поедете с нами.
П о л и ц е й с к и й. Пошли! (Уводит мужчину.)
П р е д ы д у щ и й г о с т ь. А куда собираются отправлять?
К а л у з а. В Лойну.
Г о с т ь. Я требую работы в городе. У меня здесь семья.
К а л у з а. Вам хорошо известно, что многие предприятия разрушены. Сначала надо расчистить развалины, потом работать. И прежде всего в Лойне, там главное. Поедете со мной. Расплатились?
Гость швыряет деньги на стол.
Нужно сказать «большое спасибо». (Полицейскому.) Повышенные ставки, рабочие карточки, ордера, талоны на спиртные напитки. (Следующему.) Вашу трудовую книжку.
Мужчина показывает документ.
(Полицейскому.) Вот трудовая книжка. Всегда проверяйте отметку в левом углу. Вот она. (Мужчине.) Можете танцевать дальше. Развлекаться необходимо, право слово. Танцы разрешены Советской военной администрацией. Администрация поощряет танцевальные вечера. (Следующему.) Вашу трудовую книжку. Получает от толстого гостя бумагу и рассматривает ее.) А, господин Экснер с Шульштрассе!
Т о л с т ы й г о с т ь. Выбирайте выражения. Я денацифицирован.
К а л у з а. Это я и делаю. (Полицейскому.) Вот врачебное заключение. Оно действительно до определенного срока. Это, например, до сорок четвертого года. (Гостю.) Вы последуете за мной.
Т о л с т ы й г о с т ь. Это слишком! Забирать больных людей!
К а л у з а (полицейскому.) В сомнительных случаях состояние здоровья определяет врач. Этого человека надлежит доставить в управление здравоохранения.
Т о л с т ы й г о с т ь. Господин официант, еще кружку. (К Калузе.) Чего вы ждете, господин Калуза? Почему вы меня не ударите? Ведь вы были знамениты этим на весь город. (Смеется.)
Калуза долго смотрит на него.
К а л у з а (к публике, под музыку). Да, я был знаменит на весь город. До тридцать третьего меня называли Красным Отто. Сперва только враги. Потом все. Да, мы дрались со штурмовиками за наших товарищей. Тогда это называлось «обороняться». А сегодня, в тысяча девятьсот сорок шестом году, наша власть, а это значит: «Рукам воли не давать!» Наш новый строй сильнее всякого кулака. Вот что я твержу себе все время. А когда мне попадаются знакомые морды из тех, что потакали штурмовикам, я стискиваю зубы. Труднее всего научиться выдержке. (Уходит с авансцены.)
Т о л с т ы й г о с т ь (смеясь). Красный Отто.
Калуза ударяет его кулаком наотмашь.
П о л и ц е й с к и й. Так его.
К а л у з а. Ошибка вышла. Убери его.
Т о л с т о г о г о с т я уносят. Калуза садится. К нему подходит фрау Флинц.
Ф р а у Ф л и н ц. Господин полицейский, этот человек получил по заслугам.
К а л у з а. Но бить все равно нельзя.
Ф р а у Ф л и н ц. Со всяким случается.
Калуза кивает.
Знаете, моим ребятам никакая работа не страшна. Вы бы с ними враз столковались.
Парни встают.
К а л у з а (полицейскому). Продолжайте проверку.
Полицейский уходит в глубь сцены.
(К фрау Флинц.) Как, эти пятеро — все ваши? Вот это да!
Издалека доносится энергичный голос полицейского: «Вашу трудовую книжку, пожалуйста».
Если бы все были такие сознательные, полиции нечего было бы делать!
Ф р а у Ф л и н ц. Что верно, то верно, но все же полиция — дело хорошее.
К а л у з а. Почему?
Ф р а у Ф л и н ц. Сами посудите. У меня пятеро парней. И всем им охота сбежать от матери, а тут еще они слышат, что в Лойне настоящая работа, рабочие карточки, хорошо платят, ордера, водка и все такое. А главное — мать далеко, никакого надзора. Вы ведь понимаете, к чему их сразу потянет?
К а л у з а (улыбается). Тут уж ясно, право слово. Одет, сыт, проглотил стаканчик, ну и потянет.
Ф р а у Ф л и н ц (хмыкнув). Вот я и говорю. Народ они молодой, не понимают еще, что всякую работу нужно делать на совесть, хоть она вроде и незаметная. На то и полиция, чтобы приказать: сиди и не рыпайся, делу время — потехе час. Верно?
К а л у з а. Ничего подобного, милая. Мое дело обеспечить рабочую силу для расчистки развалин. И точка.
Г о л о с п о л и ц е й с к о г о. Вашу трудовую книжку.
М у ж с к о й г о л о с. Какое вы имеет право?
К а л у з а. Но-но… С вами по-хорошему, и будьте любезны соблюдать, право слово. (Парням.) Ну, давайте ваши трудовые книжки.
Ф р а у Ф л и н ц. Вот я и говорю. Толстяк ни в какую не хотел ехать в Лойну. Тут уж без всякой трудовой книжки видно, что человек работать не хочет.
К а л у з а (садится). Что я ему и доказал — яснее ясного. Только вот ударил зря.
Полицейский добрался до туалета.
Г о л о с п о л и ц е й с к о г о. А ну, выходи!
Ф р а у Ф л и н ц. Вот я и говорю. Человек хочет в Лойну, О чем это говорит? Это говорит, что он хочет работать, а то зачем бы ему туда ехать. И если у кого такой наметанный глаз, как ваш, то к чему ему спрашивать трудовую книжку, раз человек действительно желает трудиться. Моим ребятам в Лойне делать нечего.
П о л и ц е й с к и й долго не показывался из туалета. Наконец выходит оттуда с м у ж ч и н а м и.
О д и н и з м у ж ч и н (беспрерывно твердит). Я — артист.
П о л и ц е й с к и й. Да-да.
Слышатся негромкие восклицания: «Безобразие! Где свобода?»
К а л у з а (с сомнением, к фрау Флинц). То есть как это. Человек хочет трудиться, а ему нечего делать в Лойне? Тут что-то не так, право слово.
Ф р а у Ф л и н ц. Что ж тут непонятного. По своей охоте человек не поедет в Лойну, там ведь работать надо. А если ему охота работать, то в Лойне ему делать нечего.
П о л и ц е й с к и й (подходит). Господин советник полиции, разделались со всеми.
Ф р а у Ф л и н ц. Так им и надо. Вот, смотрите. Это — щелкунчик. Вот я и говорю, охота вам изо дня в день торчать в душной комнате и делать щелкунчиков? Мои парни только и ждут, что кто-нибудь придет и скажет: а ну, выходи из душной комнаты и отправляйся на расчистку развалин, там вам повезет. Что вы на это скажете?
К а л у з а. Черт возьми, верно.
Ф р а у Ф л и н ц. Вот я и говорю. Видите, как трудно моим парням сказать вам, что они не поедут в Лойну.
К а л у з а. Да этого от них никто и не требует. Кто их принуждает?
Ф р а у Ф л и н ц. Полиция. Она заботится о том, чтобы никто не потрафлял своим прихотям, а работал.
К а л у з а. Вы, значит, стоите на том, что я должен удерживать людей от расчистки развалин?
Ф р а у Ф л и н ц. Только потому, что вы — полиция. А расчищать, конечно, надо.
К а л у з а. Знаешь что? Иди ты к чертовой матери со своей брехней! (Ставит щелкунчика на стол и отходит.)
Семья Флинц, смеясь, садится за стол. Вновь начинает играть музыка.
К а р л (смеясь). Первый класс, мать. Теперь если он тебя увидит, то даст такого крюку…
Все смеются.
А н т о н. А мне охота потрудиться по возможности над краюшкой хлеба.
Ф р а у Ф л и н ц. Теперь мы позволим себе и по кружке пива.
Г о т л и б. Ага.
Й о з е ф (серьезно). Мама, я еду в Лойну.
Оглушительный смех.
Мне не до смеха.
Ф р а у Ф л и н ц. Йозеф!
Й о з е ф. Ты права, мама. Сижу я изо дня в день в душной комнате. И что делаю? Щелкунчиков. И просижу так до конца дней своих. Да, мне хочется живой работы. Я за то, чтобы каждый сам становился человеком. Вот так-то. Ну, будьте здоровы. Не печалься, мать. Это ведь ты меня вразумила. Увидите Йозефа либо в лимузине «покобелло», либо в раю. (Выбегает.)
Доносится его крик: «Подождите!» Затем звук отъезжающего грузовика. Вся семья оцепенела. Музыка как в начале картины.
Сборочный цех у товарной станции. Он отремонтирован. Здесь устроено общежитие. Его о б и т а т е л и, в том числе несколько переселенцев, сидят на импровизированных стульях и скамьях. Среди них Ф р и ц В а й л е р с огромным радиоприемником.
В а й л е р. Вечер, посвященный открытию первого общежития переселенцев, объявляю открытым. Повестка дня. Пункт первый: художественное вступление — Чайковский, увертюра «1812 год». Моя собственная, привез из СССР. Пункт второй: вступительное слово. Пункт третий: провозглашение начала строительства социализма. Слово будет предоставлено нашему обербургомистру, члену Социал-демократической партии Германии.
П о ж и л о й м у ж ч и н а (вскакивая). Что?
Переселенцы аплодируют. Вайлер ставит пластинку. Под сводами цеха звучит увертюра Чайковского «1812 год».
П о ж и л о й м у ж ч и н а (подзывает Вайлера). Товарищ Вайлер, я выступать не стану, этому я не обучался. Это вы отстроили цех для жилья, вам и выступать. Только не мне, я не умею. Ну, ладно там, Первое мая, день рождения Бебеля — я согласен, тут любому известно, что говорить, ничего не надо придумывать. Но в такой день, на открытии… Не знаешь как начать: «Товарищи» — это не всем подходит, а сказать «граждане» у меня язык не повернется.
В а й л е р. Тогда ты не имеешь права называться бургомистром.
П о ж и л о й м у ж ч и н а. Я обербургомистр.
В а й л е р. Тем более. Но согласись — именно как обербургомистр ты должен уметь в нужный момент произнести речь.