Н а т а ш а. Недавно. Я и в Свердловске временно. Но не в этом дело. Он такой достойный человек… Только скрытный. Что у него на душе — не узнаешь. Перед отъездом то сиял, то мрачнел. И подумала я… Можно с вами откровенно? У вас здесь все так мирно, так настраивает… Откровенно, да? Как со старшей сестрой, можно?
Е л е н а. Откровенно всегда лучше.
Н а т а ш а. Мне хочется спросить у вас… Почему-то показалось мне, что в этом городке… кроме вашей семьи… В общем, кто-то тут есть у него?.. Что-то влечет его. По-другому. И в гостиницу вот перебрался… Это не случайно?
Е л е н а (уклонившись от ответа). А до того, как ехать сюда, вы встречались? Он говорил вам, что… любит?
Н а т а ш а. Нет, нет… скорей наоборот. То есть… А почему вы спрашиваете? Это правда? Скажите, не бойтесь меня огорчить. Я должна все знать.
Е л е н а. Да? А что мне бояться вас огорчить? Вы и горя-то еще, пожалуй, не видели. Молоды вы, характер веселый. Зверей вот дрессируете. Приручите кого-нибудь. Да и без того любят вас, наверное. А Григория Ивановича вам лучше оставить.
Н а т а ш а. Кто же она? Какая?
Е л е н а. Она? Старше вас и не так хороша. Но она за ним не ездит. Он к ней приехал. (Помолчав.) А как у них дальше будет, я еще не знаю. Может, и он за нею, а может, она не позволит. Только все это наши дела. А вы здесь, простите, человек посторонний.
Н а т а ш а. Так вот вы какая… старшая сестра… А если все это неправда? Но как вы говорили!..
Е л е н а. Вы сами просили откровенно. Да и сил у меня сейчас нет на дипломатию.
Н а т а ш а. Спасибо. Я должна ехать.
Появляется Б а с к а к о в, за ним Ш у р и к.
Олег Кузьмич, я уезжаю.
Б а с к а к о в (посмотрел на Елену, понял). Наташенька…
Н а т а ш а. Я вспомнила… мне обязательно нужно…
Б а с к а к о в. Тогда я вас провожу. Вернемся, а ночным поездом я к утру снова буду здесь.
Н а т а ш а. Нет, очень прошу вас, я одна. До свидания.
Б а с к а к о в (целует ей руку). А белые кролики — это идея.
Н а т а ш а. Спасибо, Кузьмич. (Елене.) Прощайте. (Уходит.)
Е л е н а. Шурик, поди умойся. Переоденешься. В дорогу.
Ш у р и к. Куда? Далеко?
Е л е н а (взглянув на Баскакова). В гости к тете… тете Наде.
Ш у р и к. Ого! Аж в Сибирь?! (Убегает в дом.)
Б а с к а к о в. Елена Осиповна, а где же Семен Александрович? Он обещал мне помочь разыскать Карпова.
Е л е н а. Я послала за Карповым. Не уходите. (Уходит в дом.)
Пробегает в дом Г о ш а. Баскаков с некоторым недоумением смотрит ему вслед.
Появляется Г р и г о р и й.
Б а с к а к о в. Вот! На ловца и зверь…
Г р и г о р и й. Здравствуй.
Б а с к а к о в. Гриша, ты ведешь себя так, будто мы виделись минуту назад и успели поссориться.
Г р и г о р и й. А?
Б а с к а к о в. Вчера редакция получила твою телеграмму — и вот я здесь. Говорят, перебираешься в гостиницу? Сам или турнули? Что-то у друзей твоих настроеньице…
Г р и г о р и й. Да, напомнил. Чемодан взять.
Б а с к а к о в. Ты какой-то чугунный. Все равно прошибу. Здесь только что была Наташа!
Г р и г о р и й. Какая Наташа?
Б а с к а к о в. Да Наталья Владимировна!
Г р и г о р и й. А-а… Вот-вот… именно цирк, фальшивые блестки.
Б а с к а к о в. Что за тон? Прошу говорить о ней уважительно.
Г р и г о р и й. Да не о ней я, о себе. Она молоденькая девушка. Да и профессия обязывает… А вот когда Карпов депутатство носит, как Наташа свои бирюльки, только для блеску, — это уж, брат, страшно. Избрали его, власть. А что делает? В президиумах красуется. Приятелей на должности устраивает. Носятся с ним как с писаной торбой. А он и привык. И думает, что не он должен о людях болеть, а люди о нем. Верно ты говорил: Прометей… липовый.
Б а с к а к о в. О, расшевелился… Гриша, улыбнись, ты еще в отпуске!
Г р и г о р и й. Здесь убили человека.
Б а с к а к о в. Убили?.. Кого?
Г р и г о р и й. Его звали Терентий Гуськов.
Б а с к а к о в. Кто? Как?
Г р и г о р и й. Обыкновенно. Янушкин и я.
Б а с к а к о в. И ты?
Г р и г о р и й. Я.
Б а с к а к о в. Грешно смеяться, Гриша, но…
Г р и г о р и й. Еще в Смоленске надо было. Остановиться там, все выяснить. Адресочек дал! Схватить бы его тут, как появился. И — ни на шаг от себя. Нет, лирикой увлекся… А Янушкин — бац! — и добил.
Б а с к а к о в. Добил?
Г р и г о р и й. Сердце. По голове бить — следы остаются.
Б а с к а к о в. Он и в Осмоловского ядовито вцепился. Слушай, с таким настроением тебе тут нечего делать. Забирай чемодан, прощайся с Еленой… Кстати, с ней ты… как?
Г р и г о р и й. После, Олег. Мне вот с Янушкиным… Живому не помог Терентию — помогу мертвому. (Подает Баскакову бумаги.) Нашел в его мешке вещевом… Заявления в разные инстанции. Тут подробно все.
Входит Я н у ш к и н.
Я н у ш к и н. Гриша, дорогой! Где ты пропадал? (Увидел в руках у Баскакова бумаги, оценил состояние Григория.) Понимаете, товарищи, дело у меня срочное. Побывал в исполкоме. Дежурный один звонок принял, меня касается. Директиву надо срочно готовить. Так что извините, товарищи… прошу в другой раз. Сейчас я тебе чемоданчик выдам.
Г р и г о р и й. В другой раз я к тебе не приду. (Кивая на Баскакова, читающего бумаги Гуськова.) А не все концы в воду.
Я н у ш к и н (оттаскивает Григория в сторону). Какие концы?
Б а с к а к о в уходит в сад.
Г р и г о р и й. Захотел выслужиться… И погибли хорошие ребята, летчики, и не взлетели самолеты…
Я н у ш к и н. Тише, Гриша… О чем ты?
Г р и г о р и й. Известная дорожка — но чужим спинам… Одно не ясно: как сфабриковал ты бумажку, что майор Янушкин скончался в энском госпитале? Сфабриковал и так ловко пустил по инстанциям.
Я н у ш к и н. Зачем? Зачем ты? А если я так заговорю? Между прочим, есть и документик — твое письмо к моей жене. Вот, смотри. (Вынимает письмо.) Старое письмецо, но ты подтвердил заново в эти дни… Подрывать святые основы нравственности? Да еще сводить личные счеты?.. Видишь, какой букет! Да под нос общественности. Эх, Гриша… Давай-ка по-умному да по-доброму. (Тихо, истово.) Выбросим патроны! Выбросим к черту. Ты — свои, я — свои. Из-за чего нам драться, из-за чего, скажи? Елена? Пускай сама решает. Так из-за памяти Гуськова? Да это же мистика, Гриша! Чистейшая мистика. Все умирают, все. Смотри мягче, Гриша, мягче. Будем же, наконец, гибкими к людям.
Г р и г о р и й (полный гнева, берет Янушкина за грудь). По какому же праву ходишь ты в списке живых?!
Я н у ш к и н. Гриша… Гриша… Олег Кузьмич!
Входит Б а с к а к о в.
Б а с к а к о в. Оставь, Карпов. (Возвращает Григорию бумаги.)
Я н у ш к и н. Выдумки, Олег Кузьмич. Не придавайте значения.
Б а с к а к о в. Этого мало, чтобы судить, но довольно, чтобы понять.
Я н у ш к и н. Вот так объективность! Значит, Осмоловский — предлог? Для расправы с честным человеком… Я напишу в редакцию, в обком!
Г р и г о р и й. Напиши! Про Гуськова спросят — на меня вали. Да, вместе с тобой отвечаю… Ты, я и прочие…
Из дома с вещами выходят Е л е н а, Г о ш а и Ш у р и к, спускаются с крыльца.
Е л е н а (Григорию). Я ждала вас. Уезжаю, хотела проститься.
Г р и г о р и й. Уезжаете?
Я н у ш к и н. Леночка… Навестить тетку.
Г р и г о р и й (боясь, что и теперь не узнает всей правды, — торопливо, отчаянно, сбивчиво). Скажите, помните, вы… на фронте… Мы ночью через поле добирались… И тогда была не та минута… Скажите только одно: вы помните?
Е л е н а. Я сама брала цветы из твоей кружки в землянке, когда это мне удавалось.
Е л е н а, Ш у р и к и Г о ш а уходят. Янушкин метнулся было за ними, но Григорий преградил ему дорогу.
Г р и г о р и й. Стой. Мы еще только начали разговор… Я пойду повсюду, где со своим горем шел Терентий Гуськов. Если справедливость — так для всех, живых и мертвых!
З а н а в е с
1954
ХЛЕБ И РОЗЫДрама в двух частях
ГАВРИИЛ ИВУШКИН.
ЛЮБАША ТИУНОВА.
ЕФИМ МАМОНТОВ (молодой солдат).
ЛИЗА НИКИТИНА.
АНИСИМ ОХАПКИН (пожилой солдат)
ФЕРАПОНТ ТИУНОВ.
ПЕТЬКА ТЕЛЬНИХИН.
САМОЙЛО ПЕТЕЛЬКИН.
ВАСИЛИЙ ГОЛЬЦОВ.
ГЕРАСИМ КОКОРИН.
АГАФЬЯ.
ЕГОР ЕПИФАНОВ.
ЗВОНАРЬ.
ОТЕЦ ВАСИЛИСК.
АНЮТКА.
ЕРОШИН (связной).
АЛЕШКА.
СБОРЩИК НАЛОГА.
ШАХТЕР.
ПАВЛУШКА.
КУМ С МАУЗЕРОМ.
БОЙКАЯ БАБЕНКА.
Крестьяне, партизаны, раненые, казаки, дружинники Святого Креста.
Действие происходит в Петрограде и на Алтае в 1918—1919 годах.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Петроград, февраль 1918 года. Голодный, фронтовой, страшный в напряжении революционного гнева город, где не дымят трубы заводов, нет света и есть лишь верстовые очереди за осьмушкой хлеба…
Ночь. Обломки каких-то ящиков горят в костре, разложенном на улице, у входа на один из мостов. Возле костра патруль, стерегущий мост, — д в о е с о л д а т и о д и н р а б о ч и й.
Солдат, что помоложе, высок и строен, он кажется нарядным даже в своей старенькой, не однажды простреленной и прожженной шинели. Заломленная на затылок папаха, небольшие темные усы на худощавом задумчивом лице. Солдат этот лучше своих товарищей в патруле несет службу, так как второй солдат, с белесой бородкой и самоваром в мешке за плечами, больше следит за костром и греется, а рабочий при свете костра читает книгу, которая, как видно, сильно его увлекает. Рабочий, Г а в р и и л И в у ш к и н, в кожанке и картузе, у него бритое скуластое лицо, умные и озорные глаза. Их троих свела в эту ночь вместе судьба революции, они еще не успели познакомиться. Поэтому с добродушием называют друг друга так, как кому хочется.