Т о н и. Вокруг. А мы пока находимся на ней. И хотим стоять на ней твердо. Каждый хочет выстоять. Никому не охота быть сброшенным. Ни мне, ни тебе, никому. А для этого нужны жертвы. Огромные жертвы.
С а б и н а. Я готова пойти на жертвы. Но они должны иметь смысл.
Т о н и. Что ты знаешь о жертвах! Сколько я их принесла! Ради себя? О том, что ты жива, я узнала не полгода назад. Я знала это с сорок седьмого года. Каждый месяц Бюро розыска передавало твое имя по радио. Такое не пропустишь мимо ушей. Каждый месяц я слышала твое имя. В течение долгих лет. Мне было тошно, я не могла его больше слышать… Сначала у меня был плохонький приемничек в подвале разрушенного дома в Гамбурге, потом — серый железный ящик за стойкой в солдатском казино английской армии, неподалеку от Ульцена. Приемники, из которых слышалось твое имя, становились все лучше и роскошнее. Я преуспевала. После солдат были офицеры. Я должна была преуспевать. После офицеров — гражданские. После иностранцев — свои, немцы. Мне нужно было продвигаться, нужно было идти вперед, к тебе. Сколько раз лежало у меня в кармане уже написанное письмо. Мне было достаточно только бросить его в почтовый ящик, и ты была бы со мной. Но я не имела на это права. Что бы я стала с тобой делать? Тащить тебя через всю эту грязь? Мне нужно было стать свободной. Ты тянула бы нас обеих назад, и в конце концов мы подохли бы где-нибудь в сточной канаве. Сначала ты, а потом я. Я кричала, звала тебя по ночам, когда случалось бывать одной. Думала, не выдержу, лопну от боли… Но человек способен вынести многое. Вынесла и я. И вот теперь ты со мной.
С а б и н а. Мне нечего тут сказать. Мне нечего сейчас… Нет.
Т о н и. Тебе нужно сделать аборт. У тебя все впереди. Иди к Михаэлю.
С а б и н а. И ты не защитишь меня?
Т о н и. Бо́льшую часть своего пути тебе придется пройти одной. Все начинается с этого. Каждый начинает свой путь в одиночку… Суперинтендант пришел.
С а б и н а. Отпусти меня домой. Я едва держусь на ногах… Может быть, вечером все будет по-другому.
Т о н и. Ты хочешь оставить меня одну?
С а б и н а. Я больше не могу. Скажи Бубе, пусть отвезет меня домой.
Т о н и. Хорошо.
Т е ж е и Б у б а.
Т о н и. Буба, отвезите мою дочь домой и сразу же возвращайтесь сюда.
Б у б а. Будет исполнено, сударыня.
Т о н и. Поезжай, Сабина! Может быть, дома тебе, действительно, станет лучше. Пока…
С а б и н а. Прощай, мама.
С а б и н а, Б у б а.
С а б и н а. Который час?
Б у б а. Два часа, барышня.
С а б и н а. Скажите моей маме, чтобы до пяти меня не будили. Поехали. Домой.
Берлин. День спустя. Квартира и улица.
К л а р а и М и х а э л ь.
К л а р а. Зачем вы приехали? Откуда вам вообще известно, что она здесь?
М и х а э л ь. Фрау Шнайдер получила телеграмму. Сабина ей сообщает, что она отправилась на несколько дней в Берлин. А так как у меня здесь, в Берлине, тоже дела, я решил посетить ее.
К л а р а. А не фрау Шнайдер вас сюда послала?
М и х а э л ь. Нет, фрау Шнайдер меня не посылала.
К л а р а. Сабина с утра в городе. Ей давно бы пора уже вернуться. Если с ней ничего не случилось.
М и х а э л ь. А что с ней может случиться? Вы же знаете ее.
К л а р а. Что случилось в Ганновере?
М и х а э л ь. Что вы имеете в виду?
К л а р а. Я спрашиваю, что случилось в Ганновере? Почему девочка уехала из Ганновера?
М и х а э л ь. Я думал, Сабина вам рассказала…
К л а р а. Она ничего там не натворила?
М и х а э л ь. Но… н-нет…
К л а р а. Может быть, ее выгнали?
М и х а э л ь. Почему ее должны были выгнать? Не понимаю…
К л а р а. Это я ничего не понимаю. Ничего не знаю. Извините меня, пожалуйста. Это были такие страшные минуты!.. Вдруг звонок. Открываю и вижу, передо мной стоит моя девочка, говорит «добрый вечер», бежит в свою прежнюю комнату, запирается и не выходит. Мы стучим, спрашиваем, просим, умоляем… И только слышим, как она плачет, и плачет, и плачет… А утром сегодня вышла на кухню, и мы вместе позавтракали. И снова ничего не сказала — только то, что соскучилась очень по дому и что мне не следует удивляться. А потом убежала в город, и я сижу здесь, муж на работе, и никто мне не объясняет, что происходит. Заглянула в ее чемодан — раньше я никогда бы этого не сделала, но на этот раз ничего лучшего не придумала, — и… не нашла ничего. Немного белья, туфли, пуловер — вот и все. Да еще мешочек с ракушками и белыми камешками. Вот они, эти камешки… со звездами в точечку.
М о р и ц, С а б и н а.
М о р и ц. Когда ты уезжаешь?
С а б и н а. На следующей неделе, наверно. Или раньше. Не знаю.
М о р и ц. Мы еще встретимся до отъезда?
С а б и н а. Как хочешь…
М о р и ц. А ты… ты не хочешь? Мы говорили обо всем на свете и только о нас с тобой не сказали ни слова.
С а б и н а. Да.
М о р и ц. Неужели ты не хочешь поговорить о нас? Мы одни здесь, нас никто не слышит, мы можем быть совершенно откровенны друг с другом… Я иногда проходил здесь.
С а б и н а. Да?
М о р и ц. Ты по-прежнему думаешь, что это я тебя прогнал?
С а б и н а. Нет.
М о р и ц. Почему же ты уехала? Если тебе стыдно, можешь не говорить. Но только скажи, что я сделал не так?
С а б и н а. Все правильно. Ты всегда был абсолютно правильный. Как и положено.
М о р и ц. Ты так говоришь… С такой злобой и горечью…
С а б и н а. Вовсе нет. Разве ты не такой, каким должен быть? Рассудительный, прямой, несгибаемый. А я взбалмошная, незрелая, заносчивая. Ты — мужчина, я — дурочка.
М о р и ц. До свиданья, Сабина.
С а б и н а. Разве мы не хотели поговорить о нас?
М о р и ц. Но не так.
С а б и н а. Как же?
М о р и ц. Почему ты уехала?
С а б и н а. Это ты знаешь. Ты был при этом.
М о р и ц. И ни разу не пожалела?
С а б и н а. Нет. Нет. Нет.
М о р и ц. Ты счастлива?
С а б и н а. Да. Да. Да.
М о р и ц. Почему же приехала?
С а б и н а. Разве нельзя навестить родителей?
М о р и ц. Да. Конечно.
С а б и н а. Вот видишь. Навестила родителей. И решила тебя навестить.
М о р и ц. Почему?
С а б и н а. «Почему? Почему?» Ты что, полицейский?
М о р и ц. Сабина.
С а б и н а. «Сабина»! Большое спасибо, что проводил. Спокойной ночи.
М о р и ц. Стой! Подожди, пожалуйста. Не убегай же опять. Гордость, упрямство — все это ерунда. Оставь это. Иди, я тебя обниму, и тебе не нужно будет смотреть мне в глаза, и тогда ты мне скажешь, почему вдруг прикатила домой, чего никто не делает, если чего-нибудь не боится. Можешь отвернуться и прошептать что-нибудь уличному фонарю. На выбор. Ну скажи же наконец! Обнять тебя, или отвернешься?
С а б и н а. Обнять.
М о р и ц. Деревянная лошадка. Такая маленькая, старая, глупая деревянная лошадка — а строит из себя чуть ли не циркового коня.
К л а р а, М и х а э л ь.
К л а р а. Что господин Шнайдер умер, я не знала. Она писала не часто.
М и х а э л ь. Не прошло и недели, как он умер.
К л а р а. Вы не думаете, что Сабина может здесь остаться?
М и х а э л ь. В телеграмме говорится другое… А вы разве хотели бы, чтобы она осталась?
К л а р а. Хотели бы?.. Все, что произошло, не имеет значения. С детьми бывает всякое. Сегодня даже приходила полиция. Из-за регистрации. У нее ведь пропуск только на один день. Срок скоро истекает, и если она сейчас пошла в полицию, ее могут там задержать.
М и х а э л ь. У вас здесь такие порядки?
К л а р а. Могло же так быть, не правда ли?
М и х а э л ь. Возможно, она у какой-нибудь подруги?
К л а р а. Возможно. Одна уже вышла замуж. Время бежит.
М и х а э л ь. Конечно же, она там.
К л а р а. Тогда она могла бы мне об этом сказать… Не хотите что-нибудь выпить?
М и х а э л ь. Спасибо.
К л а р а. Если она у Ганны, то у них есть о чем поговорить. Та вышла замуж, а это, во всяком случае, лучше, чем быть с ребенком одной. Внебрачные дети есть внебрачные дети, тут ты хоть тысячи законов издай, а одного отца не заменишь. Девушка с ребенком имеет меньше шансов, как бы тут у нас ни рассуждали. Рассуждать-то легко, и официально все получается первый класс, а в конце-то концов это маленькое существо все равно будет в обиде.
М и х а э л ь. В этом вы абсолютно правы.
К л а р а. И когда такого ребенка спросят в школе «Кто твой отец?» — а ему сказать нечего, и другие ребята уставятся на него, даже учитель скривит физиономию. Тут ничего не поделаешь. Так уж устроен мир… Я сама к этому отношусь не лучше. Но где же она все-таки?.. Право, я кажется, больше не выдержу.
М и х а э л ь. Фрау Краузе, если это то, что я думаю, то, пожалуй, могу вам сказать, почему Сабина приехала.
М о р и ц, С а б и н а.
М о р и ц. Безусловно, это ужасно, то, как она жила. Но она ведь сказала тебе обо всем. А могла бы и не сказать. Как нередко бывает.
С а б и н а. Но я не могу больше у нее жить. Значит, все было напрасно. С отцом… с ним бы еще могла. Тот был что надо.
М о р и ц. Останься здесь.
С а б и н а. Остаться? Никогда! Чтобы она подумала, что я струсила?
М о р и ц. Когда ты смылась туда, тебя ведь не мучил вопрос, что она о тебе подумает. Ты просто поехала, вроде бы домой… Но дом-то оказался не там, где стоит твоя новая кровать.
С а б и н а. Не там…
М о р и ц. Оставайся здесь. Или есть что-то еще, что тянет тебя обратно?..
С а б и н а. Нет.
М о р и ц. Ну, так в чем же дело?
С а б и н а. И все-таки я должна вернуться. Хоть однажды я должна показать, что у меня есть воля и что я могу жить как хочу, — даже там. Чтобы не стыдно было смотреться в зеркало. Каждый раз сматываться, когда что-нибудь не ладится: оттуда сюда, отсюда туда. Нет, так нельзя. Не думай только, пожалуйста, что я раскаиваюсь в чем-либо. Настолько-то ты меня знаешь, — я не стала бы приносить жертвы, которые не нужны. Я действительно хочу найти точку, с которой можно начать.