К о р ч е м н ы й. В жизни иногда и не то забывают, Матвейкин. (Надевает пальто и выходит.)
Матвейкин бросился за Корчемным.
К о н ы ш к о в (предостерегающе). Алексей!
М а т в е й к и н (вернулся). Нет, здесь что-то не так… (Сел.) Что-то не так…
К о н ы ш к о в (подходит с Асей). Алеша, ты голову не теряй.
Матвейкин смотрит на Конышкова, затем отодвигает его рукой, чтобы видеть Асю. Та стоит, опустив голову.
М а т в е й к и н. Уводишь?
К о н ы ш к о в. Алексей, ты сам понимаешь…
М а т в е й к и н. Молчи. (Асе.) Слушай… вот когда увидел тебя в прошлый раз с ним, думал — всё, крышка. Или себя решу, или из вас брикетов наделаю. (Встает, становится между Асей и Конышковым.) Так вот… решил я не мешать вашему счастью.
А с я. Лешенька! (Обнимает Матвейкина.)
М а т в е й к и н (отстраняясь). И давай без этих… сантиментов. Ну… (Пожимает руку Асе, затем Конышкову.) Счастливый путь. Геология! (Уходит.)
А с я. Петя, милый, а хорошо, когда кругом добрые люди… И сама становишься такой доброй…
Входит Д а н и л ы ч.
Данилыч, кажется, любишь всех, всех!
Д а н и л ы ч. Всех-то оно… многовато.
А с я. Люди-то ведь словно родные, одной семьи.
Д а н и л ы ч. Так-то оно так, да только… Ты к иному с пряником тянешься, а он тебе в бороду плюет. (Заглядывает в печь.) Тяга, что в паровозной топке… Теперь на чердак, дымоход проверить. (Уходит в левую дверь.)
А с я и К о н ы ш к о в поднимаются по лестнице наверх. С улицы входит Д и н а, за нею К о р ч е м н ы й.
Д и н а. Иначе я поступить не могу.
К о р ч е м н ы й. Пойми, что ты сейчас делаешь… Вся жизнь, будущее — решается все! Мое будущее — значит, и твое.
Д и н а. Не то, не то… Андрей, решается судьба большого открытия. И ты не смеешь скрывать правду!
К о р ч е м н ы й. Не осложняй, только не осложняй! Все гораздо проще, чем ты представляешь. Испытывается новая экспериментальная аппаратура… Простой случай, возможный при любом испытании. А Николай воспринял все это с позиций личной неприязни. Да это и понятно. И тем более обидно, что ты всему этому поверила.
Д и н а. В такие минуты не лгут. Его спасут, я верю.
К о р ч е м н ы й. Я хочу, хочу, чтобы его спасли! Тогда он, может быть, найдет мужество признать, что был неправ.
Д и н а. Андрей, поклянись.
К о р ч е м н ы й. Клянусь!
Д и н а. Ах, что клятвы! Я боюсь ошибки.
К о р ч е м н ы й. Какую тяжесть он взвалил на тебя! В конце концов, это жестоко. Тебя — именно тебя! — попросил передать все это Белышеву. Можно ведь было доверить кому-то другому, врачам.
Д и н а. Он верит мне.
К о р ч е м н ы й. Мог ли я думать, что мы с тобой будем когда-нибудь говорить о таких вещах!
Д и н а. Да… это было бы счастье, если б нам не надо было говорить об этом.
К о р ч е м н ы й. Я — беззащитен. Нас было двое, и я виноват уже тем, что уцелел. Когда на человека сваливается такая беда, ему нелегко доказать свою правоту. Да я и не стану это делать! Принципиально. Приедет комиссия института, займутся серьезные люди. Разберутся.
Д и н а. Но прежде, чем разберутся они, я хочу разобраться сама… Андрей, пойми: если ты прав, все будет хорошо. Выяснят, проверят — и все будет по-прежнему.
К о р ч е м н ы й. Да, комиссия сделает свой вывод, надеюсь, единственно верный вывод. Но наших отношений, их чистоты уже никакая комиссия не вернет.
Входит Б е л ы ш е в, усталый, озабоченный. И Дина и Корчемный остро воспринимают его приход.
Что́ Селихов?
Б е л ы ш е в. Все еще без сознания… Я получил телеграмму. Вечером приезжает комиссия института.
К о р ч е м н ы й. Вот это хорошо.
Б е л ы ш е в (сбросив плащ). Не все в сборе, не все… Андрей, а вы успели с ним поговорить?
К о р ч е м н ы й. Коротко.
Б е л ы ш е в. Было что-нибудь важное?
К о р ч е м н ы й. Да… (Помедлив, — он понимает силу своего признания.) Селихов считает, что во всем виноват я.
Б е л ы ш е в. Вы?! Нет, нет, товарищи… Все мы сейчас неспокойны. Воздержимся от преждевременных выводов. Сейчас для нас важны только факты и документы! Я прошу вас — максимум объективности. Если победит ложная точка зрения, дальнейшая работа пойдет по ложному пути.
К о р ч е м н ы й. Это было бы печально.
Б е л ы ш е в. Печально! Разве дело только в нашей печали? Сейчас печалится множество людей. Печалятся инженеры и рабочие, которые облекли мою мысль и мысль коллектива, с которым я работал, в форму живых, послушных механизмов. Сейчас печалятся шахтеры, которые из поколения в поколение несут веру, что наука наша когда-нибудь да расправится, окончательно расправится с метаном.
К о р ч е м н ы й. Я понимаю вас, Виктор Иванович. Столько трудов — и вдруг напрасно!
Б е л ы ш е в. Мы даже не можем позволить себе так думать! Надо искать, искать… У нас есть возможность установить истину. В последнее время Николай Аркадьевич сделал ценнейшие расчеты в журнале подземной аппаратуры. Думаю, что это весьма верный ключ к решению всей проблемы. Друзья мои… я жду вашей помощи.
К о р ч е м н ы й. Виктор Иванович, на меня вы можете рассчитывать полностью. Доказать реальность вашего открытия — это сейчас единственная цель моей жизни.
Б е л ы ш е в (с лестницы). Кстати, в этом журнале можно получить некоторые данные и по электросистеме. Почему она разладилась в самый ответственный момент.
К о р ч е м н ы й. Да, да…
Д и н а. Правильно!
Б е л ы ш е в. Прошу вас ко мне.
К о р ч е м н ы й. Сейчас. Я принесу журнал. (Идет в левую комнату.)
Б е л ы ш е в и Д и н а поднимаются наверх. К о р ч е м н ы й входит, перелистывая журнал.
Какие же тут данные?.. (Положив журнал на стол, просматривает не садясь; увидал идущего мимо окна Леня, прикрыл журнал лежащей тут же газетой.)
Входит Л е н ь.
Остап Игнатьич, вас ждут наверху… Белышев, Дина…
Л е н ь. Многоликий, не морочь людям голову. Думаешь, я не разумию, что произошло в шахте?
К о р ч е м н ы й. Что вы хотите сказать?
Л е н ь. Электросистема была в исправности.
К о р ч е м н ы й. Оставьте при себе свои нелепые домыслы!
Л е н ь. То не домыслы, то факт.
К о р ч е м н ы й. В обломках ищете точности, Остап Игнатьич? А в науке превыше всего — борьба мнений.
Л е н ь. Так вот тебе мое мнение… Сегодня же ты скажешь всю правду. Или худо тебе будет, дюже худо. (Идет.)
К о р ч е м н ы й. Слушайте, Лень!
Лень остановился. Корчемный подходит.
Не слишком ли много вы берете на себя?
Л е н ь холодно взглянул на Корчемного и двинулся вверх по лестнице.
К о р ч е м н ы й идет к столу, берет журнал, еще раз заглядывает в него, потом, оглянувшись, не торопясь открывает дверцу печи, засовывает журнал в печь и направляется к лестнице. Входит Д а н и л ы ч. Заглядывает в печь.
Д а н и л ы ч. Куда, куда! (Вынимает уже обгоревший с краю журнал.) Толстота этакая… дыму наделает.
К о р ч е м н ы й. Негодная.
Д а н и л ы ч. А?
К о р ч е м н ы й. Старье.
Д а н и л ы ч. Зачем же все сразу? Можно помаленьку. (Раскрывает журнал, деловито вырывает по одному листку, комкает, чтобы лучше горело, и бросает в печь.)
Корчемный, нервничая, закуривает.
Вы, значит, вместе с Селиховым были…
К о р ч е м н ы й. Бросай, Данилыч, бросай.
Д а н и л ы ч. Пофартило вам. А в поселке говорят, будто вся ваша работа насмарку… Душой народ болеет.
К о р ч е м н ы й. Бросай, бросай!
Д а н и л ы ч. Андрей Васильевич, а что же Алешка — неужто и впрямь что напортил?
К о р ч е м н ы й. Люди разные бывают, Данилыч.
Д а н и л ы ч. Это верно.
Корчемный поднимается по лестнице и скрывается там, наверху, видимо желая послушать, что там, у Белышева, происходит. Когда он спускается, он видит Данилыча, который никак не торопится сжигать журнал. Только глубокие затяжки папиросой выдают волнение Корчемного.
А в чем же она, разница-то?
К о р ч е м н ы й (сдерживая злость). Интеллектуальный потенциал! Понятно?!
Д а н и л ы ч. Чего, чего?
К о р ч е м н ы й. Потенциал!
Д а н и л ы ч (не поняв). А…
К о р ч е м н ы й. Есть люди маленькие, а есть большие. Одни примитивны и ни на что не способны, другие умны и талантливы. Их жизнь для общества дороже, чем жизнь какого-нибудь серенького человека. (Готов взять у Данилыча журнал.) Да что же ты…
Д а н и л ы ч (не отдавая журнал). Подожди, подожди… у тебя выходит как по-старому. Один — белая кость, другой — черная. А дальше что? Ежели ты белая кость, значит, тебе и особые привилегии. Нет, ты докажи свой этот… потенциал! Так-то вот каждый возомнит, что он самый большой, самый ценный, да и начнет свою персону соблюдать, чтоб на нее и пылинка не села. А сам-то, может, и гроша ломаного не стоит!
Сверху спускается Д и н а. Корчемный спешит ей навстречу.
Д и н а. Андрей, где журнал? (Замечает журнал у Данилыча.) Данилыч! Что вы делаете?! (Бросается к Данилычу, выхватывает журнал.) Журнал… документ…
Д а н и л ы ч. Что ты! Что ты! Это же негодное. Андрей Васильевич дал сжечь.
Д и н а. Ты? (Прижимая к груди журнал, с ужасом смотрит на Корчемного.) А я… я-то думала, может, все-таки не виноват.
К о р ч е м н ы й. Да, я виноват — только тем, что хотел жить для тебя.
Д и н а. Ложь! Ты живешь только для себя.
Сверху спускаются Б е л ы ш е в и Л е н ь, за ними — А с я и К о н ы ш к о в.
К о р ч е м н ы й. А ты? Да не высший ли долг — жить, просто жить на земле?!
Д и н а