Боец. Это чей номер?
Батенин. Трояна.
Боец. А посторонних здесь нет?
Батенин. Нет.
Боец. А вы… Троян?
Батенин (помедлив). Троян.
Боец. Простите. (Исчез).
Батенин прошелся по комнате. Встал у окна. Теперь особенно почувствовалась тишина. Нет привычной канонады, грохота разрывов, скорострельных зенитных залпов. Не слышно музыки из ресторана. Только «тик-так» в радиотарелке. Входит Люба. Подходит к окну, опускает штору, замечает Батенина, вздрагивает.
Люба. Господи, напугали. А Бадаевские склады… Полыхают и полыхают. И дымы-то у продуктов — разноцветные. Ходила, видела. Сахар горит — дым фиолетовый, с бирюзой, мука — желтизной отдает, гречка — та дымит обыкновенно. (Вздохнула). С завтрашнего дня — триста граммов. (Зажигает лампу на столе). Отчего нынче так тихо — не кидают?
Батенин (усмехнулся). Соскучились?
Люба. Ас непривычки, ей-богу… жутковато. Разговор был — к трамвайному кольцу прорвались. Около Стрельны. Неужто, господи!
Дверь резко открывается, в номер не входит, а влетает Троян, в шинели, в каске, с парабеллумом в деревянном футляре, с гранатами и фляжкой на поясе, забрызганный грязью. За Трояном неторопливо входит Маруся Голубь.
Троян (кивнув на ходу Батенину и Любе, бросается к письменному столу, роется в нем). Забыл, пропуск в Смольный забыл… Лежит и молчит. Ага! (Вытащил вместе с грудой старых блокнотов пропуск). Маруся, меня подкинут. (Глянул на ручные часы). В вашем распоряжении… девяносто минут, отсыпайтесь. Бензину хватит до Лисьего Носа?
Маруся. У вашего генерала лишнюю канистру заправила. Троян. Я — тоже. (Отцепил фляжку, положил на стол, убегает).
Люба (вслед). Как там, Вадим Николаевич? Хоть одно словцо…
«Тик-так, тик-так», — стучит метроном. Маруся Голубь, покосившись на радиотарелку, вздохнула, сняла шинель, ложится на диван. Поглядев на Любу, подкладывает под сапоги газету.
(Подходит к Марусе, с надеждой и тревогой). Плохо, да?
Маруся. Чего хорошего. Задняя рессора еле дышит. Картер пробило, масло течет, ветровое стекло в дырьях. А ты ползи, как тот червячок по листику. И глушитель еще…
Люба. А положение?
Маруся. Положение? Положение военное. Тйкалку нельзя выключить?
Люба (сердито). Нельзя. Население оповещает.
Маруся. На нервы действует. Не заснешь с нею.
Люба (сердито). Фугаски рвались — ничего, дрыхали. Маруся. Так то фугаски. К бомбежке я дивчина привычная. (Переворачивается на другой бок).
Люба (пожимает плечами). Надо же. Какая… принципиальная. (Батенину). Документы, будьте добреньки, на прописку сдайте.
Батенин (кивнул). Ежели не уйду домой. (Усмехнулся). И ежели… паспортные столы в городе еще работают. (Пошел из номера).
Люба (прибирает в номере, поправляет газету под сапогами Маруси). Товарищ старшина, а все-таки как? Отстоим?
Маруся молчит.
Товарищ старшина?
Маруся не отвечает.
Тикалка, видишь, ей мешает.
Маруся всхрапнула.
Нервы… (Плюнула, ушла, предварительно смахнув пыль со скатерти на столе).
Тихо в номере. Легкий храп Маруси. «Тик-так, тик-так» — из радиотарелки. Стук в дверь. Маруся продолжает спать. Робко приоткрыв дверь, входит Екатерина Михайловна. Оглядывается, садится. Звонит телефон.
Екатерина Михайловна (берет трубку). Да?.. Коновалова?.. Его нет… Я? (Медленно). Я — посторонняя. (Вешает трубку. р
Входит Нарышкин. Увидел Екатерину Михайловну, смутился.
Где… майор?
Нарышкин. А не был тут? Ну, исчез…
Екатерина Михайловна. Что с ним?
Нарышкин (козырнул). Извините. (Пошел к дверям). Екатерина Михайловна (догнала его). Вы должны мне сказать. Что с ним?
Нарышкин (мрачно). Соли ему на рану с килограмм сыпанули, вот что. Обидели. По всем статьям. (Покашлял). В части военной, конечно.
Екатерина Михайловна. Где он?
Нарышкин. Вот и «где». Швейцар видел: на полуторку вскочил — и айда. А нам в ночь на Урал вылетать, Добро получили.
Стук в дверь. Оба живо обернулись. На пороге — Лю б а. Нарышкин разочарованно хмыкнул.
Люба. Можно?
Нарышкин (небрежно, подражая манере Трояна). Попробуйте.
Люба (иронически). Способный. (Кланяется Екатерине Михайловне). Забыла там затемнение опустить. (Идет в другую комнату). Родную мать забудешь.
В номер быстро входит Тюленев.
Тюленев (Нарышкину). Ну?
Нарышкин. Так и не появлялся.
Тюленев. В Адмиралтейство подскочу. Жди здесь. Нарышкин. Есть.
Тюленев, преувеличенно вежливо, но холодно козырнув Екатерине Михайловне, уходит. Люба встает на подоконник, поправляет штору.
Давайте я. (Вскакивает на подоконник). А что там горит?
Люба. Продукты горят. Вторую неделю, пожалуй. Раздать бы населению, — так нет…
Нарышкин. С вами забыли посоветоваться.
Люба. Советская власть — от какого слова? От слова «советоваться»… (Прыгает с окна).
Из полуоткрытой двери доносятся звуки патефона.
Надо же.
Нарышкин. Кто это?
Люба. Всё те же.
Нарышкин (оживленно). Из братской республики? Вернулись?
Люба. Носит их ветер.
Нарышкин нерешительно двинулся к дверям.
Идите, идите, там кавалеры в цене.
Нарышкин. Да я так. Поприветствовать. (Ушел).
Люба (чуть отдернув штору). Опять… идут.
Екатерина Михайловна. Кто?
Люба. Вон, глядите… (Тушит лампу).
Екатерина Михайловна подходит к окну.
Видать, с кораблей прямичко на передний. (Пауза). Молча идут, без песни. (Пауза). И ночь всю шли.
Некоторое время обе женщины молчат.
Екатерина Михайловна. А мой — в пехоту уходит… Люба. Сын?
Екатерина Михайловна кивает.
Без музыки идут. И у нас оркестр, слышите, не играет. Ушли. Туда же. (Зажигает свет). Отчего он нынче не летает? Вам цветные носочки не нужны? (Показала на цветной носочек, надетый поверх чулка). Ужасно миленькие, и расцветка, правда, оригинальная? Сегодня брала. В Гостином. Какая-то дама шла, обернулась, как на ненормальную. «Как это, покупаете?» — «А что?» — «Летние?» — «Ну и что?» А я смеюсь: «А вдруг да не ровен час доживем, а носочков-то летних и не будет!» Оглядела меня, и что бы вы думали? Сама купила четыре пары. Как-то очень… принципиально получилось. (Засмеялась). Носочки оригинальные, правда? Надоела вам, простите.
Звонит телефон.
(Берет трубку). Его нет.
Входит Батенин.
Дежурная по этажу… Откуда? (Батенину). Вадиму Николаевичу из Москвы телефонограмма.
Батенин. Давайте, приму. (Взял трубку у Любы). Бумагу.
(В трубку). Диктуйте. (Пишет). Так. Так. Специальному. Так. Военному. Так. Так. (Пишет). Дальше… (Взволнованно). Что?.. (Пишет). Так… Да, принято. (Повесил трубку. Задумался. Ищет глазами коробку табаку, нашел, соскреб с донышка табачную пыль). В Москве накурится. Религия века… (Усмехнулся).
Люба (стараясь скрыть волнение). Вызывают? Расстроится. Батенин (искоса взглянул на нее). Может быть.
Люба (нервничая). Не может быть, а я вам говорю.
Батенин (холодно). Что с вами, милая?
Люба. Простите. (Екатерине Михайловне). Простите.
Идет к дверям. Сталкивается с Линдой.
Линда. Я вас ищу. Пожалуйста, можно водопроводчика? В ванне не идет вода.
Люба (зло). Ушел водопроводчик.
Линда. А когда вернется?
Люба. Когда война кончится. Коли цел будет. (Ушла). Линда. Она всегда была очень корректной. (Помолчав). Эта… ночная тишина… Ей страшно…
Батенин. А вам?
Линда. Мне — холодно…
В дверях появился Нарышкин, за ним — Аугуст и Ян.
(Делает им знак, как бы приглашая войти. Улыбнулась). Мне не страшно на свете ничего, кроме… кроме потери комфорта. С детских лет я привыкла, чтобы в ванне из крана шла горячая вода. (Трогает батарею). И когда горячие батареи. И музыка и общество… У нас, в Таллине, я бывала в ресторане «Золотой лев». Один русский пел там перед войной, перед самой войной… ваш старинный романс. (Подошла к пианино, взяла аккорд). «За две настоящих катеринки…»
Екатерина Михайловна. Если можно… не надо.
Линда (остановилась, внимательно поглядела на Екатерину Михайловну, потом на Батенина, улыбнулась ему). Чтобы не слышать тишины. (Запела). «…купил мне мой миленочек ботинки, а на те ботиночки навинтил резиночки, навинтил он желтые резинки…» (Ударила по клавишам). «Ботиночки, зачем мне вас купили, жизнь мою вы девичью сгубили…»
Екатерина Михайловна (тихо). Слушайте, это невозможно, уходите.
Нарышкин. Екатерина Михайловна…
Екатерина Михайловна. Уходите, слышите!..
Линда перестает играть.
Зачем вы тут? Что вы делаете в нашем городе? Как вам не стыдно петь и плясать сейчас? Вы молодая девушка, где ваша совесть?
Линда (вспыхнула). А ваша где?
Нарышкин. Линдочка, Екатерина Михайловна, зачем же…
Линда. Вы делеко не та женщина, которая обладает правом делать мне упреки. И не только мне… Кому бы то ни было. (Хлопнула крышкой пианино, ушла