Вбегает дружинник.
Дружинник. Полиция!
Федор. Дружинники, к дверям! Держите выходы, товарищи! (Варваре, тихо). Надо увести Ленина…
Варвара, кивнув, идет наверх. В нижние двери врываются несколько полицейских, за ними судебный пристав. В верхних дверях появляется Круглов, бежит вниз.
Судебный пристав. По приказу его превосходительства генерал-губернатора Трепова заседание депутатов так называемого Нарвского Совета рабочих депутатов объявляю незаконным и предлагаю всем немедленно покинуть аудиторию…
Сережа.
«Царь испугался, издал манифест:
Мертвым — свободу, живых — под арест».
Судебный пристав. Арестовать!
Круглов (добрался до Марфы, тяжело дыша, шепчет). Продали вас, Марфушка. Кругом облавы. Домой не вертайся… Провокатор среди вас… Звать Игнатий… Ищут Jle…
Игнатий, побледнев, пятится от них.
Федор. Мразь!..
Кидается к Игнатию, тот выхватывает браунинг.
Катя. Федор!
Судебный пристав (показывает полицейским на Федора). Хватай Федора!
Марфа. Ну погоди, Иуда!
Марфа бросается к Игнатию. Он целится в нее. Круглов успевает заслонить собой дочь. Выстрел. Круглов падает.
Отец!
Иван-молотобоец выхватывает револьвер и стреляет в Игнатия. Игнатий падает.
Судебный пристав. Взять его. И вы арестованы. (Наставь ляет на Федора револьвер).
Марфа склонилась над отцом.
Круглов (приподнялся, шепчет). Марфушка… Ищут… Лени…, (Упал).
Занавес
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
КАРТИНА ДЕСЯТАЯ
Судейский стол на отгороженном резными перилами возвышении. Справа прокурор с загадочной улыбкой листает пухлое дело. Охраняемые жандармами с обнаженными палашами, на скамье подсудимых Федор, Сережа, Иван-молотобоец. Стол вещественных доказательств: револьверы, кипы прокламаций, бомбы, длинная пика, смятое знамя. На местах для публики, выходящих на авансцену, среди других Скребло в. Чуть подалее — Зеленый. Городовой Плюхин стоит перед столом, за которым восседают члены военно-полево го суда.
Судья. Что вы отняли у подсудимого по кличке Федор? Плюхин. Знамя, ваше превосходительство.
Судья. Какое знамя?
Плюхин. Красное, ваше превосходительство. А на ем — поганая надпись.
Федор. Можно вопрос? Какая же именно надпись?
Плюхин открывает рот и молчит.
Судья. Вас спрашивают, свидетель!
Плюхин. Поговорка есть такая.
Федор. Поговорок много. А это какая?
Плюхин (растерянно). Известная поговорка: долой самодержавие!
Хохот в зале.
Судья. Если публика будет мешать, очищу зал заседаний! (Плюхину). Садитесь, вы…
Прокурор. У меня есть вопрос к Плюхину. Что вы нашли у подсудимого по кличке Федор кроме знамени?
Плюхин. Рукописную бумагу, ваше превосходительство.
Прокурор (берет со стола вещественных доказательств желтый клочок бумаги). Эту?
Плюхин (не глядя). Так точно.
Прокурор (Федору). Вашей рукой писано?
Федор (равнодушно). Не помню. Дайте погляжу…
Прокурор. Передайте.
Судебный пристав отдает бумагу Федору.
Федор (медленно, как бы разбирая почерк, читает). «Мы не позволим черносотенному правительству надругаться над Россией!»
Судья. Обвиняемый! Прокурор просил вас не читать, а отвечать на вопрос: ваша ли это рука?
Федор. Как же я могу ответить, чья это рука, не разобравшись в почерке? (Повысив голос, читает). «Вперед, рабочие и крестьяне, на общую борьбу за землю и волю!»
Судья. Прекратите!
Федор. «От спячки — к стачке, от стачки — к восстанию!» Этот священный лозунг рабочих Москвы подхватит вся русская земля, весь земной шар, где уже пылают революции и скоро полетят троны! Долой…
К скамье подсудимых бежит судебный пристав.
(Невозмутимо отдает прокламацию). Нет, господин прокурор, определенно не моя рука!
Судья. Уведите их! (Пьет воду). Объявляю- перерыв…
Гул в зале, судья и члены суда торопливо скрываются в задней комнате, следом за ними уходит прокурор. Скреблов направляется к скамье подсудимых. Зеленый встает с мест для публики навстречу генералу.
Зеленый (почтительно). Куда суд глядит, Гордей Игнатьич?.. И кто судит: мы их или они нас? А в Москве-то, слышали, Гордей Игнатьич? Труба-с?
Скреблов, брезгливо поджав губы, будто не слыша, проходит к скамье подсудимых.
Судебный пристав. Прошу, господа!
Арестованные поднимаются.
Скреблов (приставу). Минутку. (Показал на Федора). Пусть задержится.
Судебный пристав почтительно козыряет, уводит Сережу, Ивана-молотобойца.
(Подходит к Федору). Восхищаюсь. Перед лицом смерти, а помужски.
Федор (вглядываясь в зал). Благодарю. Вы не могли бы высказать ваше восхищение не только мне, а попросить слова у судьи?
Скреблов (помолчав). Вот что, голуба. Имею сообщить нечто важное.
В местах для публики показалась Катя, в вуали; приоткрыла вуаль.
Если вы мне поклянетесь…
Федор. В чем? (Увидел Катю, посветлел).
Скреблов. Что разговор наш антр ну. Мужчина с мужчиной. Слову революционера верю.
Федор. Верите? (Вдруг громко). Клянусь!
Катя (с места для публики, отвечает одними губами). Клянусь!
Скреблов. Не обязательно так громко.
Федор. Никогда и нигде, как бы трудно ни было, делу народа не изменю. Клянусь!
Катя (отвечает одними губами). Клянусь!
Скреблов. Не поняли меня, дорогуша. Разве я осмелюсь требовать, чтобы вы своим убеждениям изменяли? Полноте!
Федор. В тюрьме или на каторге… рядом или далеко… и ничто, ничто, даже смерть… клянусь!..
Катя (шепчет одними губами). Клянусь! (Исчезает).
Скреблов. Дорогуша, бредите?
Федор. Что вам надо?
Скреблов. Жалею. Повесят вас.
Федор. Врете, что жалеете, и врете, что повесят. В Сибирь, а там видно будет.
Скреблов. После смерти, дорогуша, ничего видно не будет. (Значительно). Приговор предрешен государем.
Федор. Вот как? Даже государь заинтересовался нашими особами?
Скреблов (оглянулся, шепотом). Государь заинтересовался собственным троном. Прокурор будет требовать веревочку, ему карьера милей буквы закона, голуба. Хотите верьте, хотите нет — нежность у меня к вам, черт вас дери! Отцовское чувство. Слушайте. Завтра я уезжаю в Москву по делам службы…
Федор. На помощь Дубасову?
Скреблов. Слушайте… Я сегодня увижу генерала Трепова. Он мой друг. Я могу через него передать государю бумагу…
Федор. Какую бумагу?
Скреблов. Прошение на высочайшее имя.
Из задней комнаты появляются судьи. Звонок. Жандармы вводят обвиняем ых.
Бумага приготовлена. Вот… Пустая формальность. Для такой цели все средства хороши. Только скажите «да» — и жизнь.
Иван и Сережа подошли к Федору. Слышен звонок. Гул в зале.
Федор (спокойно). Пошел вон, дурак!
Скреблов, опасаясь скандала, безмолвно ретируется при удивленных взглядах судебного пристава и жандарма.
Судебный пристав. Суд идет! Прошу встать!
Сережа (тихо). Что случилось? Что ты сделал?..
Федор (смеется). То же, что и вы сделали бы на моем месте.
Судья. Обвиняемые, не переговаривайтесь! Переходим к прениям сторон. Подсудимые отказались от защиты. Слово имеет прокурор. Пожалуйста, господин прокурор.
Прокурор. Три дня, господа судьи, взирали вы на достойную кисти Данте Алигьери адову картину злодеяний, предусмотренных статьями двести шестьдесят три, двести шестьдесят четыре, двести семьдесят четыре Уложения о наказаниях уголовных и исправительных, а также статьей семь Положения об охране государственного порядка и спокойствия. Три дня, господа судьи, содрогаясь от отвращения, вглядывались вы в эти дьявольские лики и видели за ними остановившиеся заводы, погруженные в темноту проспекты, краны, из которых не течет вода, расстройство и сумятицу всей нашей городской жизни. А посмотрите на их длани, господа! Разве не капает с их пальцев кровь замученных блюстителей порядка — полицейских, которых недавно растерзала обезумевшая толпа повстанцев в Москве!
Федор. Слава московским рабочим, поднявшим знамя восстания!
Сережа. Москве — ура!
Судья звонит в колокольчик. Снова бежит к подсудимым судебный пристав.
Прокурор…Кровь верных престолу офицеров крейсера «Очаков» и броненосца «Потемкин Таврический», сброшенных оголтелыми, потерявшими облик людской бунтовщиками в бездонные пучины Черного моря…
Сережа (вскакивает). Да здравствует революционный флот! Да здравствуют бессмертные герои-потемкинцы!
Прокурор. Он молод, господа судьи, но да не шевельнется жалость в наших сердцах! Засохший сучок рубите топором, господа судьи! Не жалейте их! Ведь у них-то не дрогнула бы рука, дабы поразить каждого из нас, преданных российскому престолу!
Иван. Не дрогнет, не беспокойся!
Судья. Я вас выведу!
Иван. Уже выводили, привыкший…
Прокурор. Беснуются. Пусть! Карающая десница уже касается их своими перстами. Да свершится возмездие, господа судьи! Нет меры их преступлениям, но мера наказания есть. Эта мера — смерть, смерть, смерть…
Гаснет свет.
Сережа (в темноте).