Т о н и. Твоя мать не на кухне. Твоя мать перед тобой. Я хочу забрать тебя к себе. Мы живем в Ганновере. О боже…
С а б и н а. Это правда, папа?
В и л л и. Да.
С а б и н а. Но ведь ты — мой отец?
В и л л и. Нет.
С а б и н а. Мама, иди сюда!
Т е ж е, и К л а р а.
С а б и н а. Это все правда?
К л а р а. Да, моя детка.
С а б и н а. Если вы моя мать, то почему вы сначала называете свой адрес, а не объясняете, каким образом все это получилось.
Т о н и. Я тебе все объясню потом. Не будем сейчас мучить друг друга.
С а б и н а. Вы меня отдали? Значит, я подкидыш? Внебрачный ребенок? Я вам мешала жить?
Т о н и. Я твоя мать. Право на моей стороне.
С а б и н а. Какое еще право?.. Может быть, объясните мне по крайней мере?
К л а р а. В сорок пятом папа нашел тебя в обломках эшелона с беженцами. На одеяльце был пришит лоскуток с твоим именем и бывшим адресом твоей матери. Этот лоскуток мы сдали в полицию, они его направили в Красный Крест. Но никто туда не обращался, никто не искал. Через пять лет нам разрешили удочерить тебя. А теперь фрау Шнайдер узнала, что ты жива. Вот и все.
С а б и н а. Вот и все. А я не могу сказать вам «ты».
Т о н и. Это нужно доверить времени. Когда будем жить вместе…
С а б и н а. С чего вы взяли, что мы будем жить вместе? Я отсюда не уйду.
Т о н и. Подождем до завтра. Я не требую от тебя каких-либо решений сегодня. А завтра подробно поговорим обо всем. Самое главное ты уже знаешь.
С а б и н а. Самое главное? А что, собственно, я знаю?
К л а р а. Мы все сказали. Для нас ты остаешься нашим ребенком. Ничего от этого не изменилось.
С а б и н а. Перевернулось все вверх дном! Кто тут кто? И что мне еще надо понять?
К л а р а. Ты должна остаться у нас. Никто не может тебя заставить…
Т о н и. Вы забываете о суде, фрау Краузе.
К л а р а. Я обращусь к партии, если понадобится.
С а б и н а. Обратишься к партии?.. А если партия скажет, что я должна подчиниться?..
К л а р а. Не может партия тебя отослать на Запад.
С а б и н а. Я тоже так думаю… И что ж тогда?
Т о н и. Тогда мы подадим жалобу.
С а б и н а. Я совершеннолетняя.
Т о н и. Ты… ты… совершенно… бесчувственная…
С а б и н а. Чего же вы от меня ждали? Слез? Вы мне чужая.
Т о н и. Я твоя мать.
С а б и н а. Но я не ваша дочь. Мои родители могли показать вам любую другую девушку, и вы сказали бы: «Я твоя мать». Где доказательства, что я настоящая? А может быть, где-нибудь есть роковая родинка?.. Как в душещипательных романах!
Т о н и. Нет. Никакой родинки нет. Мы можем только твердо верить в то, что это так, как оно есть… Я понимаю, тебе трудно сразу постичь. Но со временем все уладится.
С а б и н а. Никогда не уладится, потому что я никогда отсюда не уйду.
В и л л и. И все-таки, дочка… Придется, видимо.
С а б и н а. Это говоришь ты, папа?
В и л л и. Все зависит от тебя. Эта женщина говорит, что она твоя мать. Следовательно, ты ее дитя. По сравнению с бедами, которые принесла нам война, ее горе — то, что она тебя потеряла, — конечно, маленькое. Но горе есть горе, и для нее оно было большим.
Т о н и. Это было ужасно…
В и л л и. Будем надеяться, что оно было большим. Сколько бед и несчастий непоправимы. А эту беду можно поправить. Она невелика, в принципе. Но для твоей матери это… кое-что.
Т о н и. Это для меня все, господин Краузе.
В и л л и. Хотелось бы верить, что так оно и будет. Хотя она говорила и о потерянном чемодане, и о домике в Гумбиннене, и о прислуге, автомобилях и лошадях, и даже о том, что приехала в Штеттин без гроша, — не без тебя, а без гроша, дочка, — все-таки придется тебе пойти с ней. Пока мы не знали о ее существовании, все было хорошо. Но теперь-то мы знаем. И это застрянет в наших головах. И настанет когда-нибудь день, когда мы упрекнем себя, что не отпустили тебя с ней. И ты упрекнешь себя, что не пошла со своей родной матерью. Но будет уже поздно, и мы станем отводить глаза и делать вид, будто ничего не произошло. Но кое-что произошло. И начнем ненавидеть себя. Поэтому иди, дочка. Мы не станем упрекать тебя в неблагодарности. Ты тут ни при чем. Нам не хотелось бы отдавать тебя этой женщине, но ты уж найдешь свой путь… Ну, я пошел спать, завтра в первую смену… Клара!
Т е ж е, кроме В и л л и и К л а р ы.
Т о н и. Сейчас я ничего не могу тебе предложить, кроме дружбы, и ни о чем не прошу, кроме дружбы. Все, что здесь говорилось, — вздор. И вообще все — вздор! Но что же тогда правильно? Можешь не отвечать мне взаимностью, не проявлять чувств, которых у тебя еще нет. Я только прошу не замыкаться, прошу просто понять и подумать без предубеждения. Люди в Ганновере не хуже, чем здесь. Мой первый муж, твой отец, погиб, и я вышла замуж снова. У нас такая же транспортная контора, как была там, в Восточной Пруссии, где ты родилась. Мой теперешний муж очень много работает, он хороший, душевный, отзывчивый человек. Я ему многим обязана. А на каникулы мы с тобой…
С а б и н а. Вы все это расписываете, как в рекламном проспекте для туристов. Только цены не проставлены.
Т о н и. Ну а что же мне делать, скажи на милость?
С а б и н а. Если уж я вам так нужна, то почему бы вам не остаться со мной?
Т о н и. С тобой? Здесь?.. Наш дом и все наше состояние там.
С а б и н а. Мой дом и мое состояние — здесь.
Т о н и. Так мы далеко не уедем. Подумай до утра, прошу тебя. А на сегодня хватит…
С а б и н а. Спокойной ночи.
С а б и н а.
С а б и н а. Раз, два, три… Та-та-та… Влево, вправо, прямо… О, Мориц! О, мама! Господи, господи, что же это такое?..
Там же, на следующий день. Фабрика.
М о р и ц и К л а р а.
К л а р а. Вы не можете этого допустить, господин секретарь.
М о р и ц. Не ломитесь в открытую дверь, фрау Краузе. Если ваша дочь не захочет уехать, никто ее насильно не заставит.
К л а р а. А если она захочет?.. Она ведь такая неуравновешенная. Вчера весь вечер и полночи ревела, я ни слова не смогла из нее выжать. А сегодня утром, за завтраком, была такая странная, что я просто уж не знаю, что делать. Я спрашиваю, что же теперь будет, а она только смеется и говорит: «От меня это не зависит».
М о р и ц. Так. От нее это не зависит…
К л а р а. Кто-то другой будто бы должен решить. Так и сказала. Как он скажет, так она и поступит.
М о р и ц. Ну, тогда все в порядке.
К л а р а. Как же так?.. Почему?
М о р и ц. Друг. Ее друг ведь не станет советовать ей уехать в Ганновер. Тогда он лишится ее.
К л а р а. Ах, что вы такое говорите, право!.. Нет у нее никакого «друга». Еще новость! Мальчишки ее совершенно не интересуют. Она их только позлить любит. Сколько раз я ей говорила: «Пригласи же кого-нибудь домой, в воскресенье, например. Выпить кофе или посмотреть телевизор». Ну что тут особенного, правда? Сейчас это нормальное дело. И в наше время молодые люди — я хочу сказать, что моя мать, конечно, такого не разрешила бы. Но у нее, между прочим, и телевизора не было. А вы посмотрели бы нашу квартиру! Три комнаты, кухня, ванна. Ведь это все от партии. Вот я и подумала, — партия могла бы позаботиться и о том, чтобы Сабина осталась у нас. Мы, правда, не в партии, но мой муж был когда-то социал-демократом. Этого ведь достаточно, правда?
М о р и ц. Партию давайте оставим в покое, фрау Краузе. Поговорим лучше о дочке.
К л а р а. Ну, раз вам это интереснее… Сабина хорошая девушка. Вам надо было бы с ней познакомиться. Такая прелесть встречается не часто.
М о р и ц. Я знаю Сабину.
К л а р а. Да? Тогда вы и сами обо всем знаете.
М о р и ц. Да, знаю… Ну, а пить кофе или смотреть телевизор — к вам никто так и не приходил?
К л а р а. В том-то и дело, господин секретарь!.. «Мальчишки — это самые ненужные существа на свете» — так она всегда говорит. И еще: «Не родился еще такой, чтобы пить наш кофе». Должно быть, хочет чего-то особенного. Знаете ведь, как это бывает у некоторых… Хотя, может быть, этот кто-то особенный уже и появился, неправда ли?..
М о р и ц. Поскольку она так странно себя ведет…
К л а р а. Точно!.. Вы меня понимаете, господин секретарь. Да, но я отнимаю у вас ценное время. Это только ради ребенка, правда ведь?.. Мы так привязаны к нашей Сабине. И раз уж партия тоже против Запада…
М о р и ц. Да-да, не беспокойтесь, фрау Краузе. Все будет в порядке. Мы же ведь с вами знаем Сабину.
К л а р а. Я-то ее знаю чуть дольше, чем вы. Потому и явилась сюда. До свидания.
С а б и н а, Г а н н а, Л и л о, Б о б и Ш н у л л е.
Б о б. «Глядите-ка! Сабиночка прислала посылочку из Ганновера».
Ш н у л л е. «Добрая Сабина! Дулю для Шнулле…»
Л и л о. Перестаньте болтать!
Б о б. «И для милого Боба пополнение гардероба».
Ш н у л л е. «Чулочки для Лило, а Ганне — мыло!»
Г а н н а. Дураки вы несчастные, вот и все.
Б о б. Нежный привет в иностранной валюте!
Ш н у л л е. Толстенный пакет, ей это — раз плюнуть.
Г а н н а. Да прекратите же наконец!.. Сабина, конечно, останется здесь.
С а б и н а. Ты уверена в этом?.. У меня теперь две матери, со вчерашнего дня.
Г а н н а. Я вижу, сюда надо пригласить партийного секретаря, он с тобой лучше подискутирует.
Б о б. А это тоже можно представить в лицах. «Сабиночка, дорогая, неужели ты меня покинешь?»
Ш н у л л е. «Ах, я не знаю, возлюбленный мой… Что ты мне можешь предложить?».
Б о б. «Ну, например, предложу тебе нашу замечательную Германскую Демократическую Республику, возьмешь, дорогая?»
Ш н у л л е. «А что еще?»
Б о б. «Н-ну… А еще нашего замечательного, прекрасного Боба, не правда ли?»