М а р и я И г н а т ь е в н а. Аркадий, ты ратуешь за чистоту и честность, так будь же и сам справедлив: Федор полюбил эту девушку, еще не зная, кто она.
Ч у ф а р о в. Но теперь-то он знает! Почему же он не отвернулся от нее? И я должен потворствовать этому?! Учти, Федор, я и так чувствую себя… не совсем удобно: я держу на работе своего племянника. Меня не станут обвинять в семейственности, пока племянник ведет себя хорошо. Но как только ты споткнешься, а ты споткнешься на этой связи обязательно… Выбирай сразу: или работа, или это… это безрассудство.
Ф е д о р. Теперь я понимаю, что вас больше всего беспокоит.
Ч у ф а р о в. Я предупредил тебя, Федор.
Ф е д о р. Сложнейшая гамма самых высоких чувств! До свиданья, мама. (Уходит.)
Ч у ф а р о в. Вот они, молодые! Любят без разбору, живут без смысла. Только что война, а то бы…
М а р и я И г н а т ь е в н а. Молодежь гибнет на фронте, а ты…
Ч у ф а р о в. Я заглядываю дальше и глубже, я вижу тенденцию.
М а р и я И г н а т ь е в н а. Как хорошо, что ты хозяйственник, а не политработник! Молодые… А по-моему, нам нужны люди с умным сердцем.
Ч у ф а р о в (не слушает). Куда они понесут эстафету наших идеалов?..
М а р и я И г н а т ь е в н а. Мой сын носил эту эстафету сквозь сплошные завесы зенитного огня, отбиваясь от «мессершмиттов»…
Ч у ф а р о в. Мы, то есть наше поколение, совершившее революцию, мы добыли, накопили огромный моральный капитал… а они…
М а р и я И г н а т ь е в н а. Брат мой, не слишком ли смело ты присваиваешь себе право говорить от лица ветеранов революции?
Ч у ф а р о в. Этим правом ты, помнится, награждала исключительно своего мужа?
М а р и я И г н а т ь е в н а. Имела основания. А тебе, Аркадий, из твоего всегдашнего благополучного далека, слишком просто поучать и судить.
Ч у ф а р о в. Я — издалека?! Я всегда строил, созидал…
М а р и я И г н а т ь е в н а. Знаю я, как ты строил.
Ч у ф а р о в. Ты уже мстишь мне за своего сына? Попомни мое слово: это безрассудство погубит его! (Уходит.)
Из своей комнаты выходит З о я.
З о я. Извините, здравствуйте.
Мария Игнатьевна молча кивнула.
Еще не выспалась, опять в ночную смену… Танки ремонтируем. Ой, как же на них больно смотреть, на танки раненые! И людей и железо калечит война.
Входит и н т е л л и г е н т н ы й ж и л е ц, кивком головы поздоровался и скрылся за своей ширмой.
М а р и я И г н а т ь е в н а. Скажите, Зоя, вы… общаетесь с этой… вашей соседкой, Нилой Снижко? Что вы о ней думаете?
З о я. Всяко думаю. Иногда, кажется, взяла б горелку… я электросварщица… взяла б да и сделала шов, вдоль да еще и поперек. А иной раз… Понимаете, когда она остается одна… Вы не поверите! Так поет…
М а р и я И г н а т ь е в н а. Что ж она поет?
З о я. Советские, наши песни! Тихо, вполголоса. А так, что за душу хватает. Станешь за дверью, слушаешь — и не оторвешься. Прямо странная какая-то, из двух половинок сваренная. А шва не видать.
И н т е л л и г е н т н ы й ж и л е ц (высунув голову поверх ширмы). Извините, она поет песни и на немецком языке… чистейшее произношение… Явно выраженный интеллект. Я бы сказал, она не совсем безнадежна. (Выбирается из-за ширмы и уходит с книгами под мышкой.)
М а р и я И г н а т ь е в н а. Вы понимаете, Зоя, почему я так интересуюсь?
Входит Н и л а.
З о я. Очень понимаю. Мне пора на завод, побегу к своим раненым… (Уходит.)
М а р и я И г н а т ь е в н а. Послушайте, Нила… Вы говорили с Федором искренне?
Н и л а. Да, он этого заслуживает.
М а р и я И г н а т ь е в н а. Федор так наивен…
Н и л а. Вы хотите уберечь его от меня?
М а р и я И г н а т ь е в н а. Я ему желаю счастья.
Н и л а. Однако вы не запретили ему летать на военном самолете.
М а р и я И г н а т ь е в н а. Возле самолета разрывались зенитные снаряды, а возле вас падают камни и плевки. Это куда опасней.
Н и л а. Все в конце концов пролетает — и снаряды и плевки.
М а р и я И г н а т ь е в н а. О, какой оптимизм… Чем же он продиктован?
Н и л а. Одной только надеждой.
М а р и я И г н а т ь е в н а. Вы всерьез на что-нибудь надеетесь?
Н и л а. Да, всерьез. Во-первых, я думаю окончить институт. А еще… видите ли, я никого в своей жизни не называла матерью… И теперь я очень хочу надеяться… (Сквозь слезы, вдруг горячо и наивно.) Я умею все, решительно все делать!
Мария Игнатьевна молчит.
Меня научила жизнь…
М а р и я И г н а т ь е в н а. Хочется верить, что эти слезы искренние…
Н и л а. Где вы видите слезы? (Подняла руку к глазам.)
М а р и я И г н а т ь е в н а (схватила ее за руку, всматривается). Вы были ранены?
Н и л а (вырывая руку). Я?! (Деланно хохочет.) Разве только пробкой от шампанского.
М а р и я И г н а т ь е в н а. Это пулевое ранение. А я, между прочим, хирург.
Н и л а. Что ж, в овчарок тоже стреляют.
М а р и я И г н а т ь е в н а. И немецкие и русские пули оставляют одинаковый след… (После паузы.) А небо сегодня светлее. Я любила такие закаты в мирные вечера. (Уходит.)
Н и л а (одна). Мама, мама…
Появляется ч е л о в е к в старой солдатской шинели, в пилотке и с перевязанной рукой на подвеске из бинта. Осмотрелся внимательно и шагнул к Ниле.
Вы к кому? (Вгляделась в лицо пришедшего, встрепенулась.) Митрофанов!.. (Взволнованная, подает руку.) Товарищ Митрофанов…
М и т р о ф а н о в (тихо). Здравствуй, девчонка. Сюда каждую минуту могут войти.. Так учти: я — из госпиталя. Ищу свою родню.
Н и л а (вся подобралась). Слушаю вас.
М и т р о ф а н о в. Слушаешь? Чем же ты еще держишься, каким порохом?
Н и л а. Сама не знаю.
М и т р о ф а н о в. Сестренка ты моя боевая… (Кладет руку на плечо Нилы.) «Мы шли под грохот канонады, мы смерти смотрели в лицо…», а?
Н и л а. Лучше несколько лет пробыть среди врагов, чем хотя бы один день быть врагом среди своих.
М и т р о ф а н о в. Барабанщица ты наша гордая… Все, все понимаю! Одно дело — выглядеть овчаркой в глазах какой-нибудь Тузиковой, другое… (Очень осторожно.) Федор Абрамов — горячий, прямой парень. По всей вероятности, у него к тебе настоящее чувство.
Н и л а (улыбкой оценив осведомленность Митрофанова). Я стараюсь не думать об этом, честное слово…
М и т р о ф а н о в. Выдержишь?
Н и л а. Когда речь шла об устранении фон Раннерта, мне казалось, что после всего, что произошло, я уж так устала…
М и т р о ф а н о в. Так, значит, выдержишь?
Нила кивает.
Я знал, но все же пришел сам. Сам пришел, чтобы тверже убедиться. Слушай внимательно. Самое трудное впереди. Немцы оставили здесь, на прифронтовой территории, очень активную агентурную сеть. А вот с какого конца к ним подобраться?.. Главное — время не ждет. Не можем мы терпеть у себя под носом эту банду. Понимаешь, есть одна зацепка… Капитан интендантской службы Михаил Ставинский — это имя тебе известно?
Н и л а. Это друг моей приятельницы Лизочки, она зовет его Микой. Мы познакомились, и теперь этот Мика почему-то хочет со мной встретиться.
М и т р о ф а н о в. Так вот, Мика Ставинский — это немецкий разведчик Фридрих Бренк.
Н и л а. Бедная Лизочка…
М и т р о ф а н о в. Мы с помощью комендатуры устроили ему обычную проверку документов. И теперь он чувствует себя в городе довольно-таки вольготно.
Н и л а. Почему же он нацеливается на меня?
М и т р о ф а н о в. Бренк получил особо важное задание — выяснить обстоятельства гибели генерала Отто фон Раннерта. Раннерт был слишком крупной фигурой, чтобы немцы так просто примирились с его смертью. С фактом убийства фон Раннерта немцы связывают свои неудачи на здешнем участке фронта. Ну, а ты была, так сказать, свидетельницей этого факта.
Н и л а. Может быть, немецкой разведке стало известно, что я была не только свидетельницей?
М и т р о ф а н о в. Нет, именно потому, что они тебя совершенно не подозревают, Бренк и нацеливается на тебя. Задача состоит в том, чтобы прежде всего дезориентировать, запутать этого гробокопателя. Бренк знает явки своей агентуры, и мы это используем. Мы пойдем за ним по пятам, и, пока он будет кружить, не подозревая, что запутался, мы гнездышко за гнездышком выявим вражескую агентурную сеть.
Н и л а. Ясно. С чего начинать?
М и т р о ф а н о в. Встретиться с этим…
За дверью кто-то прошел. Митрофанов выглянул, затем отвел Нилу к пролому в стене, и мы не слышим его слов.
Н и л а (выслушав Митрофанова). Это — всё?
М и т р о ф а н о в. Пожалуй, да… Давай еще вот о чем условимся. Когда тебе можно будет показаться в своем истинном лице… легализоваться… пока для самых близких людей, пожалуй, лишь для одного, да-да, только для одного!.. — тогда я сразу дам знать. Запиской, что ли.
Н и л а. А если не запиской?
М и т р о ф а н о в. Что-нибудь придумаю.
Н и л а. Вот если б можно было… мой комсомольский билет…
М и т р о ф а н о в. Комсомольский билет?
Н и л а. Да, чтобы он при мне был. Я прятала бы его, не беспокойтесь! Только изредка вынимала б…
М и т р о ф а н о в (взволнован). Можно и так… можно и так! (Прощается и уходит.)
Гаснет свет. В темноте слышится грохот зениток, вой сирены. Затем, когда свет загорается, мы видим, что светят электрические лампы, ввинченные в обломанную люстру, опутанную хмелем. Для светомаскировки использован разодранный надвое театральный задник, вероятно служивший оформлением какого-то спектакля в дни оккупации. Одна половина изображенного на заднике рыцарского германского замка осталась на окне, слева, другая, справа, прикрывает пролом в стене. Большой стол, уставленный бутылками, закусками. Прислонившись спиной к двери своей комнаты, спит, сидя на полу, Зоя. В